Михаил Пришвин. КРЫМ (3)
- Начало здесь
В кофейне Судака: Кейфах Хорум Корван-оглы. Кейфах – хозяин, сидит за столом, на нем феска, толстые черные усы, лицо с тонкими чертами... утонченное, а глаза прекрасные; когда он задумается – обращены куда-то в другую сторону мира, куда-то на Запад, где солнце садится и где женщины прекрасные... бескорыстные восточные искрятся его глаза. Но вот кто-то спросил чашечку кофе, и он тупыми черными глазами смотрит на спрашивающего и – странно! – понимает тупыми глазами. И кажется тогда, что есть вторая душа на земле.
Скиф пришел и пьяный...
Образ татарина-созерцателя... лентяя, раздвоенного: «кулак» Мехмет и «жулик» с прекрасными глазами, предлагающий купить участок. Если есть мешок хлеба на неделю, то зачем думать о другом мешке, пока не съест, не станет работать.
I. Весна.
Крокус
клочок поля
омелы
держи-дерево
орех
сели
II. В Узунджи: морозец, как у нас осень в октябре.
III. Шторм-хаос
IV. Черкай
Караим: у караима есть что-то неподвижное и тон... во взгляде как у филина, только тот, когда долго смотрит в лицо, кажется, и ушки филиновые показываются. Филин, филин! неотвязно потом лезет нелепый образ человека-птицы.
На фоне татарской обывательщины как резко выделяется русский человек – сила протеста, молодость.
Отузы в глубине и Генуэзская крепость... Приятно, когда видишь виноградники, но большинство их принадлежит не татарам, и их уже охватили строения, где филоксера – болезнь... дачники: себе винограду хватит.
Погода – мать: был туман в Отузах, с туманом приехал, утром – туман! – но в крепости свет; тут [дачи] русские на склонах – прямо на хаосе довершены, и так величественно-холодно; так просто и красиво в простоте: камень и море; история-мгновение, дома-дачи-цветы, на мгновение вырастающие, бактерии, что уже и стыдно думать о родных, о погоде, весне; кажется, тут вечно...
Тарпейская скала: я думал, что вот упасть – и бросались и разбивались о скалы... и как это красиво, когда большие люди и война, и как страшно: коварная пушка в окопах и веревка на шее. И <1 нрзб.> наверху, что все это не так понималось: церковь наверху и татарская могила, и вопрос: о смысле готики и магометанства: татарская масса, [личность] поглощающая, а там личность – и что же такое личность: почему европейцы будто бы дали личность, а мусульмане – массу.
Погода... как мать... спускался к даче – цветет миндаль, и вдруг так тепло, так прекрасны эти цветущие деревья и пустынные горы, громоздящиеся одна на другую, и <1 нрзб.> где-то желтый и труд удивительный: преображение берега людьми для мирных целей. Интеллигентный хозяин: для общественных целей пожертвовал все свои деньги, и шурин д-р Фогт и Егерь.
На четыре-пять месяцев квартира в две комнаты и кухня 200 рублей, комната квартирная 25 руб., комната с верандой 40 руб., не на море 20 руб. и есть в 15 руб. и музыка... [Новые дачи] и особняки в три комнаты 250 руб. Страдания из-за воды: воду бочками.
Погода – только хочешь рассердиться, и вдруг в ту же минуту такая роскошь, так все ожило, что стыдно становится, и винишь самого себя, и покаялся, и все зовут вот сюда, на самое море. Но только сказали это, вдруг тут же и холод, и опять самому совестно за свою слабость, что поддался очарованию минуты. И, в конце концов, уезжая, конечно, видишь, что погода ни в чем не виновата и не думает о нас: она здесь по своим законам, когда улыбнется, когда рассердится мгновенно без всяких причин.
Маслины
Бурки, новая дача: тысячелетняя маслина срубленная, роща маслиновая, и среди нее возвышается дача в мавританском стиле.
Бахчисарайская луна и солнце
Путник вздымает руки [вверх]. Стаи собак голодных. Дети и мать влекут кустарники держи-дерева, испугались... Галки вихрем. Муэдзин на минарете Бахчисарайского дворца. Каменные сфинксы. Горные впадины – вид Бахчисарая, кофейня [сверху], башмаки. Как мне палку дали. Луна и косяк гор и тополя ханского дворца... Лунные женщины. Летучие мыши.
