Михаил Пришвин. ХРУЩЕВО (6)
- Начало здесь
17 Апреля. 15° в тени. В лесу жара от земли, охватывает тепло с ног, здоровье... Первая бабочка желтая над сухими листьями, первая, живая; орех цветет тоже...
<Приписка: Иван Григорьевич Аверин, хутор около Ново-Мельницы, спросить о хозяйстве>. Он соглашается, но говорит: – Кто же поднимется? Никифор умный, а ему не подняться. Кто богатые, поднимется. Значит, неправда... Если бы всем, а то богатый побогатеет, бедный победнеет... Неправда, правда – земля всех. Кто богат, тот и умен! А кто бедный, тот подуровеет. И пьяница трезвый, как нечего пить... Только земли! Да вот еще у попов не закон...
Течение дня: Маркиза утром говорит в восторге за чаем: – Арап Петра Великого... Вот говорят худое о Петре, а сила-то какая была! Не физическая, а нравственная... Как он женил и замуж выдавал. Ну, колосс был страшный. Михаил рано баб отпустил в 11! – Ксенофонт овса просит. – Маркиза так и привскочила: – Какой овес, какой Ксенофонт! Как он смеет!
К чаю приехал двоюродный брат старосты в [новом] картузе, в крахм. воротнике, на шарабане... Просит продать овса. Торгуется. – Подешевше! – Я мужикам дороже продам. – И я мужик!
Старик Петр скородит луга... Озими живые... Сегодня ожили... В лесу лежат снега покоренные, бессильные...
Полуднуют. Сажусь на лавочку. Такой тихий пруд. И в нем отражается гумно, ометы веток, красные, синие юбки, белые кофточки... На дворе бабы уселись в кружок, пересмеиваются, перехихикивают. Кагал воробьев. Белая кошка крадется в дровах. Время от времени петух нарушает тишину: при белом свете соединяется с курицей. <Приписка: двор>.
Озими живые. Один склон похож на зеленую крышу громадного помещичьего дома под землей. На гумне бабы из дворовых полуднуют у омета. Одна девка растянулась на соломе. Мальчик залез на столб, лезет выше и выше. Маркиза, вся черная и седая, в зеленом шарфе и с палкой важно разгуливает по гумну. Галки кричат. <1 нрзб.> обрадовалась! увидела телегу с А.: кланяйтесь, кричит, дружку. Собор виднеется синий в синем мареве, приписка: сырое место немо, в сухом лесу гул>.
Мимо столбов проходит Александр, друг королевы. В воротах останавливается! – Здравствуйте. – Саша, вернись! – Даже плотник Семен оставил пилу и топор и скрылся в избе... – Вставайте! – Ха-ха-ха... – Семен вылез, идет со скребкой, и слышно по земле, что именно он это идет.
Гудок из города. Я думал, это звон, и вспомнил, как прошлый год звонили в городе... Семен выползает из избы.
Чистят сад. Почки сирени готовы, зеленые рожки, вишневые почки наклюнулись. Зеленая трава куртинками, как зеленое шило, пробилась... Стволы черные старые... Древний сад... Малину забыли развязать; так и осталась со связанными верхушками. Видно, как нет листьев, как яблоньки бегут от больших деревьев к свету. Кусты крыжовника старые как нечесаные мужицкие головы. Бабы в цветных кофточках в черном саду. Не трава, а бурьян. У Ф. [жар] и мороз по коже ходит: нездорова. Девица нацепила на грудь розовый лоскуток... барышня!
На гумне... солнце низко. Лук сажают. Грядки плохо нарезаны... дождик пойдет, лунки нальет, будет хорошо. Они сидят как королю кум... Стоим, беседуем... Девки угнулись... На той стороне [ивы], отражаются прекрасные в пруду. Хозяин пошел к лозинам поссать. Девки смеются, целая кутерьма. – Мы тебя кострикой! – Мальчик камни бросает беспрерывно в пруд. Булькает. Утка дремлет белая. Софья хочет загнать. Уть-уть-утють... И сама она, безобразная, так прекрасна там, с ивами. Обманула селезня хлебом, вышел сухопутный, покачивается... съел и опять... – Омморок7 тебя! Венька, не пужай! Я тебя зашвырну в пруд. Я тебе говорю: отходи! Осталось две грядки посадить. А солнце садится, удержать его!
