Михаил Пришвин. Путешествие из Павлодара в Каркаралинск. Часть 1 (1909 г.) (1)
Пришвин М. М. Ранний дневник. 1905-1913. – СПб.: ООО «Изд-во “Росток”», 2007. – 800 с. (С. 471-580)
- Начало здесь
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПАВЛОДАРА В КАРКАРАЛИНСК
(Сибирский дневник)
1909.
Москва. От 29 [Июля] утро 6ч. – по 3 августа.
Тюмень вечер 10 ч. Я вчера вечером отослал вещи на Курский вокзал и в 6 утра вышел искать извозчика. Все спит на улице: коршун плавает над Кузнецким мостом. Я подумал: в Петербурге коршуна не бывает на Невском. Извозчик о церквах: я спросил про одну, и он стал называть все. У билетной кассы артельщик: в Сибири живут чисто, калоши в сенях снимают, очень хорошо, дюже хорошо, но за границей лучше: там никаких алкоголей нету, горничная 10 р. жалования и делать совсем нечего, барыня – дите ихнее, и больше ничего. Очень хорошо, дюже хорошо... Сибирь – денежно, а грязно.
Покупаю газету, теперь последняя: жизнь будет отставать. Пейзаж московской губернии: рожь поспела, овсы зеленые. Серпухов. Ока. Копны московские маленькие, где-то блестит новь. За лугами лес... белое шоссе, полуразрушенный дом у реки... синяя даль... фабрики дымят, долина, налево лесной берег, холмики ржи, церковь белая, облака сухие, сухая синева лесов. Холмы зеленые с березами как шапки, стада в долинах. Скошенное сено у лесника. Уголок леса на поле ржи. Веточки с сухими листьями у стога сена. Цветы у воды в затоне. Пробились желтые листья на березах, как седина. Склоненная береза на поруби. Косит облог косарь, а внизу ольшаник и змеится вдаль, не видим ручья, а только цветы. Легкая прорезь началась и оборвалась навсегда. Одна между ивами серебристая проселочная дорога уходит под дубки. Холмики с откусанными зубками. Осинник, рядом поросль, бабы гребут сено рядами, рожь и рядом березняк, и вьется дорога сухая змеей. Босоногая девочка: в одной руке бутыль с молоком, в другой ягоды. Ржаное поле, за ним зеленая копна, луга, по бокам березовая роща.
После Тулы наш пейзаж: земля почерней, тяжелей. Тяжелые копны... по черной земле... легкие и тяжелые земли.
Узловая... Заря – привечернее стадо, гуси белые на лугу... подсолнухи... Тени от подсолнухов, от копен... от телеграфных столбов, от куч досок по сторонам дороги... красный мостик на каменных столбах в поле... серебрятся осоки на солнце.
Машет косарь, за ним согнутая женщина вяжет – вечная пара! Золотятся верхушки соломенных изб, низы (стволы) лозинок, гуси розовые.
Знакомство с о. Борисом Герасимовым. Вагон киргизов с русскими, дурные разведки, верблюжий караван в 3000 человек, теперь прекратился гон, караваны оттуда сюда.
Ссыльные М. и Федоров 1-й; писал Шелгунов неверно, что близок с Чернышевским, раз встретились у Шелгунова, Чернышевский сказал: «Ну и родственник ваш! Тургеневский Базаров с него». Федоров <1 нрзб.>. Женились на казачках. Конечно, врозь... Что может быть общего?.. В связи с письмами графа Толстого: женщина – реальность, начало, вечно противоположное Христу... Толстая права... она козочка – не больше... что общего с Толстым? Почему так нападают на козочку? Не фарисейство ли? В глубине души самая идеальная связь, «облагороженная», основана на том реальном языческом... простой любви к мирским вещам... дополнение к козочке – мишура, несущественное...
Два молодца-коммерсанта о сартах: деревни – мазанки окошками во двор... публичные дома полукругом, на порогах сартянки... страстная... жар распаляет женщину... ослабляет мужчину... неудовлетворенные... путешественник в степи, лошадь пала... доплелся до деревни, повалился, амазонки явились, сартянки, груди свесились... их три... в плену у женщин, мужья едут, он убегает, сартянка с кинжалом, но убивает не его, а другого.
Рябой добряк, толстый, похож на Анзимирова, маслодел; стиль: пошто... нет, ты не учи, раз хуже скотины. Место прекрасное, жительство хлебородное, а что <3 нрзб.> так самим-то жителям есть нечего. О бродягах: девочка с красным пятном на лице, хромая, припадает, ей дали огурцов, арбуза, она поела и свернулась калачиком на лавке и была похожа на спящую нищенскую одежду. Ее разбудили... Билета нет... Откуда... не знает. Куда – не знаю. Ее высадили... где ее родители... дом и все... Так я говорю. Купец отвечает: от себя, она сама, значит, ей так лучше... вообще о бродягах: «какая у них память: прошлый год я дал рубашку, на другой он приходит и говорит: вот прошлый год ты рубашку дал...» память... положит, и делов-то ему только... Один поблагодарит, другой обманет, разные...