Соединить: Чуфут, газзанов, Соню, Бахчисарай, Феодосию и луну, Севастополь – выстрел, аэроплан, дети и телескоп: Сатурн.
Цепь: Чуфут – газзан – Соня – Солнце – Луна – Джейлау, пещеры-пастух.
О влаге
Бывает, [боишься] весны: когда рано сбежит вода и распустятся деревья (ранняя весна – страшно!), и вдруг жарко, и земля-зола, и птицы пугаются и не поют, все прилетят и ждут... (граммофон и соловей). Так и тут: диво-деревья цветут, сухие виноградники без поливки. Леса вырублены, лавина воды даром, и в результате жизнь камней, русло реки и рядом держи-дерево... пустыня; даром прокатилось. Источники: из-под скал.
Весна севера и юга.
На севере не бывает того старчески-расслабленного состояния природы, когда жара, все цветет, но не живет (от недостатка влаги), там жизни много: всегда или сурово, или по-детски чисто: старик и ребенок.
Весна: березы и морозец ночами, темные ели и сосны как сердитые староверы.
Крым – непочатый край
Треневы. Коктебель. Пахота плугом. Дача Алчевской и Авдотьи. Вид на лиманы с Кошки: город, скалы и можжевельники... Орех и семья Узунджи и Мордвиновы: малоземельные 10%, сторож земли. Непочатый край и переселенцы; Белокопытовы, Кузьмин, Богдановы, леса под Ялтой для санатория...
Воздух Крыма.
Коррэспондэнт, кор-рэс-пон-дэнт!
Весна. В Ялте дом Мордвинова – зяблик поет: на два месяца раньше... К приятелю: миндаль: с января цветет. Ненормальная погода! Зяблики [не] улетают.
Когда у нас в Средней России после дружной весны вдруг все зазеленеет и дождя нет, то вот так же природа в Крыму.
Ключ к вальдшнепу, к гусям...
Как будто палитра, краски разведены для того, чтобы строить весну: из этого материала создается весна, там запах весны, здесь только пробы, муки...
Все, не стесняясь своим цветом, цветет... Когда зимующих птиц застанет холод и гибнет масса птиц: вальдшнепы...
Движение.
Поломанный автомобиль и <1 нрзб.> шофер. Проклятие... [ехать] на лошадях. Лошади – существа инфернальные: гудок в горах – Невский Сепаратор!
От какой части населения: демократической или аристократической? Крым есть часть России. Первое, что встречается: держи-дерево и пустыня гор. <1 нрзб.> русского купчика за табаком и свежими улитками.
Сирах – широкий. Просто южный ветер. Нет, не просто: вот какое значение. К движению – автомобиль: звезды над Черным морем, шиферы и оползни: Черное море отравленное. Я погружаюсь на дно моря и слышу сверху высоко над собой... оползни, шиферы, шифер! После я понял их... сказку южного берега...
Медведь.
Земский начальник: иду без оружия, а вдруг медведь? Может быть, медведица в интересном положении... и не одна... как может медведь... Дачи, дворцы, из головы не выходит медведь: полезнейшее животное, леса охраняет.
Сказки.
В старину путешественники умели рассказывать небылицы о посещенных ими странах и тем совершенно испортили репутацию рассказчика в наше время. Стали бояться басен и сказок. Явились путешественники-ученые с вычислениями и фактами скучными, и после начались экскурсии с целью общественной и путешествие [стало] простым уравнением. Сказка, основанная на факте, чудеснее факта. В старину любили рассказывать сказку как действительность, почему бы не рассказать теперь действительность как сказку...
Необходимо это: я помню, в детстве мне привезли из Ялты разноцветные камешки и ракушки и рассказывали, будто там у них [горы] и если захочешь, то можешь подняться выше облаков. Облака... небо, а там за облаками: чудесно! Меня факт не страшит! [верю] в сказку о разноцветных камешках. Ничего не утаю, на все смотрю и сказку вижу. Необходимость сказки – вот что заставило меня ехать на юг, это детская сказка о разноцветных камешках, даю слово ничего не выдумывать и расскажу, как я встречал на юге весну...