<Приписка: это не жених, а заяц>.
Рассказывает хозяин о своих детях и многотрудной жизни, о каком-то богатом. Отчего разбогател? Без причинки, не съесть ветчинки.
Солнце садится. Ивы стали золотыми. Бабы в золотых оторочках. Петровская роща стыдливо зарумянилась... и все поле до горизонта кровавое... И выглянули овраги... как заплаты... Но стало так много всего значительного... Идем домой. Работники собрались у сарая. В саду закат румяный, сад черный. Птиц нет еще, сторожевые галки... Месяц и звезды, как и природа...
Сад из [окна] черный... Кажется, летучая мышь кружится... Сколько тут... мистики, <1 нрзб.> причудливых... Для чего это? Откуда это недоверие... Кажется, я уже больше не встречу человека, которому бы поверил совсем. Все какие-то ненастоящие... И странно это утихание, и радостно. Прошлый год я еще безумствовал. Теперь уже нет... Теперь я все созерцаю. Работаю беспрерывно... Умер для... Совсем другая весна... Теперь уж больше не зависит...
Молчаливый черный сад без птиц. Черное на золоте. Далеко закатные поля и там черные яблонки. На балкон! И тут тишина. Думал, лягушки уже затянули весеннюю трель. Нет, это Софья уток зовет: уть-уть-тю-тю и повыше: утя-утя-утя.
Телега скрипит... Мужик погоняет: – Омморок[7] тебя!
- [7] Омморок (искаж.) – обморок.
Мама в столовой: – Ух! Уходилась я!
19 Апреля. Воскресенье. Вечер. С пятницы живу в Ельце. Ехали в дождь. На горизонте пахари лентой, как лопари. Дождь окладной. Сколько тревог соединено было в детстве с этим словом: змей нельзя пускать, в сад выйти...
Елец. Покупаю табак. Раньше тут был игрушечный магазин...
У Ксении. Она как бронзовая статуя: все в ней необходимо... Завожу речь о землеустройстве. – Я, знаешь ли, против этого... Николай раньше стоял за закон, а я ему говорю: куда же безземельный денется?.. – Входит повар Алексей с пескарями, советуется и уходит. – Куда, спрашиваю, безземельный денется? А черт с ним, говорит... Это вроде как вот сейчас повар пришел посоветоваться с пескарями. Он мне про пескарей, а я ему: черт с тобой! – Пауза. Глядит на меня долго, вдавливая в меня свою мысль... И повторяет еще раз очень значительно: – Черт с тобой! Не вникнув в дело, а прямо: черт с тобой! Хорошо это? – Нет... – Вот и я думаю: нет. Но есть это, я-то так думаю... Мы ведь люди старинные. Нынешние этакие и слушать-то не станут... Кадеты эти всякие... А я прямо тебе скажу: сволочь эти кадеты, мерзавцы. Мужики, скажу я тебе, скверные...
Рассказ о школе, подвале и как дом на кирпичи разобрали и около вырубили и [поровну] разделили.
Вы, говорю, Ксения Ник., елецкий министр-премьер... Краснеет, а потом говорит: – Ну, уж это не знаю, как ты говоришь «премьер», а только вот советоваться ездят многие.
Дети садятся за стол. – Как вы мудро устроились, Кс. Ник. – Не глупо. Вперед ушла. Так вот, может быть, [получилось], что и пришлось бы тоже уйти, так сказали бы, невестка выгнала. А теперь нет: я сама ушла.
