История любви, породившей шедевры: Борис Кустодиев и Юлия Прошинская
Это история любви, породившей шедевры: Борис Кустодиев и Юлия Прошинская — у них было несколько лет семейного счастья и десятилетия горя.
Борису Кустодиеву покровительствовал сам Илья Репин, восхищался им и Федор Шаляпин. «Много я знал в жизни интересных, талантливых и хороших людей, но если я когда-нибудь видел в человеке действительно высокий дух, так это в Кустодиеве» — говорил Федор Иванович Шаляпин.
До того, как стать художником, Борис Кустодиев жил очень бедно. Бедно до того, что свой первый гонорар ему пришлось потратить на штаны.
Не была благосклонна судьба к нему и в более старшем возрасте. Ему пришлось пережить потерю 11-месячного сына Игоря от менингита, а в 38 лет он и вовсе утратил возможность ходить.
Вместе с семьей он прошел через непростые годы двух революций и Гражданскую войну. Несмотря на все эти трудности, его творчество пронизано огромной радостью и счастьем.
Борис Кустодиев родился в 1878 году в Астрахани. Его отец, Михаил Лукич Куcтодиев, был профессором философии, истории литературы и преподавал логику в местной духовной семинарии. Отец умер, когда будущему художнику не было и двух лет.
25-летней матери с 4 детьми приходилось непросто. Бориса отдали учиться в церковно-приходскую школу, затем в гимназию. Живописью он увлекся в 11 лет. Тогда в Астрахань привезли выставку художников-передвижников, мальчик так впечатлился увиденным, что твердо решил стать художником.
Большое участие в жизни семьи принимал дядя детей, Степан Лукич Никольский. Именно он, узнав о том, что племянник хочет учиться живописи, пусть с неохотой, но все же оплатил его уроки рисования. Чуть позже художник даже написал его портрет. С 15 лет Кустодиев обучался у выпускника петербургской Академии художеств П. Власова. Так, в одном из своих писем к матери он писал: «На днях нарисовал с натуры акварелью 2 айвы и 2 моркови. Когда я нарисовал их, то удивлялся: я ли нарисовал или другой?»
В 1896 году Кустодиев поступил в Высшее художественное училище при Императорской Академии художеств.
Обучался сначала в мастерской В.Е. Савинскгого , со второго курса — у И.Е. Репина. Принимал участие в работе над картиной Репина «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года» (1901—1903, Русский музей, Санкт-Петербург).
Несмотря на то, что молодой художник снискал широкую известность как портретист, для своей конкурсной работы Кустодиев выбрал жанровую тему («На базаре») и осенью 1900 года выехал в поисках натуры в Костромскую губернию.
Здесь Кустодиев познакомился со своей будущей женой — 20-летней Юлией Евстафьевной Прошинской, выпускницей Санкт-Петербургского Александровского института. Девушка увлекалась живописью, поэзией, музыкой, поэтому неудивительно, что они сразу же нашли общий язык.
Родилась Юлия Прошинская в польской семье придворного советника, который очень рано умер. Мать девочки, оставшуюся без средств существования, судьба своих пятерых детей интересовала мало. Юлию и ее сестру взяли на воспитание престарелые сестры Грек из богатой семьи обрусевших англичан, которые имели свое поместье в Высоково. Зимой она жила на казенной квартире министерства иностранных дел, где работал отец до кончины, а лето проводила в Высоково.
После окончания училища Юлии пришлось самой думать о хлебе насущном. Она устроилась на службу при Петербургском Комитете министров машинисткой, а также посещала школу Общества поощрения художников, где постигала азы изобразительного искусства. А летние месяцы по-прежнему проводила у своих опекунов в имении.
Однажды, на исходе лета, трое весело настроенных молодых людей, небритых, ярко разодетых, похожих на разбойников, проезжая по разбитой проселочной дороге, решили заехать в усадьбу Высоково. Это были студенты Петербургской академии художеств, приехавшие на этюды в соседнее имение, в гости. Здесь-то и состоялось знакомство Юлии Прошиной и Бориса Кустодиева.