Вот сахалинцев распустили, оттого и все несчастья... кто церковь обокрал, кто..., etc.
Где леса перевелись, а где очень много. Насекомому жить негде, вырубили, чистота! раньше по 1 р. сажень дров были, теперь 5 р. Петербург! а то и вовсе кизяками топят. Правительство ошиблось, переселенцев пустили, а стражу сняли, они хоть и пьяницы, а леса охраняют...
Нападение китайцев... грязные, пропитанные [потом] кофты, выбрит [гладко], косы с вплетенными веревочками... курят... в дамской: красавица... на полках китайцы, вокруг косы и косы... упорство... мягкие, взрываются, злятся, потому что мягкие; если бы русские мужики (которые грязнее китайцев), но свое ближе, а чужое отвратительно... на полке горилла <1 нрзб.> нос... может, и своя горилла, но у чужих виднее... обезьяна и обезьяна... Хулиган: ругает, зачем вы нашего государя обижаете... Сибирский хулиган. Чернокосые, чернокосые! Аптекарь едет в Семипалатинск... студент вост. факультета Петр Кирилл, с женой... мать с двумя дочками... у батюшки весь поезд знакомые... какие все хорошие люди... как противно смотреть сначала, и как он хорош, сосед, как проедешь с ним и разговоришься... член суда, адвокат барон Врангель, мальчик его друга, две девочки сибирского торговца с полки глядят и мальчики... сколько близкого между людьми, как держатся они друг другом... с чайниками... Добрый толстяк выпивал рюмку перцовки одну, завинчивал флягу, сердито развинчивал и выпивал другую, и еще, и еще…
Как пейзаж изменяется: Уфимская губерния: поля огромные и далекие, края синих гор, и оттого они кажутся еще больше, копны очень маленькие, земля опять светлая... завтра Урал.
Она высокая, глаза серые, большие, будет бить мужа, нос прямой, дикая. Я говорю с ее матерью-старушкой о китайцах, она смотрит дико, будто не хотела [знать], что я говорю, но, видимо, и хотела и некстати спрашивала: – Что, они курят опиум? – Опиум, – отвечаю я. И она смолкала и каменела. Я еще спросил что-то, она ответила. Я ей рассказал об Урале. – Ночь не спать. – Нет, спите, но я проведу ниточку и буду шептать: «усни глазок, усни другой», а на заре дерну. – Она засмеялась, сразу вспыхнула и побежала и спряталась за вагонами... Я ей рассказал легенду о попе и свирели... Вспыхивает и каменеет. Ночь... мост через Белую... черная ночь и [кричит] перепел... кузнечики... мы глядим... под нами гудит мост, от этого даль широка... хочется сказать, и все пустяки. Своего Бога, говорю я, нельзя узнать... да, соглашается она и спросила: как бы так, чтобы не изменяться... а то завтра я буду другая. Сибирский грубый народ... Поезд наш стучит по полям... полон запахами во тьме. Безответно... Дико... Утро, река в 2 часа. Она спит. Я опять засыпаю... Выхожу: она смотрит на Урал.
Какой силы должно быть чувство, чтобы победить и утром, чтобы вместе с птицами любить!
Хмурое небо. Тучи задевают горы, курятся вершины. Урал – старые горы, невысокие. Долины зеленые со стогами сена, опираются то на березу, то на сосну... птица-хищник мокрая сидит над копной. Долины: тут будут пахать. Поезд в проломинке гор, свистит в них: смотри... Как стучат колеса в горах! Дождь... Мы закусываем.. Солнца нет... Она меня спросила: что же вы, книжку обещали? я сказал: дам. И больше ничего за все утро. Я теперь хочу попросить у нее соли. Подхожу к ней и говорю: Дайте мне соли...
– Соли! – изумилась она и поглядела осторожно сверху, не понимая, что это значит... – Соли, – говорю я, – обыкновенной соли... – У вас нет соли? – У меня есть, у меня много соли... – Вынула из корзины баночку (из-под икры), я отсыпал и ушел бы... мать говорит: напрасно, поссоритесь, нельзя брать соль.
Дождь проходит, змеится поезд. Петля. Другой поезд. Дымок где-то в петле от поезда затерялся и тает. Сильней стучит поезд, отбивая какую-то песню, проникая в горы. Сибирская береза. Завал в горах. Старый козел. Ловцы-разбойники. Искатели драгоценных камней. Облава на коз. Она мне дает адрес, не в Москве, а во Владивостоке, и как вспыхнула. Поезд вовсю... Я сердит. Я с другой барышней. Как она на нее поглядела: каменный лик. Мы не хотим говорить. Вражда заводится. Злоба растет ни от чего... Я ей это сказал. Она смерила меня... Ничего не ответила.
Сейчас будет столб Европа и Азия. Продают открытки. Я выбираю. Она выбирает. Сейчас, сейчас! Открытки: Тоголай, Златоуст. Столб промелькнул [очень быстро]. – Какие у вас выбраны? – Я отдал и ушел, и возвращаюсь и слышу взрыв смеха. Вижу: она стоит вся розовая: у нее такие же открытки. Как гремит поезд в горах!