Монах Леонид в соломенной шляпе, с заграничным образованием. Спрашивал, есть ли любить кого? (А Клавдия была полная). Раз приехал к Ксен. Ник.: – А у нас только селедка. – Ничего, говорит, я и утку съем. С тех пор старуха перестала верить в монахов. Есть ли кого любить? А нет, так можно и из духовенства.
18-го. Звонят по покойнику... Свинья ревет. Собака воет. Петухи кричат. Вчера вечером был у Николая Ростовцева. Рекомендует съездить к Лутошин. крестьянам: Гусев Данил и Федот Захар. Мальцев... По-прежнему в Ельце война купцов и дворян. Вот мы, купцы, устраивали лотерею: мы к ним ходили, почему же они-то к нам не пришли? Странный... Он, я тебе скажу, странный был... И религия-то его странная... Прихожу к нему, сидит, <1 нрзб.> Иван. Никол. Деньги. Вклады... Да на что их? Как, говорит, на что? Украдут... Вот видишь... Разные, я тебе скажу, странности: в грязи жить! Купцы и дворяне... Ростовцевы говорят про Алек. Петр.: он не Ростовцев, а Бурцев. А Петр ему на это: ведь это мало ли как народ ни зовет, вот намедни прихожу в гостиницу, а мужик говорит: где тут Чижиковы остановились.
Катерина Иван, показывает портрет и удивляется: как хорошо мухи на сахаре вышли. В лесу у Кутузова есть сторож Григорий, можно с ним при случае поговорить.
Разговор в земстве: прошлый год ни одного заявления о переселении, а теперь с декабря по 6 апреля 4213. Со дня издания закона по 1 марта укрепилось 1369 домов. А по 20 апреля 1700. Площадь земли 329 десятин 891 саж. Великое дело овца!
Сначала укреплялись моряки, такой элемент! Типы земские: с седым усом, в красной фуфайке и с кренделем...
Маника меня всегда с чем-нибудь поздравляет: жарко – с благодатью, холодно – с холодком, дождик – опять с благодатью.
20-го [Апреля] в понедельник вернулся в Хрущево. Тени в саду. Свет... Изумруд зелени под черными липами и вишнями.
Дуничка приехала... Пошли на парники... Редиска, салат... мыши... В лес! Мне [не] хотелось в лес... причины... в лесу вечером нехорошо, вечером в саду хорошо, а в лесу утром... Цветы... бледные в сухой листве. Возвращаемся в сад... Чудеса! За эти три дня соловьи прилетели, поют... Черный сад и месяц... и таинственный зов... Лягушки поют... ворожат... под их трель у террасы... летучая мышь... Дуничка седая уже... маленькая, вздохнула... Вот это сад! Какой прекрасный сад, а так остался без поэзии... Лидя отвечает ей: нет, она была, только внутри осталась, она скрыта.. Как, отвечает Дуничка, внутри, скорее вне: лес и сад – все это есть... а внутренняя жизнь его остается пустой... Тут и я вступился за сад... Я вспомнил Софью Алекс., сказал: как пятна солнечные красиво играют на ее груди... Я стал говорить о тургеневских садах, что в Лутовинове тоже мало было поэзии, но все липовые сады после Тургенева стали прекрасными... В [нас] самих должна быть поэзия... Дуничка ничего не ответила... А соловей пел, заливался в черном саду...
Весна течет правильно... Есть время весны, когда соловьи непременно поют в голом саду...
Дуничка: пустой сад... Сад остался таким и засох... навсегда.
(к девушкам в саду – очистка сада).
Вечером вошел к Лиде.
– У тебя цветы?
– Нет, это воздух такой... весенний.
На пруду опять от луны горели искры... И лягушки ворчали, и летучие мыши кружились у балкона, но ветрено.
Лягушки всё ворожили... Летучие мыши кружились... За оградой на пруду <1 нрзб.> от ивы [были] огненные искры... [столько] блесток между белыми столбами... и у плотины угасали отдельными, пропадающими без следа... утопали в пруду.