Сказка о Жар-птице.
С мечтой о жар-птице я собрался на юг и взял билет в Севастополь, чтобы проехать всю Россию и очутиться на юге 24 февраля. Когда я выезжал, был торжественный день и весь Петербург был увешан флагами. Экипажи... там моросил дождь, инфлюэнция. Дальше: движение, Крым с автомобилями и Кошкой – курорты.
Кто жил в Петербурге в доме без лифта и поднимался по три раза на шестой этаж, тому уже не страшны Крымские горы. Не о трудностях и опасностях путешествия, не о Севере хочу я писать в этот раз, а все о том же волшебном колобке: как он опять увел меня в неведомую мне страну, где другое солнце, другие небо и земля, и трава, ее покрывающая, и сказки. Все новое – главное, сказки другие... Бывают сказки весенние и бывают сказки зимние, и, пожалуй, можно сказать еще летние сказки, но уж осенняя сказка – как-то не хочется рассказывать. [Пусть] глубокий старец или бабушка [рассказывают] детям сказку о жар-птице. И дети встречают весну... и вот под звуки сказки слетает с крыши голубь в полдень в капель... В полдень весна начинается... и заря утренняя, и заря вечерняя. А потом зори расходятся одна к вечеру, другая к утру, полдни разгораются, и вот жаркий день, и сказка уходит в тьму ночи. И чем (ярче) горит жар-птица, тем глубже прячется сказка. Лето все в труде... Осень вся уходит в себя – и зимой снова начинаю сказку об Иване-Царевиче и Жар-птице... Что же это значит? Иван-Царевич поймал свою птицу– и нет сказки.
Я не забуду никогда одну зимнюю ночь. Мы ехали из Новгорода в Гатчину и в Тосне долго дожидались поезда. Ночь и станция, на диване спит мой мальчик, и мы возле него дремлем... Утром на рассвете бодрость радостная... глубокие снега. И вот что-то мелькнуло.. Что-то золотое? Вот опять мелькнуло. Это солнце восходит... Мчит золотое, мчит за поездом. – Это жар-птица летит! – сказал я мальчику. – Слава тебе, Господи, сказала старушка, – Спиридон-солнцеворот пришел, теперь уж больше света. – Жар-птица летит, – повторил я мальчику. А он так серьезно смотрел и не улыбнулся. – Она живет в этом лесу? – спросил мальчик. – Да, в лесу. – Мальчик верил этому, и все, улыбаясь, смотрели на него. А жар-птица все летела и летела за лесом, и все светлее и светлее крупная звезда... жар-птица летит... Я смотрел на мальчика... жар-птица летит... – Жар-птица? – спросил я. – Да, жар-птица – ответил мальчик... и вдруг солнце сразу вышло из леса и уж там... на высоте больше не летит. Лицо ребенка было серьезно... – Слава тебе, Господи, стало светлее. – Жар-птица остановилась! – говорит мальчик. И я видел, что он уже не... и знает, чем больше обман.. жар-птица все равно...
С детства я думал, что жар-птица живет где-то на юге...
Охотники.
Цветет магнолия, а вспоминаю о болоте: как цветет болото моховое! Комаров! Доступно только избранным. Комаров!
Земская деятельность есть какая-то общественная поэзия – ялтинская особенно – и у каждого своя, маленькая: у председателя – охота, у санитарного врача – <1 нрзб.>, у дорожного техника – оползни и шифер.
Какой Крым? Что-то вкусное, сладкое, похожее на крем представлялось мне, когда я старался вообразить себе Крым на Невском. Была масленица и царские дни. Я спешил к севастопольскому поезду с припасенным задолго еще билетом в кармане. Началось одно из моих весенних путешествий в новые, неведомые мне страны. Чудесным до сих пор кажется мне это весеннее соприкосновение моего тайного, никому не интересного мира с миром большим, интересным.