Я говорю Врангелю: поедете на Алтай, бросьте. Невозможно. Сан его... он идеальный, но... Скрытое презрение и уважение у меня к нему: гармоничный человек...
Начинается спуск от Златоуста... Горное озеро [проехали мимо] и вот, наконец, долина. Мы за Уралом, поезд стучит, но один только ритм, больше ничего. Мы с батюшкой купили тетерку. Разложили на корзине: соли нет... Я иду к ней. Она сидит бледная, апатичная... Я подхожу к ней. Она надменно сверху спрашивает: – Что Вам? – Соли, – говорю я, – у меня соли нет... – Все женщины смотрят на нас насмешливо... Я чувствую неизмеримую злобу в ней, презрение... – Со-ли! – Да, – говорю, – мне не хочется покупать, дождь. – У меня нет соли... – Вы же говорили, что у вас много. – Она далеко, завязана. – Я покупаю соли на вокзале и громко говорю батюшке: вот вам соль, я купил. Я не простился с ней. В Челябинске захожу, провожаю батюшку, она сидит в вагоне. Она удивилась, она даже встала и говорит: «Вы зачем здесь?» Бледная-бледная. «Еду во Владивосток». Не верит. «Да, еду». На площадке: «Кому же писать, Марье Моревне? – Как хотите». Она уходит. Поезд стоит целый час, но она не показывается. Мы не простились. Мы никогда не увидимся. Я забыл проститься с Врангелем, со студентом, мы забыли все друг друга. Потом вспомним, расскажем: где-то виделись, но как сон.
Недремяный сон! сказала одна простая женщина. Как это чудно: одни спят в дороге, а другие никак не могут спать, и лучше так, не спать: а то недремяный сон, хуже всего.
P. S. Станция на Урале: поезд как бы скатился... Дама из первого класса. К ночи: я ей сказал: у вас серые глаза. Камни и камни, в камнях высечена дорога, там и тут высечено.
К русскому мужику: хотел в баню, а попал в вагон, мы извозчики.
<Приписка: Бог, хлеб... земля>.
Ташкентцы рассказывают о сартах: (к грохоту поезда и жару). Батюшка знаком со всем вагоном. Сибирь велика: спрашиваю, далеко? как сказать... верст 200... 2 тысячи... про сарта: он никаких нечестивостей не знает, а пойдет куда, его обманут.
Поезда под углом сходятся и вот-вот разобьются...
«Алтай», значит, «гора». В наших полях: воспоминания о мечтах о земле обетованной. Переселенцы: в полях... как хорошо их к златым горам. Итак, Адам и Ева были изгнаны... работай в поте... земли нет. Но пока земли-то нет, до тех пор нет и спасения. Работай... пока земли нет, нет и Бога... и одна мечта о хлебе...
Урал, подъезжая к долине: озеро... молодая еловая гора, а за ними в тумане уходящие [горы]. Урал ровный... цвет хлеба и сосен... серый, холодом веет, весь Урал как одна густая бровь старика... В равнине... поезд [показался] и пошел в горы...
Европа и Азия в столбе.... Весь Урал как белый дымок паровоза, тающий на синеве лесов... однотонный. Аненково, etc...
Челябинск. Про переселенцев мужик: как птица летит весной, так и переселенцы. До осени туда, с осени до масленицы назад. С масленицы опять вперед. Назад едет, лохмотьями трясет, вшей бьет... Грязь. Добрая акушерка. Квадратный доктор Фогель-кадет. Поиск его. Случай с шапкой в конторе: кричат на меня, выгнали вон. Тут хохот. Я у них: – Где начальник? – Да вот же начальник. Кричал, что шапку не скинул. Нельзя, нужно вперед снимать... Переселенцы – масса... он... психология обратная. Психология ходоков. Колониз. движение... История... веяние нового закона... Разведки... приготовление участков... диких... движение в истории и в году (переселенцы в пути, переселенцы на месте... их мечты и пр...)
<Приписка: 1) сходятся поезда и расходятся. 2) тает дым. 3) бабушка говорит: недремяный сон. Иртыш>.
От Екатеринбурга до Тюмени. Пейзаж: раньше леса в полях, теперь поля в лесах. Случайность полей. Где жители? Брошенные поля и ни начала, ни конца, границ нет. Форма копен Сибири: торчком, и уж грачи табунятся: на каждой копне грач...
Еврей из Екатеринбурга – все знает. Культурность его: торговец... и цельность, еврейская развитость и приземленность.