У Юлии оказалось три кавалера: художники Стеллецкий и Мазин и молодой астраханец Борис Кустодиев. Кустодиев был рыжеват, хрупок и отличался неистощимой жизнерадостностью: он был общителен, дружелюбен и настойчив. Вскоре он отвадил от Юленьки и Стеллецкого, и Мазина.
В январе 1903 года влюбленные обвенчались, а спустя 10 месяцев у них родился первенец Кирилл. Тогда же художник окончил Академию художеств с золотой медалью.
На одной из выставок жена (тогда их брак только был заключен) заметила, что учитель, Репин, подмял его без остатка и по выставленным картинам не разобрать, где кончается мэтр, а где начинается его ученик. Кустодиев тогда только улыбнулся.
Прошло время, и на его картинах заплескалась-засверкала красками глубинная, лубочная, народная Русь: ярмарки, болтающие горожанки, наведавшийся в гости к пышной купчихе косматый домовой, яркие шали, расписные сундуки, кряжистые, бородатые, похожие на леших мужики. Критики разводили руками: да что ж это такое, господа?
На протяжении всей своей жизни он часто писал членов своей семьи — жену, сына, а его самой любимой моделью была дочь Ирина, появившаяся на свет в 1905 году.
Впоследствии художник выполнил несколько живописных портретов любимой жены. Со стороны их жизнь казалась идеально налаженной: двое чудесных детей, просторная пятикомнатная квартира в Петербурге, дача под Кинешмой — выстроенный по его проекту русский терем, лошади в конюшне...
Но он-то знал, как тяжело приходилось Юлии: гордой и красивой женщине, сохранившей и католическую веру, и шляхетское самолюбие, было нелегко вжиться в роль хозяйки дома, чьи жизненные перспективы ограничиваются воспитанием детей да присмотром за кухаркой.
Летом 1907 года Юлия жила с тремя детьми, Кириллом, Ириной и полугодовалым Игорем, под Кинешмой и писала Борису отчаянные письма: прислуга никуда не годится, домашние заботы и дети отнимают все силы, ей невыносимо — приезжай!
А он, тоже впав в тоску и от души жалея уходящую молодость, вместо Кинешмы махнул в Италию, с дороги написал об этом жене и через несколько дней уже был в Венеции.
Там он много рисовал и против обыкновения чуть не закрутил роман с миловидной русской дамой, путешествовавшей по Италии с мужем. Они катались по каналам, и он даже начал писать ее обнаженной, но закончить работу не удалось: интеллигентный муж, обычно пребывавший в вяло-полурасслабленном состоянии, вдруг будто очнулся и приревновал.
Он выслеживал их гондолу, наблюдая за ними с мостов в подзорную трубу, и прогулки с сеансами пришлось прервать. Куда хуже было то, что каким-то непостижимым образом об этой истории проведала Юлия Евстафьевна, и в Венецию полетели тревожные, полные боли и обиды письма.
Ему было неловко и досадно: жена стала казаться помехой… А через несколько месяцев после его возвращения в Россию Игорь умер. Для них с женой это стало страшным потрясением.
Тогда казалось, что жизнь их сломала и они страшно далеки от своей первой, идиллической совместной поездки за границу, когда его, от Академии художеств, получившего золотую медаль, отправили в бесплатный годичный тур по Европе!
Он взял с собой жену и трехмесячного Кирилла, и они путешествовали по Франции и Испании. В Россию Кустодиевы вернулись на несколько месяцев раньше оплаченного Академией срока: Европа им надоела, замучила тоска по русским березкам. Но ощущение полного единения с женщиной, ставшей его женой, запомнилось навсегда. А перед побегом в Венецию оно утекало, словно вода между пальцами.