В этот раз я хотел где-то на юге найти весну в Феврале и привезти ее в Россию, на север. Крым был только этапом в этом моем путешествии. Крым-крем, сладкое блюдо. А в путешествии, я понимаю, как и все русские странники, необходим труд, почти пост, необходима вера в припасенный в кармане кусочек бублика и запас горячей благодарности тому, кто бескорыстно покормит в пути и укажет дорогу. Без веры в священный бублик нельзя понять новую землю и людей, на ней обитающих. С этими мыслями, торопя извозчика, я выехал на Невский в длинный ряд экипажей, автомобилей, трамваев. Трепались мокрые флаги, толпа глядела на бесчисленные электрические лампочки и взлетающие далеко где-то ракеты. Поскорее, поскорее бы только выбраться и не опоздать к скорому поезду. Вдруг поднялась палочка околоточного, что-то случилось впереди, и все движение было остановлено. Огромный флаг над моей головой качается и обдает зимним дождем, качается и обдает. А лампочки, не утомляясь, не мигая, не коптя, какие-то глупые, как бараньи глаза, и толпа собравшихся глядит в эти глаза исключительно для этого, и я между ними, собравшийся ехать за весной... Опоздаю! От скуки беру сюжет, соединяющий Крым с Петербургом, и разрабатываю.
Недавно у нас упала с четвертого этажа кошка, любимица нашей квартирной хозяйки. Было это ночью, кошка с пробитым боком корчилась в кухне на постели прислуги, хозяйка, одинокая женщина, была подавлена горем, рыдала и бегала от телефона к кошке, от кошки к телефону. Никто из ветеринаров не хотел ехать из-за кошки ночью, и все отсылали к одному специалисту: он исключительно лечит кошек и один на весь Петербург такой. Было уже далеко за полночь, когда мы, наконец, добились звонка к этому особенному ветеринару. И так мы заинтересовались все им: какой он должен быть, этот человек, посвятивший себя лечению петербургских кошек, что и не думали расходиться по комнатам: окружив раненую кошку, поглаживая ее, успокаивая хозяйку, в туфлях, без воротничков, стояли и дожидались. Все мы думали, что знаменитость в цилиндре с сигарой в зубах – счастливый шарлатан. Хозяйка спорила: друг кошек не может быть таким человеком. И слова ее оправдались: вошел господин очень серьезный, вдумчивый и такой в то же время полный достоинства, что всех нас расположил к себе необычайно. Когда была окончена перевязка, мы спросили его, что заставило его лечить исключительно «маленьких пациентов» (так он называл кошек). – Я лечу не кошек, – ответил ветеринар, – я лечу людей. Петербург – это город одиноких, неудовлетворенных людей. На почве неудовлетворенности возникает особенная загадочная болезненная страсть к животному. Часто бывали случаи, когда вылечить животное, значит спасти человека. Я лечу и кошку, и человека.
Ветеринар рассказал множество таких случаев. Из них меня особенно поразил один, когда муж выбежал на лестницу, упал в ноги доктору и на коленях просил спасти Ляльку: спасете Ляльку, значит, спасете жену. – Ведь у нас нет детей, у нас нет детей, – повторял обезумевший муж. А другой случай был с богатой генеральшей: кошки страдали инфлюэнцией и заметно хирели. Всю зиму доктор лечил их, и ничего не получалось, кошки хирели. Генеральша высказала как-то неловко свою претензию, а доктор, обиженный, воскликнул: не могу же я для ваших кошек переменить климат! – Почему же вы раньше этого не сказали, – удивилась генеральша, – отправьте их в Крым!
Тогда вот и случилось это, по-моему, замечательное событие: в золоченых клетках, в особом вагоне, с особым человеком поехали генеральские кошки в Крым <зачеркнуто: по голодной России> Вот правдивая история, услышанная мною от ветеринарного врача, [интересный] сюжет. Все для меня интересно в этом сюжете: генеральша, не имеющая детей, генерал, рыдающий на коленях перед доктором, труженик-ветеринар. Он, вероятно, из духовных: большинство семинаристов теперь поступает в ветеринарные институты, духовные врачи человека становятся врачами животных и, естественно, не удовлетворяясь, опять возвращаются к человеку, лечат животных для человека, и в результате чудесное звено, соединяющее Петербург с Крымом: по голодной России в золоченых клетках в необычном вагоне едут генеральские кошки. Как же они едут, что говорят овчинные тулупы, [встречая] на станции кошек. Нельзя ли сделать ветеринара влюбленным в генеральшу: он был семинаристом, она пансионерка Смольного института; аристократка и демократ-попович разошлись и потом долго, долго через много лет сошлись на кошках...