Соня рассказывала о Марьяне. Есть такая монашка в Мореве... ворожит всем... Окна в избе у ней забиты... гроб приготовлен, спит в гробу... к ней Богородица ходит ворожить.
Сюжет: у кого-то заболел желудок, он решил поменьше есть мяса и избрал постные дни среду и пятницу для поста. И так стал религиозным.
От трехдневного пребывания в Ельце остался такой осадок: смысл, идея изгнаны из русской жизни.
На обратном пути из города встречаются мужики со скотиной: в среду Преполовение, ярмарка.
В Ельце шел мужик и рассыпал клюкву, и вот ее стали топтать и топтали весь день.
Идет старый старичок... с костылем. Я поравнялся с ним. – Здравствуй! – говорит он. Я принял его за нищего. Денег у меня не было с собой. Я прошел молча. – Здравствуй, – повторил он... Я все молчал. – Здравствуй, – крикнул он сердито, – ты что молчишь? – Что? – спрашиваю. – С прошедшим праздником, – ответил он.
Подхожу к дому Михаила Евстигнеевича. Издали вижу его с лопатой в руках, седого, возле одного дуба – он дуб перелопачивает. Солнце сияет на его лице, на бороде. Издали и он замечает. Весь сияет, снимает шапку. Я делаю ему знак, он весь сияет... А когда я уже близко, вдруг делается странно серьезным, торжественным... когда произносит свое: «Здравствуйте, с прошедшим праздником вас». Наше рукопожатие и приветствие – серьезное выполнение обряда. Сенцы новые сделал... Марья Ивановна такая же... Говорим о знакомых, об Ал. Мих. О всех родных.
– А как вы? – спрашивает.
Я ему говорю о своем.
– Отчего плохо русскому народу?
– От недоверия. Все прежнее пало с проведением железной дороги и банков. Теперь покупателя за рукав тянут к себе, а раньше: «У меня почин есть, сходи к соседу, он без почина». Раньше доли [товара] на бирже, а теперь вексель... Вексель! С бирки можно срезать, а теперь не срежешь. «Акциз» говорят молодые, а старики: разве можно–я купил дом, дом продам и землю куплю, это мое приобретение. <Приписка: не увенчалось успехом>.
Сцена из прежней жизни: идет по площади мужик не нашего вида: в войлочном колпаке и в зипуне и в лаптях. Купец и говорит мужикам на площади: пройди в этом колпаке, 50 р. дам. Один приказчик согласился, взял у этого мужика войлочный колпак и прошел. Эту историю видела жена хозяина приказчика и говорит ему, когда он вернулся: Знать же, наш приказчик деньги любит, когда согласился на этакий срам иттить. – Хозяин отказал приказчику в должности, и тот пропал.
– Торговля, говорю, ложь...
– Нет, не ложь, а тайна...
Сижу на лавочке, вижу, идет с палочкой, смеется. Говорит: дедушка, дай мне копеечку! Я ему дал... Он посмеялся и ушел. А через два часа проходит назад и говорит: вижу я тебя, дедушка, какой ты человек, насквозь вижу, мало таких...
А мимо в окне проходит мужик с лотком с блестящими предметами.
Ложь не терплю. Правда одна. Это можно так проверить: если через десять лет один и тот же человек об одном и том же другое скажет, значит, он лживый человек.
Беседа на бирже с Иванюшенковым.
Первое, я считаю, ум, второе – образование... Славянская душа...
Дворянство не трудоспособно. Интеллигенция не трудоспособна. Кончики ушей белые. Глаза водянистые и застывают как студень. Но кончики ушей чуть-чуть моргают. Нюхает табак и сморкается на пол, вытирается красным платком. Друг <1 нрзб.> приятель Булгакова. Как познакомился с Булгаковым: что нужно, чтобы сойтись с человеком? Искренность? Нет, выпить нужно. Заказали по рюмке, а я сзади показываю палец буфетчику: большие, мол. Глубоко религиозный человек Булгаков... Как Антей... Эртель... Бирку срезать – публичный протест. Купеческие дома – банки. Успокоение: 90% <1 нрзб.> черносотенной партии... сыграли роль, не имеют значения... Чаепитие... Учитель с газетой... Сашка с усами... Ему: отойди, Саша... не время... Иванюшенков командует (не имеют значения)... Школы открывают по-прежнему. Ремесленные школы. Хозяйственная часть школ взята из рук сельских обществ.