Станция серая (кирпичная). С тоской смотрит на меня молодой человек, будто у него зубы болят. Лица сибирские, Большаков, и на голове зеленая шляпа с пером. Бог знает что... Мне с ним не хочется говорить и спрашивать, кто он; неприятно, что он все время снизу глядит на меня. – Да кто же вы такой, – спрашиваю я наконец. – Я управляющий цирком! – Вот что! Интересно, разговорились. Хотел в Тюмени цирк строить. Есть отделения. Артистов 60 человек, барышни... борцы, всякие сословия: мусульмане, есть французы, немцы, сын хозяина – дрессировщик животных: 15 лошадей, два верблюда, свинки. Дело рискованное. Артисты дороги: особенно полетчик (500 р. в месяц). В России всего и есть только 4 семьи полетчиков. Скучно ездить и ездить, устраивать... – А как, – говорю я, – компания... – Не очень: я раньше думал, что пьяницы, но другой только придет, сделает свой номер и уйдет. – Отчего же вы не стали артистом? – Презрительно сжимает губы: – Мне двадцать три года, неужели я пойду в артисты... – Но ведь хорошо быть полетчиком? – Что же хорошего? – Да вот, жалование большое и... – А потом что? Вы знаете жизнь артиста: сначала балаган, потом цирк, а годы пройдут и никуда, да еще ребра поломаны или вовсе разбился. Голова что-то болит. Станция дрянная: скверно. – Опять глядит на меня тоскливо и тяжело, и злость.
– Слушайте, – говорю я, – отчего же вы не полетчик? – Он сердится, [мне] 23 года, неужели я пойду в артисты? И зачем? Настоящий артист во время бенефиса просит разрешения убрать сетку, проделывает номер без сетки и вот тут уж и сорвет...
– Хорошо быть полетчиком! – Что ж хорошего? – Да вот, одобрение толпы. – Презрительно сжимает губы, подергивает плечом, покачивает головой и соглашается: – Да, человек рисуется своим номером вполне. – Опять молчание, опять глядит... – Слушайте, отчего же вы не полетчик? – Кровь выступает у него на щеках. – Да... для каждого дела пристрастие...
Тюмень. Приехали ночью. На вокзале. Узнаю дамскую уборную. Вспомнил два забытых имени товарищей. В Петербурге не вспомнил бы. Значит, в данном месте вспоминается и переживается по неизвестным причинам забытое; значит, есть и такое место, где можно вспомнить все... Дядя и управляющие. Разговор о новейших изобретениях и рухнувших домах. Чувствую себя неловко.
Вечером охота на уток с Ваней. Тюмень низенькая. [Улицы] узкие... запах пристани.
Вера считает уток: я буду считать, а вы стреляйте. Хлопает руками [на уток]: взлетают... Одна во тьме озарена зарей, падает через голову...
NB. Киргизка мужественная, мчится по городу верхом, волосы развеваются. О верблюдах: лошадь встретится и бежит (запрещена езда на верблюдах), и как не бояться: страшный урод, горбатый, на своих же на четырех ногах, а какой... Кто-то хотел ехать, впряг верблюда и лошадь. Сначала лошадь рвалась, потом верблюд сердился и плевал... и все разбились. Он ипохондрик... изверился... Белый красавец-верблюд...
NB. Беркуты. Архары. Верблюды. Дрофы. Золото. Кержаки. Киргизы. Степь. Поезд, герой...
5-7Авг. Тюмень, 7-9 Авг. Омск. Город: толстый киргиз на лошади. Шишка, жена капитана. Кассир: чайку убил – перестал охотиться, граммофон, две ветлы, электр. фонарь, сладкозвучие, степь, граммофон, костры.
На пароходе «Плещеев» 9-го 5 ч. дня.
Переселенческий пункт. Беседа с чиновником. Один живет на барже, другой хвалит его, Павел Иванович. Мужик – царь – Бог. 1) Движение и 2) водворение, устройство, направление движения из Петербурга – ходачество тоже направлено: запрещение ходаческого движения. Движение вне регистрации. Лучшие переселенцы едут самовольно, [селятся] на Алтае. Ходок: еду, потому что продал... Дополнить... Психология мелочей (во сколько обойдется ложка – бабы; чиновницы при переезде на дачу с детьми; Фрося при переезде на дачу).
Золотопромышленники – пионеры горной промышленности, потому что это не требует капитала.
Пассажиров мало. Мой сожитель по каюте – агент фирмы, едет по делу спирта. Господин с дочерьми. Два революционера. Выпивают... Господин: мнение об Андрееве: – Двоится; но я считаю его гениальным. – Все так писатели: Достоевского тоже ругали. – Революционер обертывается и говорит: – Мне известно, что Достоевский бранил Тургенева. – Да, в «Бесах». – А Тургенев не бранил Достоевского. – Сказал, и все замолчали. Тяжело стало. Господин: – А все-таки тяжело жить в Сибири. Когда я попадаю в Омск, мне кажется, уж такая культуpa... – Бледная женщина в бараке; чиновник: ты куда едешь? – назад. Доклад о китайской границе.
Утро 11 Августа. На лугу у берега три киргиза сидят. Две телеги, два вола, подальше верблюд медленно удаляется в кусты. Стайки уток катятся над водой... на песчаной косе стайки куликов. Шатровое утро.
За чаем рассказы о киргизах и переселенцах.
1) На реке Чар пришли поселенцы и стали жить, их стали выдворять солдаты, но они упрямились (хохлы) и потом ушли.
2) Селение Карповское, бросили свои участки и пошли в глухие места. Послали солдат их выдворять. Солдаты отказались стрелять в русских.