Бог весть как все сложилось бы, если бы боли в спине не тревожили его все сильнее. В 1909 году у 31-летнего Кустодиева появились первые признаки опухоли спинного мозга. Доктора говорили о ревматизме, заставляли носить корсет. Берлинский профессор Оппенгейм поправил русских коллег: причиной болезни, оказывается, была опухоль спинного мозга, и он брался ее удалить. От гонорара за операцию профессор отказался — попросил подарить ему картину. Доктор Оппенгейм считал, что нужна вторая операция, иначе все вернется на круги своя и больному грозит паралич.
Несколько операций принесли лишь временное облегчение; последние одиннадцать лет жизни художник был прикован к инвалидному креслу. Из-за болезни он был вынужден писать работы лежа. Как ни странно, именно в этот тяжелый период жизни появляются его наиболее яркие, темпераментные, жизнерадостные произведения.
В 1911 году Кустодиев уехал в Швейцарию, поскольку тяжелые признаки болезни спины заставили его провести несколько месяцев в частной клинике горного курорта. Когда в 1915 году Борис Михайлович вернулся в Москву для работы в Московском Художественном театре над декорациями для «Осенних скрипок» И. Д. Сургучева, он уже был тяжело болен. По ночам он кричал от боли, его мучил один и тот же кошмар: будто черные кошки впиваются острыми когтями в его спину и раздирают позвонки.
Затем — война, вторая операция в петроградской клинике Цейдлера, не имевшая особого эффекта. Полгода провел в больнице и в санатории, ему предстояло возвращение из Выборга в Петроград.
Позже его сын Кирилл написал:
«Уже тогда, из-за своей болезни, отец с кресла вставать не мог, и поэтому в Петроград ему пришлось возвращаться в "собачьем" вагоне. За кресло было уплачено как за багаж. Скорый поезд шел 4 часа, и все это время отец находился в "обществе" собак. Собаки были в намордниках и на сворках, зацепленных крючками к стенкам вагона, отец в кресле поместился посредине. Всю дорогу он рисовал собак. Ему нравилось и то, что, как он говорил, "делай что хочешь — никому не мешаешь!"».
А потом была самая страшная, третья операция, которую делал ученик Оппенгейма — профессор Ферстер, приехавший в Россию лечить Ленина. Ферстер оперировал его под местным наркозом: изношенное сердце могло не выдержать, как он это все выдержал, уму непостижимо!
Ферстер предложил Юлии Евстафьевне выбирать, что сохранить — руки или ноги. Юлия прошептала: «Руки... Он же художник!» Именно ее мужественное решение позволило продлить еще на 10 лет творческую судьбу художника. И именно за это время он создал самые лучшие свои работы, вошедшие в золотой фонд мирового искусства.
Потом были долгие, беспросветно тяжелые дни в больнице, когда не хотелось открывать глаза и отрывать голову от подушки. Он буквально вел войну с висевшей над его кроватью штангой: Борису Михайловичу никак не удавалось ухватиться за нее и сесть на постели. И все это время рядом была жена.
Он знал, что его друзья за глаза называют Юлию верной самоотверженной женой, и самой большой любовью, и преданным другом, и музой- вдохновительницей, и ангелом-хранителем. Он открыл глаза и улыбнулся поправлявшей подушки жене. «Дорогая Юлик» — так он всегда называл любимую.
Из-за болезни Кустодиев не мог ходить последние 11 лет своей жизни, но продолжал работать, сидя в инвалидном кресле. Рядом с ним всегда была она — его верная и «дорогая Юлик», благодаря которой он продолжать жить и творить. На категорический запрет врачей работать, Кустодиев настойчиво заявил: «Если не позволите мне писать, я умру»... Стиснув зубы и превозмогая невыносимую боль, он писал лежа.
Дома товарищи-художники соорудили для живописца специальный навесной мольберт, на котором подрамник с холстом мог передвигаться в разные стороны. А позже Юлия пересадила мужа в кресло-каталку и научила передвигаться на нем по комнате. Также она придумала приделать к креслу небольшой столик, куда можно было положить краски и другие принадлежности.
«Он подкатывал к своим полотнам и отъезжал от них, точно вызывая на поединок… грядущую смерть…» — вспоминал один из друзей художника.