Ксения: идеи, идеи, что же тут хорошего.
Заседание землеустроительной комиссии: несправедливость о числе переселенч. мест. Земский начальник Хрипунов. Я в сельскохозяйственной энциклопедии работаю. А это в какой партии? Местность наша не так характерна: [другие места] свободнее, крестьяне.
Мужики говорят, что обижены, Бог сотворил землю для всех, а им не дают. Дать им земли, и будут они жить как природа в ее законах и дела им никакого не будет до того, что где-то за что-то борются люди, все это наверху добудут и навяжут им насильно, они примут, но сами не пойдут этому навстречу. Вот что значит этот крик «землицы», и согласно с этим криком в тон ему учит батюшка; что нам аэропланы, вот-вот Антоний Римлянин на камне приплыл.
А либеральные люди все твердят: «Самодеятельность!»
– Бог сотворил свет? – неожиданно спрашивает один мужик, – ведь не сотворил же Он его так, что одному тысячу десятин, а другому тысячу вершков?
Вечер. Барбарис поливать. Сосну сажать. Боярышник сажать. Непрерывно кричат утки на пруду. Морковь сеют. Картошку режут и садят. Овес наклюнулся... Петр говорит: по этой земле мог бы вырасти дремучий, да разворуют.
Гонят скотину. Хороша поповская телка. Все заходят в свои стойла. Резку режут, месят с отрубями...
После ужина в саду. Немного ветрено: липы вершинами гудут. Но соловьи поют. Хорошо поют в Ростовцевой усадьбе... Сова ухает... Огонек в доме через черный сад... о чем говорят при лампе? О Крыме. Лидия в Крым собирается. Там хорошо!
Говорят про королеву: так соскучилась, что вся слюнями изошла.
22 Апреля. Утро. Хорошо, хочется на волю. Маркиза ворчит: подожди! Терпеливо дожидаюсь за столом... Окно открыто. Длинные тени лип ложатся по изумрудному ложу. Значит, рано... 6 часов! Галки звонят... во все колокола. Горлинка воркует. 1-я горлинка. Она устроилась где-то на липе.
Утро как открытое окно... Молоко вскипает, уходит и заливает спиртовку. – Молоко ушло! – Ой, ой, ой... – бросилась маркиза. – О Господи, да как же я его упустила. – Выпиваю положенные два стакана и иду за Зорькой и потом с нею в сад. Горлинка все воркует, все звонят галки, и пахнет травой... Не землей, а травой...
В конце аллеи, замечаю, бабы работают... Земля такая черная, а они светлые, светлые... Сеют морковь. Моряк-караульщик принимается им что-то рассказывать о зайце: зайчик ходит к бане каждое утро. Девки ленятся... – Эй, вы, девчата! Чуть что, – говорю я, – и расстроилися... – Мужики! – презрительно говорит моряк-мещанин и принимается развивать свои теории: – Золото пропало все... Не так чтоб как прочия страны... Должно быть, распространение России...
