Наша консерваторская юность
Вспоминая Сергея Лункевича
К 87-летию со дня рождения
Серго БЕНГЕЛЬСДОРФ

В консерватории к студенту Лункевичу все относились уважительно. Будучи талантливым и успешным скрипачом, он ещё обучался и симфоническому дирижированию у известного музыканта, главного дирижёра филармонического оркестра Бориса Семёновича Милютина. О признании его успехов как скрипача свидетельствует, что ещё в студенческие годы он был приглашён играть в этот оркестр, что являлось для него и материальным подспорьем. Ведь живя в Кишинёве без родителей (они находились на высылке в Казахстане, откуда приехал учиться их сын), он очень нуждался.
По скрипке Сергей занимался у старейшего педагога, воспитанника Бухарестской консерватории Иосифа Львовича Дайлиса, а заканчивал музыкальный вуз у Михаила Унтерберга, молодого тогда, с отличной одесской скрипичной школой, приобретённой у легендарного Петра Соломоновича Столярского и в знаменитой музыкальной десятилетке «имени мене», и затем в годы войны в Свердловской консерватории, куда Пётр Соломонович был эвакуирован со своими учениками из Одессы.
Не могу в своих воспоминаниях не уделить внимание учителю Сергея. Случилось так, что мне довелось жить в одной комнате в общежитии консерватории сначала с педагогом, а потом с его студентом. Проблема с жильём в Советском Союзе всегда стояла чрезвычайно остро, и потому молодому специалисту, закончившему аспирантуру при Московской консерватории и направленному на работу в Кишинёв, могли предоставить только койку в общежитии. Прожив с Михаилом Унтербергом полгода (потом ему дали отдельную комнату), у меня была возможность наблюдать его вблизи. Он был оригинальной личностью с одесской бравадой и хваткой. Красавчик-мужчина, пользующийся бешенным успехом у женщин, он тщательно следил за внешностью, делал каждый вечер укладку своих волнистых, чёрных волос и накрывал их на ночь специальной сеткой для сохранения причёски. Лёжа в постели с этой сеткой, он по утрам занимался со своими младшими учениками из школы–десятилетки. Они его страшно боялись, и если кто-то из них играл фальшиво или не ритмично, из-под одеяла, как катапульта выстреливала голая нога учителя с намерением наказать несчастного. После этого следовали «высоко художественные эпитеты» в адрес ученика, и его ноты вместе с ним вылетали из комнаты. Наверное, «постельная» методика Унтерберга приносила свои плоды, его ученики старались приходить на уроки подготовленными, хотя страх в глазах во время занятий выдавал их состояние.
Со студентами Михаил Ефимович занимался в консерватории, и я помню, что от Серёжи слышал только положительные отзывы о своём учителе, он говорил, что много получил от него, как от отличного музыканта.
В свою очередь благодарю Михаила Ефимовича за оказанную мне помощь в самостоятельных занятиях. Почти каждый вечер, пока мы вместе жили, он отправлял меня из общежития в консерваторию, где я сидел допоздна за роялем и готовил очередные экзаменационные и концертные программы. По нашей договорённости я не должен был появляться дома раньше 23 часов, чтобы дать возможность его очередной пассии спокойно покинуть нашу обитель. Вообще, мы были с ним в приятельских отношениях, и он даже предложил мне сотрудничество в своей предпринимательской деятельности по линии общества «Знание». С его знаменитой лекцией–концертом «Скрипка, как инструмент…», мы объездили всю Молдову.
Но вернёмся к герою нашего повествования.
В последний год учёбы в консерватории Сергей жил в одной со мной комнате общежития, и тогда мы с ним сблизились. У нас оказалось много точек соприкосновения. Как и я, он был сыном репрессированных в сталинские годы родителей, мы друг друга называли «тёзка», потому что моё грузинское имя Серго как-то не звучало в те годы сплошной русификации, и меня все звали Сергеем. А многие утверждали, что мы и внешне были похожи. Тогда я ещё не носил бороду, а разрез и припухлость карих глаз у нас, действительно, были одинаковыми. Помню, он рассказывал, что когда он уже возглавлял оркестр «Флуераш» и поехал на гастроли на Дальний Восток, в Биробиджане, где я вырос, к нему подходили после концерта незнакомые евреи и спрашивали, не родственник ли он Серго Бенгельсдорфа.