У) Возле Павлодара поселенцы заняли самовольно места. Киргизы прогнали табун лошадей по полям, разломали и бросили в реку караулки. Караульный пришел в деревню, сказал. Население вооружилось и двинулось к зимовщикам. Старуха-киргизка выстрелила из револьвера, эти ответили, убили одного, пятерых ранили. Киргиз успокоили, а потом хлестали длинными шестами (краше лошадей загоняют). Случай был 3-го года.
Киргизы любят «напрашиваться», хитрят вечно. Вечно торгуются: есть гривенник, дает задаток за кожу З р.– продаст за 3 р. 5 к. и нажил пятачок, переход от кочевья к торговле.
Хорошо устраиваются немцы: поселки в ряд (землянки) – он поставит землянку, живет кой-как, а поставит мельницу, и сразу видно: немцы живут.
Приходят дельные люди и живут хорошо. Пример: пришел из Самарской губернии, стал делать кадушки, день и ночь работают, посеяли хлеб, землянки сделали, жен посадили, а сами опять назад кадушки делать, потом сняли хлеб и поехали на свои участки на верблюдах и своих лошадях.
12 Августа. Утром за чаем старичок из Семипалатинска сказал: вам в Каркаралы нужно ехать не из Семипалатинска, а из Павлодара. Я сложил свои вещи и слез в Павлодаре. Весь план путешествия изменился, как обухом ударило, и я поехал в Тартарары. Павлодар сквозной, желтый песок, ни одного дерева, поднимается ветер и уносит городок в степь. Верблюд с повалившимся горбом. Киргиз в цветных штанах. Спина старого солидного киргиза в сине-зеленом халате с палкой, плавная походка, возле домов без крыши. Киргизы на лошадях – срослись – древнее... Один приехал на корове... Женщины укрылись халатами, только черные глазки. Киргизские физиономии как спелые дыни.
Моя попутчица – жена лесничего. Как похожи эти киргизы на японцев. Приезжают и уезжают куда-то в степь. Разве можно ходить по степи! Она желтая вся, и лица киргизов будто спелые дыни. Сколько в этой степи этих людей с косыми глазами? Как все это непохоже на наши места. Азия.
Опишу путь от Омска до Павлодара... Коньяк Шустова. Таратайки.
Пишу из степи: вставай, подымайся, рабочий народ.
Холод. Хмурое небо. Переселенцы у пристани. Жена пропавшего капитана прячет холодные руки. Я дал ей «Русскую Мысль», купил свечу, ташкентские фрукты, мы слушали с ней граммофон. Сладко-звуки. Две лозинки. Электр, фонарь. Степь. Мы едем по Иртышу искать капитана. Пароход где-то в степях не прошел. Публику просят сойти. Я остался в степи с женой капитана. Она и киргизы. Поезд и степь. Пароход и степь.
Степь и слияние с людьми (постепенное), все начинают мне служить.
Хутор на берегу Иртыша (рассказ о нем еврея из Тобольской губернии).
Переселенцы: у шпиля: Наталка-Полтавка в степи.
Река серая. Песчаная отмель косой... Орел на пне огромного дерева – недалеко чайки. Никого нет кругом. Желтая некошеная трава на берегу. Мелкие кулички, копны. Волна разбивается белыми птичками. Зачем мы приехали сюда? и наш след на реке, будто чьи-то тяжелые шаги по зеленому росистому полю.
13 Августа. Моя попутчица – жена помощника лесничего. Мой страх перед массой ее вещей... Переправа через Иртыш. Пароход остановил паром... Паром не дошел. Киргизы бросают скотину в воду. Обращение свободное со скотом. Один бросил корову в воду, сел на нее и погнал... другой на лошадь... все живо... цветные шаровары и халаты... малахаи... на другой стороне степь: юрты, похожие на керосиновые цистерны, дым, скот... С той стороны идут киргизы... Какая она, степь?.. Мы около степи... Вся степь... Степь – лицо...
Верст на десять луг; мелкий кустарник, высокая трава, копны, виднеются зимовки, могилы, где-то косят хищники. Птичьи стаи – дрозды-скворцы... Чайки... У моей спутницы на руках три цветочка в жестянках от печений, на коленях – с живыми цыплятами. Цыплята на ящике с вареньем... Варенье течет... Течет туда с соленьем. Мешает шляпа... Гитара... Бутылка красного вина. Сначала незаметно, а чем дальше в степь, тяжесть в ногах...
После луга другой пейзаж: голая степь, желтая, солончаковая... Соленое озеро, возле 2-го пикета Джаман-Туз... Заря малиновая... Озеро блестит светлой полосой... одно... пустынно. В озере соль... на четверть воды... Озеро охраняется... Мы располагаемся на ночевку... Она достает мешок с бараниной... Стремится к супругу... есть не хочет, чай не хочет... Смотрит на меня: – Вы, должно быть, много едите... Мой нож. – Зачем нож. Дайте мне.– Кладет под подушку. Я ложусь на шубы. Она рассказывает, что боялась ехать со мной. Я сержусь, говорю: неужели нельзя узнать. Нельзя... Принцесса какая!