Ухожу от него за ружьем зайца искать... Вот утро... Меня поднимает, зовет уйти без дум дальше и дальше... Это утро достойно, чтоб ему отдаться. И я отдаюсь ему... Хочется мне только взять все с собой... нужно наблюдать... Говорят, я наблюдательный... Это сказали мне тогда... это надежда... Вы, говорит, очень наблюдательный... Нет, отвечаю я, это я пережил с <1 нрзб.> (а я сказал: она такая, что весь внешний мир преломляется в ее [образе], «я» ломается, а оно не должно бы ломаться). Я ловлю себя... Прошло уже лет восемь, а все вот возвращается... В [черном] саду в двух шагах от меня поет на тонком сучке соловей, ножки у него как тонкие проволочки. Не боится... Тонкий, худой... В это время все птицы не боятся, хоть руками бери. Останавливаюсь на валу, где [путь] в страну обетованную. Там уже поднимаются зеленые клубы... у пруда. По плотине едет светлая лошадь. Направо виднеется море озими. Озимь ровная...
Спускаюсь вниз, прохожу через ручей на южный склон. Как солнце печет! Облака на небе такие выразительные. Почему-то вспоминается Кавказ... Странно тепло. Прошлый год по этим склонам было много фиалок. Только подумал – и вот она глядит на меня из-под сухой листвы, первая. Над ней орешины выпустили свои сладострастные апрельские золотые куколки. Не пахнет... Вероятно, потому, что жарко. А тогда не пахли розы, потому что было холодно... Потом ночью они у нее в комнате запахли. И как! Ее охватило чувство... Стало душно... Она была совсем счастлива... Она воображала меня таким прекрасным, великодушным... Все разрешалось так просто... <2 нрзб.> ее, она одумалась... Все это был сон... Я его недостойна. Я не могу быть его женой... И ушла бледная из дома и подала чуть ни плача письмо... я не могу... Чего же я хотел? Все было... Она все отдавала... А я хотел то, чего сам не знал, чего в ней не было. Это правда. Я в ней видел то, чего в ней нет... Я не ее любил... Кого же, кого... спрашиваю я себя... до сих пор... люблю и не знаю, кто она... какое-то безликое начало...
И вот уже несколько разумных вещей вышло из этой безумной неестественной любви. И сколько еще выйдет... Опять я ловлю себя... Мне помешала кукушка. Она кукует в этой светлой зеленой дымке ветвей по краю Ростовцева поля... Но кажется, дальше... Где же? и еще дальше там у дороги, где плывет на горизонте мужик...
В парке отдыхают два мужика... Пашут... запоздали с севом... Мерин похож на жеребца... Мерин степенный... веселья нет.. Другой мужик: без яиц какое веселье! Спускаюсь к ручью. Виднеется зеленый склон, и на нем пасутся. Пасутся табуны Стаховича... Цветы больше желтые и синие, целый склон цветов... Я рву их для Дунички... Перебираюсь на ту сторону. Пастух хитростью ловит лошадь... Поймал кобылу... И вокруг стоят молодые кони, и у всех выпущены кончики внизу... И в осинках тоже... их серые черви лохматые повисли на каждом сучку... так что даже тень от них... Везде пчелы гудут... Поднимаюсь к караулке. Два стражника и сторож. Спускаюсь через ручей и наверх. Снег еще лежит тут... Зорька протирает горячие сосцы... То и дело садятся возле маленькие птички... День непуганых птиц. Непрерывно с одного склона на другой перекликаются кобчики: пи-пи-пи...
На валу замечаю того сторожа, который говорил об акцизе. Заговариваю. Другой с удовольствием оставляет соху и вынимает кисет с табаком... Намедни зайчик пробежал! Всякая птица прилетела, если муха летает, значит, всякая птица.
Начинают жаловаться... Новый закон: стравка! Наверху головы пустые... а ноги одни ходят. Мысленное ли дело, чтобы ноги одни ходили.
Ну, будет кроволитие... Непременно будет... Потому что как и при Фараоне тоже были всякие бедствия, а все-таки Моисей вывел... И Моисей будет... Казни уже были... Одна казнь: лопухи покрыли все поле... [Говорит] он опять по-своему, тут другая казнь... как опять потише... и так до десяти раз, а потом все-таки Моисей... Будет Моисей. Такой человек. В каждом человеке и ангел, и дьявол, а в Моисее будет только ангел... И тогда будет земля всем, и акциз все будут платить.