У нас с ним и вкусы были общие и в отношении классической музыки, литературы, и в отношении прекрасного пола. Он мечтал после окончания консерватории по скрипке получить второе, дирижёрское образование. Мне всегда нравились его руки с длинными, цепкими пальцами, как будто природой созданные для скрипки, и в тоже время необычайно пластичные и выразительные, когда он дирижировал. Боюсь высказать крамольную мысль, но мне всегда казалось, что при масштабе его дарования, в симфонической музыке он смог бы ярче себя выразить. И не потому, что народная музыка в чём-то уступает классической, но если первую сравнить с полноводной рекой, то симфоническая — это безбрежный океан. Наверное, моё мнение входит в противоречие с общепринятым, потому что, будучи долгие годы художественным руководителем оркестра молдавской народной музыки «Флуераш», с которым он объездил весь мир, Сергей Лункевич достиг блистательных творческих успехов.
Говорят, когда человек талантлив, он талантлив во всём. Помню, что в молодые годы он увлёкся фотографией, и его зоркий глаз ловил и фиксировал человеческие портреты, мгновения в жизни природы, достойные любой художественной выставки. Он почему-то любил меня фотографировать, и у меня сохранились несколько фото. Особенно мне дороги с его автографом, сделанные в первом, после окончания консерватории его жилье, в бывшем филиале гостиницы «Молдова» по бывшей Комсомольской улице, где потом располагался Союз кинематографистов Молдовы.
Он был ещё и страстным охотником, коллекционером трубок и табака, любил запах хорошего табака и всегда курил трубку. Даже в фильме Эмиля Лотяну «Лэутары», где Лункевич неожиданно для многих, не имея театрального образования, создал яркий образ старого цыгана (вот и ещё одна ипостась его таланта!), он не расставался со своей трубкой.
И в конце коротких и пёстрых воспоминаний не могу не вспомнить, как Серёжа приучил меня к молдавским завтракам по-крестьянски.
Наше консерваторское общежитие находилось и сейчас находится на Армянской улице, 40, в пяти минутах ходьбы от Центрального рынка. И когда до стипендии оставалось несколько дней, а в кармане свистел ветер, мы с ним собирали какую-то мелочишку и шли на рынок, где каждый близлежащий от Кишинёва колхоз имел свой винный ларёк. По дороге на Армянской угол Ленина уже тогда был большой хлебный магазин, мы покупали там полбуханки самого дешёвого чёрного хлеба, а затем на рынке за копейки — большой кусок отличной овечьей брынзы и пучок зелёного лука. И пока всё это богатство я разлагал и нарезал на газете на каком-то свободном прилавке, Серёжа приносил от знакомого шинкаря дяди Изи два стакана замечательного крестьянского красного столового вина. И поверьте, это были королевские завтраки!
В последние годы его, увы, недолгой жизни мы встречались иногда около дома на Штефан чел Маре, где он жил со своей семьёй и где теперь прикреплён впечатляющий барельеф в память о нём. Конечно, уже той близости не было, но мы всегда общались при встречах с взаимной приязнью. Иногда вспоминали молодые годы и то яркое, светлое, что было связано с давно ушедшем временем.
Нагария, Израиль.
P.S. После написания статьи я подумал, что свой след Серёжа оставил и здесь в Израиле, никогда не по бывав в этой стране. Здесь живёт Ирина Лункевич — дочь его и Изольды Милютиной — одна из ведущих концертмейстеров Иерусалимской Академии музыки, унаследовавшая музыкальный талант от своих родителей.
С.Б.