Мы стояли – минут пять, не больше, но такая это была минута, что, умей я записывать все, что думаю, вышла бы целая книга о кошках. Но как только мы двинулись, я забыл все, хотя сам сюжет не оставлял меня. И за все время моего путешествия в Крым время от времени возвращался.
Снега, снега... Лозинки. Москва. Орел. Курск. Вся Россия в 35 часов за вычетом первой и второй ночи. Какая тут возможна речь о путешествии генеральских кошек. Голодная Россия их все равно не видит, это дело тайное, но сюжет все-таки не выходит из головы. Я рассказываю нотариусу: сошлись с ним на охоте. – А вы, должно быть, литератор, – спросил он, – из новых? Нехорошо. – Да как же, помилуйте. – Ну, что это значит, объясните пожалуйста. – Нотариус назвал одно произведение, другое, третье. – А вы не понимаете? – говорит выразительно. – Честное слово, не понимаю. – По-моему, вся ваша новая литература – издевательство над человеком. И опять стихи пошли. Ну, зачем это? Ведь это, по-моему, все равно, что машинкой усы прикручивать... А между тем, я сам поэт: все охотники – поэты. Самые лучшие люди – охотники. И опять живопись. Какая живопись! Сплошь декадентщина, безобразие. – Зачем так, – останавливаю нотариуса. – Изберите как следует, назовите кого-нибудь, кто больше всех вам не нравится, самого декадентского и разберем. – Да вот хотя бы Левитан, какое безобразие. – А вы видели? – Видел у знакомых рисунок: лошадь вверх ногами. Какое безобразие! Левитан, по-моему, хуже всех. Так вы, стало быть, из новых? – Не все ли равно? Ведь вам нравится сюжет с генеральскими кошками? – Это очень правдиво.
Есть сладкий и горький миндаль. Этот? Был сладкий, а теперь горький.
Они заслужили страданием. Так, стало быть, и за них кто-то болел, и страдал, и жил, пока стала черемуха прекрасной.
– А есть тут черемуха?
Я искал, но не нашел, говорят, будто есть, но только наверно уж она не такая. Я люблю кипарисы: чем старее, тем прекраснее – и они тоже – чем старше, тем прекраснее. Это одна из тайн, которую нельзя передать... и Бог знает, за что страдают люди. Писал, был день яркий... Холодно стало... Берег суровый стал, море. Шифер и оползни! Я иду с ними и спускаюсь на дно моря: оползни и шифер.
Яйла какая-то – вот слово преследует... Выхожу на поверхность.
Утром я обошел весь курорт: описание курорта.
Всем нужно что-нибудь делать, сидеть и дожидаться всем, невозможно там... медленно, все так медленно и... не успевает. Я не прощаюсь с Россией, я... Это только так говорят, что пешком: автомобиль, Байдары. Берег! весь берег от Байдар – пустынные дачи и охотничьи... Ялтинские сказочные богатства.
Если бы в Крыму, как у нас, были бы частые дождики, то был бы Крым – рай земной, и всякие деревья, всякие цветочки там росли бы в диком лесу. Но сухо в Крыму, и потому растут там в диком виде деревья только с сухой душой: сосны и можжевельники. А все же говорят, будто в Крыму и кипарисы, и лимоны, и всё... абрикосы, персики – всё посаженное и с большой заботой выращенное. Без человека... [пропасть] в Крыму. Значит, на человека нужно смотреть. А человек... что такое человек? Как все думают. Звук пустой. Человек есть капитал. Без капитала: нет воды, нет природы и нет человека (выжить [в целом] охотнику Коробьину).
Атлантида Попову: цивилизация повторяется.
Бегунков – строитель. Доктор да строители.
Уст[ами] охотника: пустить англичанина. Как пустить, англичанину нужен свой собственный клозет, без клозета не пойдет (к Форосу: не выйдет!)