Выезжаем на рассвете. Юрты киргизов-рабочих. Склад кизяку. 50р. в год и содержание. Просыпаюсь: старуха бьет блох при свечке. Кадет и барышня. Симпатичные попутчики. Выезжаем на заре: озеро так блестит и утром так же пустынно, и такая же узенькая заря над озером... Вчера вечером к нам подъехал из степи всадник, спросил... Про что он спросил... Верблюд пропал... Сегодня опять два всадника. Про что они спрашивают. А про того же верблюда. По всей степи идет вопрос про верблюда – почта. Линия горизонта волнуется, приближается, постепенно переходит даль в горы... Как ножницами обрезали... Желтое... Показывается синий порог... Солнце... Три дрофы поднялись из степи. Я пропустил описание ночи в пустыне: – Какие у вас звезды... – Большие? – Большие... – Низкие?.. – Как фонарь... Красная звезда. Вот! Тоже Медведица... Единственное дерево... И все приезжающие вспоминают: ох, это вот где дерево.
Обратные переселенцы – фура. Караваны верблюдов: сарты везут шерсть... Арбы на волах... Караван верблюдов и волов... Ночевка в степи. Верблюды у дорог под арбами спят... Скрипит арба, значит, киргиз... Азиатская упряжь – волосяная веревка, пестрая, чуть держится – все на кошемках, где на веревочках. Луна заходит за тучу (вот когда мы остановились, а не у озера), становится темно. Спутница моя рассказывает про странную сибирскую воробьиную темную ночь в мае перед грозой...
Холодно... В степи нужна шуба. Руки замерзли у попутчицы... Я беру себе цветы и сам мерзну. Она [поворачивается] спиной и свертывается на подушке, и спит... Пожалел... а сам весь сдавленный. Наивный эгоизм... Остановились на полпути... Из степи таинственные голоса... чибисы. Пищат цыплята жены лесничего...
Ай! Ай! – окрик на лошадей. – Ай, Чагатай (имя), – какой-то окрик в степи. И все это неправда…
Синий порог Баян-Аульских гор. Перекидка вещей попутчицы: мелькают красные этикетки вин. Пищат цыплята, ночью кошка забралась. Жена лесничего борется с кошкой... пищат... В холоде ночью закутывает цветы в платок... Синий порог... Белое в степи... Что это? Голова верблюда... Есть целые скелеты. Кости... Синий порог... Переселенцы обратные. Хозяин из Полтавы. «В Россию? – Нет, пошукаемся, нет ли тут какой земли...» Соль выступает на дорогу. Как снег. Я пробую землю... соленая... Казак смеется... Тени от облаков (не от горы). Солнце между горами и нами, потому горы синие. Что это на желтом... Как лось... Два рога... Верховой?.. Нет, это верблюд шагает, и сзади его арба... Юрты будто белые кули... Вот такая же жизнь на луне...
Вокруг мираж и марево, так и тут обманчивые сонные озера... Как в географическом атласе. Одинокая зимовка. Киргизов нет... выжжено... они у ручьев и колодцев... Мелкие колкие травки, другая как полынь душистая.
Не то хищники, не то дрофы, на телеграфных столбах хищники... Колесо рассыпалось... За версту искать винт и гвозди... Выдергиваем из ящиков гвозди. Находим острые камни... ужасные экипажи... все пробуем заколачивать, заклинивать, даже жена лесничего.... Связываем кошемкою и веревочкой. Казак о киргизах: все на кошемках да на веревочках... Лошади заупрямились, нейдут... киргиз ласкает... и бьет, и ласкает...
Возле станции Кара-Сор на озере шеи диких гусей и головы уток. Сворачиваем к ним. Колесо рассыпается... Жена лесничего показывает свой характер. Гуси улетают... Жена лесничего сердится окончательно... У станции я хочу чаю, она не хочет... ехать и ехать. Почему она стала мрачная? Не испугалась ли наших легкомысленных отношений... У меня обмараны цыплятами башмаки, я весь стиснут, кости болят... Злоба на жену лесничего. Перепрягают лошадей... Мрачный казак... Я сержусь на него... Мрачные сибиряки, угрюмые люди, будто вечно хмурится небо. Обращается коротко, отрывисто... лишнего не скажет... Своеобразное общение... Мрачный казак... Я не умею обращаться с сибиряками. Вспоминается прежнее, далекое странствование по Сибири из ученических времен. Жена лесничего окончательно смолкает, сердится. Ночь холодная. Луна. Резко очерченные лица и шапочки двух киргиз в кибитке. Степь – море.