Стравка! Пока держатся этих полосок, всё стравка... Нужно оторваться... Земля Божья... почему же она Божья, если из-за нее стравка... Земля неповинна, люди виноваты... Они сами земля... Коварная... Зовет и обманывает... Или мы себя обманываем... Или мы плохи... Земля хо-ро-шая! Дуб растет... Самая первая земля!
24 Апреля. Описание с утра 22 по 24. Утро было единственное... Я им воспользовался. Мы уговорили Дуничку остаться. К вечеру были слышны отдаленные раскаты грома, и потом стало холоднее. Почему? «Тучки ходили, громушко гремел – вот и похолодало что-й-то». Маркиза выдала бабам квитки.
Я этим утром спугнул баб в лесу. Они резали коклюшки. Увидели меня и пустились бежать. Неслись с пучками орешника в руках вдоль вала до лозин, свернули к деревне. Версты две неслись... Иногда можно услышать шум в кустах. Это женщина деревенская с мешком травы спряталась. Про Соф. Ал. говорят: она в таком случае останавливается и часами стоит, наслаждаясь мучением лежащей женщины.
Рассказал об этом Никифору. Он не виноват. Он пахал в это время. Просит купить ружье. А то страшно. Как же не страшно: два каких-то человека ходят в лес, один ночью, о том ничего неизвестно, а другой днем, среди бела дня рубашку моет. – Кто ты такой, – спрашиваю. – А тебе, что? – отвечает. Верно, по волчьему билету...
Вечером ждали Леонарда, но он не приехал... Сколько разговоров о нем. Так когда-то щебетали Дуничка с Машей о Михаиле Стаховиче: часами, днями, что-то, волнуясь, переливают. И так это пропадает даром где-то... этих маленьких женских волнений и слов... Отсюда и начинается быт, эта вечная, бесполезная, бездельная болтовня, из которой потом вырастают правила и формы. Так пчелы жужжат...
Ночью я проснулся от раскатов грома... Открыл глаза. Огненная птица влетела в мою темную комнату. Опрокинулась вниз золотистою длинною шеей и исчезла... Я понял: гроза. В полусне взглянул в окно. Там в бледном свете сияла ограда, и пруд, и ветлы... Я уснул, как мертвый, говорят, была страшная гроза.
После грозы утром... хмурое холодное утро +1,5°. Около 12-ти повалил снег громадными хлопьями в кулак... Казалось, будто с крыши гигантского дома дворники счищали снег... И он падал большими шмотками...
Снег и холод выбили грача из гнезда. Встрепанный, он уселся сначала на верху липы, на голом суку, ничего не понимая. Снег бил его сильнее и сильнее. От холода и ужаса он закричал.
Огород побелел. Липы поседели. Изумрудное ложе под ними поблекло. Между зелеными рожками сирени везде улеглись холодные кристаллы снега. Черные стволы дикого винограда завились белыми [локонами].
Все белело и белело... Не осталось признаков весны.
– Вот и весна! – вздохнула Дуничка.
– Это Бог знает что такое! – подхватила маркиза.
– Как же теперь цветы... – рассеянно сказал я, – померзнут?
– Какие глупости! – ответила маркиза – Полевые цветы померзнут! С отроду того не бывало. Померзнут. Что ты болтаешь...
– Но все-таки головки поникнут, – сказала Дуничка...
И так все стало в саду седым и белым. Еще раз отчаянно крикнул грач и спустился ниже в густые сучья, съежился и замер.
Конечно, весна победит... Все это будет цвести. Но какая могучая сила в этом холодном объятии. Я люблю эту угрозу зимы... Не знаю, почему люблю. Силюсь объяснить себе это, вглядываюсь долго, долго в падающие хлопья, в белые лавочки... И не могу объяснить себе...
Источник: http://prishvin.lit-info.ru/prishvin/dnevniki/dnevniki-otdelno/hruschevo-1909-stranica-3.htm