На многих его картинах в этот период присутствует неудержимая тройка, символизирующая движение — то, чего был лишен художник.
Краски на его картинах светились все ярче, и изображенные на них пышные русские красавицы выглядели все соблазнительнее. Пестрая провинциальная жизнь, праздники, знаменитые кустодиевские купчихи и красавицы — это тот фантастический и ностальгический мир художника, которым он жил в те тяжкие годы.
Это стало его жизнью, и приходившие к Кустодиевым люди поражались тому, каким общительным и дружелюбным человеком был художник.
К нему пожаловал главный режиссер театра марионеток — просил, чтобы Борис Михайлович оформил новый спектакль. Кукольники были бедны как церковные мыши, и Кустодиев, который считался знаменитым театральным художником — его «Блоха» в МХАТ-2 и БДТ и «Голуби и гусары» в Малом театре произвели фурор, — запросил всего двести рублей.
Постановлением Особой комиссии при Совнаркоме ему разрешили выехать в Берлин, и это значило, что у семьи появилась надежда. Боли мучили Бориса Михайловича все сильнее, стала отниматься правая рука, и он начал приучать к кисти левую — художник не мог потерять профессию.
Родной брат Кустодиева — Михаил, видя мучения Бориса, сконструировал автомобиль, и после нескольких пробных поездок было решено отправиться в дальнее путешествие. Бак заправлен, колеса накачаны, кузов блестел, впереди — Ленинград и окрестности.
Недавно вернувшийся в СССР Алексей Толстой жил в Детском, бывшем Царском селе, и давно звал в гости Кустодиевых — Михаил был его однокашником по Технологическому институту.
Братья Кустодиевы решили отправиться к писателю на машине: двигатель заработал, машина набрала скорость и в лицо закутанному в плед художнику ударил прохладный весенний ветер. Погостили они на славу, на обратном пути остановились на опушке леса, разожгли костер и поставили на него взятый из дома самовар.
В верхушках сосен и елей шумел ветер, толстый ковер еловых иголок скрадывал шаги, стаканы с горячим ароматным чаем обжигали пальцы. Вечер получился таким хорошим и душевным, что никому не хотелось возвращаться домой. Они снялись с места, только когда начал накрапывать дождь.
Михаил завел машину, усадил брата на сиденье, закутал в теплый плед. Затем крутанул руль, машина, подпрыгивая на ухабах, покатила по проселочной дороге. Братья были счастливы как дети.
Ветер усиливался, и Борис зябко кутался в плед. Вечером он начал кашлять, через несколько дней у него поднялась температура. Поначалу она была небольшой, и врачи не заподозрили воспаления легких. Когда же верный диагноз поставили, было уже поздно: измученный долгой болезнью организм не справился с инфекцией.
Но пока сидящие в машине люди не знают, что будет именно так. Выехав на шоссе, шофер прибавляет скорость, и машина рванет вперед. Михаил широко улыбается и оборачивается к брату: «Ты, конечно, опять скажешь, что я хвастаюсь, но мы едем с о скоростью не меньше чем пятьдесят километров в час!» Борис хлопает его по плечу, Юлия Евстафьевна смеется. Через несколько дней Бориса не станет. Пришедших проститься поразил внешний вид покойного: «Лицо спокойное, светлое, озарено доброй улыбкой».
Художник умер в 1927 году в 49 лет, похоронен в Ленинграде на кладбище Александро-Невской лавры. Сложно представить себе, что художник создавал свои произведения практически беспомощным в кресле-каталке, превозмогая страшные боли...
Тем не менее это было жуткой реальностью для самого мастера и его семьи. Последние месяцы жизни, отмеренные художнику, он не жил — он постепенно умирал: неподвижные ноги, спина, разрываемая адской болью, высохшая, совсем ослабевшая рука, из которой падал карандаш.
Его жена Юлия умрет в 1942 году в блокадном Ленинграде.
В астраханском доме, где жила семья Кустодиева, расположен дом-музей его имени, единственный в мире. Здесь хранится немало уникальных предметов и подлинных картин художника.