Пытки: и холодно, и тесно, упираюсь ногами в варенье. Жена лесничего ругается, она ворчит... ни с того, ни с сего. Не я ли ее обидел? Хочу закурить, осторожно... ее цветы и рука... вынимаю спички. Она свертывается на подушке... Я дрожу... Через несколько часов она спрашивает: – Озябли? – Нет... – пробует мою руку... – Холодная... а моя, смотрите, какая горячая. – Я мужественно держу цветы и думаю: вот она, женская доля – эти три маленьких южных цветочка, и сколько хлопот и мук из-за них... какая упорная, стоическая сила... Решил с попутчицей... Ночь темная, воробьиная, чибисы, цыплята... Рожи в лунных облаках. Жена лесничего смягчается надо мной... Я прошу киргиза петь. Он поет одно и то же... хорошо... что-то испанское слышится в мотивах аккомпанирующего инструмента... Лунная ночь, юрты как цистерны... Жена лесничего рассказывает, как ночью пастушки поют у стада... Чья-то степь... Кто-то пользуется ей... Поют... Горы выше и выше. Ручеек между холмами, и радостна встреча с деревьями. Только один ручеек, и уже все оживает. Направо темный силуэт. Мрачно и дико. Песня киргиза в горах. Дафнис и Хлоя. Они живут именно так... Что я думаю?.. О каком-то чудесном озере. – Чудесное озеро, – говорит жена лесничего.
Такое озеро, и птицы сколько! И так хорошо: откроются эти темные горы – и какое-то озеро. И я буду здесь жить и войду внутрь этой пастушьей жизни, где люди даже хлеб не едят.
Ямщик красивый, скоро женится. Калым заплатил. Многоженство.
Жена лесничего поверяет мне свои интересные наблюдения на пароходе: один учитель бросил жену и живет со свояченицей, и еще что-то, и странно... Лесничий... Вы не знаете его: он сам доит коров.
Поиск квартиры у кондуктора. Я на почтовой станции. Я попросил шубу. Не дала. Поесть забыла дать... Я голодный... какой это черствый эгоизм, везет – цветочки... Может быть, она и с лесничим так же, как со мной, и немудрено, что он доит коров...
Как жутко... Эта степь страшная, и эти люди все практичные, и я один так зря, безумие это путешествие, у меня никакого дела... все спрашивают, зачем, я сам не знаю, зачем... Все эти переживания с обыкновенной стороны – чепуха, глупость, безумие...
На станции выпивает старичок Аким с молодым в красной рубашке. Я притворяюсь веселым... Как мне трудно рассказать о себе. Аким, верно, когда и в морду может дать…
Как тяжело! И вспоминаются слова матери станичного атамана: а было время, когда в нашей степи каждая сопочка зеленая.
Аким рассказывал: был мировым судьей, был уездным начальником. Уезд. Река Чу и тигры. Охота на тигров в юрте. Кабаны. Киргизы не боятся. Я изумляюсь: доктор за 700 верст. Страна Майн-Рида. – Ничего, ничего... все обыкновенно, – говорит Аким. – Все очень просто...
Жена лесничего тихая, смотрит на меня сбоку, поглядывает: какой я, боится. Дает мне поесть. Сама не хочет и злится.
Она пересиливает себя и смотрит, скоро ли я кончу. Я думаю: она хочет примириться, или же так: она говорила, хочет довезти кость лесничему. Я еду, победа на ее стороне. Опять молчание. Отбирает подушку... Ругается... Зажженный окурок падает в повозку. Я, перевертываясь, толкнул ее... Она беспокоится. Потом стискивает зубы и говорит: лишь бы моя шуба не загорелась.
Лошади у нас дикие. Их запрягают... Пускают сразу, и мчимся в гору. Устают – и на дорогу. Коротки постромки, особенно на дикой...
Художественная география... Земля – ковер... Я художник. Я пишу об этом ковре... Долину запомнить и изобразить...
Едем не останавливаясь. Деловой разговор с женой лесника. Она побаивается меня. Все так быстро перекидывает, что вижу только этикетку красного вина... Я опять мякну: вот эта бутылка попадет в лес, кому-то... трогательная бутылка... шляпа измялась совершенно... она же бережет баранью кость, какой эгоизм! Вся мысль вертится около попутчицы... Куры пищат смешно...
Пишу: она рассказывает, а по пути эпизоды, разговор обрывается и опять начинается, символическая попутчица... И тогда все так было, так же я чувствовал...
Спускает занавес... Холодно... Отбирает шубу. Я остаюсь на торчке... Злюсь... Она запела... все в тумане... цветы отдала казаку... Я склоняюсь к подушке... Она недовольна...
Молчит... Такая злоба. И месть: лошадь остановила. Денежный расчет на последней станции... Каркаралинские горы при восходе солнца розовые... Вот они! Дико... горы... Лес маленький, большой... Жутка перспектива жить... все будущее смотреть... Это дым... Занавеска захлопывается... Она ругается... Я спрашиваю о каком-то деле: черт его знает. Вылезайте. Я давлю цветы, она ругается... Подает руку, не глядя в глаза: прощайте. Я на станции: 7 часов утра 16-го августа...
Осеннее пастбище Кузек – стричь баранов. Это происходит два раза: первый весной в июне, и второй с половины сентября до половины октября. Шерсть для кошмы, для собственного потребления у бедных. Богатые продают ее сартам, оставшимся с Куяндинской ярмарки для скупки шерсти. Встречные обозы по пути и есть сартов: караваны с шерстью направляются в Петропавловск. Весной на стойбище Джайляу (спокойствие, отдых, нет мошки, пьют кумыс, свадьба и проч.). Жизнь настоящая только в степи. Когда-то, может быть, не было вовсе зимовок. Например, старики до сих пор зимуют в юртах и говорят: я живой не хочу лезть в могилу (могилы как зимовка). Имущество кочующих (богатых) остается в селе или городе (раньше-то было меньше затей, а теперь столик, стулья).
Самое близкое место пастбища от зимовок верст 50, далеко – 200. В день проходят не более 15 в. Колодцы определяют место остановки. Пока не дошел до места, не строит юрту, а джапу – из тех же кольев – палатку. Приедут в Джайляу и свяжут жеребят для регистрации молока (иначе кумысу не будет). Джайляу главным образом по р. Нура. Джетак (лентяй) не кочует, «лежит», даже жене велит лошадь привести. Узнать подробнее о лентяях.
Такрау – местность, где в Каркаралинском уезде родится хлеб и где киргизы при помощи арычной системы переходят к оседлому быту. Быть может, было время, когда киргиз не имел представления о хлебе. Переход совершается под влиянием сношений с русскими.
Киргизы в настоящее время до сих пор на Джайляу по случаю засухи.
Каркаралинский уезд, самый лучший для скотоводествa, называется «арка», что значит «хребет земли» – пуп земли.
И дал же Бог.
Вошел царь степей скромно и важно со слугой...
Легенда о Баян. В местечке «Таран» она потеряла гребень (таран – гребень). В Нар-чек (чек – кричит верблюд) потеряла верблюда. Каркыра – головной убор, здесь в горах она потеряла головной убор.
Кос-Агаш (кос – балаган – палка). Царь степей обещал показать мне все удовольствия, если только у меня найдется досуг.
Рассказ Д. о себе. Борьба с отцом. Разлом. Вне быта.
Не быть с детьми. Неизбежность культа личности. И конец этого: церковь без обрядов. Счастливцы киргизы.
17 Августа. Рассказ переселенца. Умываюсь и говорю киргизу «аман». Переселенец рад: – Вы российский. – Говоришь по-киргизски? – Нет, мы российские, из Оренбургской губернии. Большую задали начальству... переселенного и уездного сменили собственно через нас. Ходоки побывали, говорят, ручей... Мы поехали, деньги в Павлодаре взяли. Приезжаем: ручья нет. Поехали на первых колесах... Тут, вам сказать, уши развесишь. Мы бунтовать. Переселенный приехал. Пишите, говорит, бумагу на другой участок. И вот вся в этом штука, бумаги не было. Ежели бы бумага, хоть вот этакий клочок, папиросу свернуть, так... и была бумага в сундуке, да жена ушла, сундук заперт был. Эх, всю я Сибирь без малого исходил, только вот в Семиречье не бывал... Ну, мы перешли на другое место, в «заводную степь», так называется, сам удивляюсь, почему так называется. Участок был проектировочный. Мы заняли. Приезжает переселенный: долой, кричит. А мы не послушались, посеяли. Другой раз приезжает переселенный, и за ним киргизы человек 200, и тут он так ругаться, что если бы убить его, так не ответили бы. Грабьте их, бейте их, велел он киргизам. Мы тут бумагу нашли, подписали и к киргизам – потребовали подписать. После этого переселенный уехал, и приставили к нам стражу охранять урожай. Собрали, и все хорошо. Но потом разошлись, осталось 7 душ.
– Плохо, что не могли вы с землей справиться.
– Зачем, на наше место другие придут... Место хорошее. Отбились.
Все назвать: «из-за клочка бумаги».
Ночь. Ищу дом. Колотушка.
В маленьком дворце. Белый, с белыми столбиками поперек улицы... если бы губернатор, то мало: малый дворец. Доложить... Не докладывают. Выходит... седой. – Климат хороший, но... В наш город приехали, как под стену, вы... в ваши годы нельзя выжить. Климат чудесный. Тонкость личности в Сибири, и тем грубее там... Личные отношения в Сибири. А если бы вы знали, как тонко у киргиз... – Мое объяснение: считаю долгом. Ответ: посмотрим.
Киргизские названия мест:
Бас-кудяк (закопанный колодец), происхождение. Киргизы скрывали от чиновников место и закопали колодец, и стало так называться.
Кара-бидай (черный бидай – черная пшеница) и название озера. Сын родился, и его именем назвали местность. Лошадь родилась бурая, и назвали ее именем местность. Тай-коныр. «Балта-жогалган» (потерянный топор). Теперь, впрочем, все места названы. Из-за земли ведутся споры. Примеры: «Два царя» – братья поссорились, и волость разделилась на две. Землею богатых киргиз пользуются часто бедные. Надо изучить хозяйство одного аула. По виду и не узнаешь царя степей: ходит старичок в длинном халате, приглядывается и пощупывает баранов, а у самого табун 12 тысяч голов.
Вчера неудачная прогулка в горы, вернулись с полпути, но все-таки почувствовал удивительный и чистый горный воздух...
Картина города с гор: оазис и стена... Из окна почтовой станции: улица и маленький дворец.