татары – караимы
Яйла – дачи
Ялта – берег
дети – рай, море
идеальный курорт – имение
Симеиз.
Селям-башня. Мавританский дворец там с огромными окнами и... окнами и... полукружки, чтобы все они были наружу. Я занял комнату в башне этого дворца... Дамы скучают. Хоть бы один мужчина! Путешественницы: старушки из Алушты...
Я спрашивал у всех, возможно ли подняться на Ай-Петри и в Бахчисарай по Яйле – мне все говорили: невозможно! И был я на метеорологической станции, там тоже сказали: невозможно.
Я [зашел] отдохнуть в турецкую кофейню. Возможно ли пройти на Ай-Петри? – спросил я соседа. Он грек. – Невозможно, – ответил он. – А вы откуда? – спросил он. Я сказал: – Из Петербурга. – Ну, тогда возможно, – ответил он, – кто жил на седьмом этаже и поднимался раза три в день, тому все возможно. – Будет шутить: я спрашивал в Горном клубе и в метеорологической станции, говорят, невозможно. – Ну, значит, невозможно! – Да как же вы сейчас только говорили, что возможно. – Нет, я сейчас говорил, что невозможно, а когда вы пройдете, будет возможно. – И хитро засмеялся. – А как вы думаете, все-таки можно пройти? – А вы откуда? – Из Петербурга. – Ну, тогда можно: кто жил в Петербурге на седьмом этаже и три раза в день поднимался, тому уже горы не страшны.
Чепуха, но меня весь этот разговор ободрил и... по легкомыслию, грека взял... проводника. Будь что будет, и я...
На Ай-Петри есть метеорологическая станция.... мне спросить по телефону: возможно ли пройти туда и потом по Яйле в Бахчисарай. Но телефонный провод был оборван, и сказали в Ялте, что пройти невозможно. Я спросил еще в Горном клубе – этому очень удивились и тоже сказали, невозможно. Тогда я решил обратиться к населению и пошел [на] их базар: не может быть, казалось мне, чтобы местные простые люди, хотя бы при самых [трудных] условиях, не показали самой короткой и самой дешевой дороги: через Яйлу в Бахчисарай. На базаре я спросил армянина: возможно ли пройти к Ай-Петри и дальше в Бахчисарай по Яйле. – Невозможно, – ответил он. И, подумав немного, спросил, откуда я. Я сказал, из Петербурга. – Ну, тогда возможно, кто жил в Петербурге и поднимался на седьмой этаж, тому уж не страшны наши горы. Возможно! – сказал армянин. Грек, слышавший наш разговор, тоже сказал мне: возможно, возможно! – Как возможно, – говорю я, – на метеорологической станции и в Горном клубе сказали, невозможно, а вы так легко меня отправляете. – Ах, так сказали, ну тогда невозможно. – А почему же вы сказали сейчас, что возможно. – Я сказал для вас, а не для всех, что возможно, а когда вы пройдете, то будет для всех возможно.
В это время подошел к нам молодой турок с широко открытыми глазами. Серьезно и просто сказал он: он проведет меня на Ай-Петри. Прекрасно было лицо... Я взял линейку, сел в нее с турком и поехал до первой... Турок говорил плохо по-русски, я понял так, что он из Трапезунда, ушел без [документов] от воинской повинности. – Как же ушел-то? – спросил я его. – Дал фунт серебра офицеру и... через море. – На лодке? – Нет, дал два фунта серебра капитану и... через море на корабле. – Больше он ничего мне не мог сказать о себе.
1. Рай. 2. Ай-Петри. 3. Яйла. 4. Бахчисарайская луна. 5. Херсон. 6. Ай-Петри и берег.
1. Осман № 3., видение. Алупка. Непременно использовать тему: Ай-Петри – видение, Алупка – рай. Рай. Граф Воронцов – художник, хочет на землю рай низвести, и что из этого получается? может быть, соединить эти Ялту-Ай-Петри и... Сюжет: просыпаются... Дух. Если героя взять... нельзя.
В Ялте нехорошо только впереди у моря, а в глубине ее есть роскошные улицы и аллеи кипарисов и пирамидальных тополей. Раз мы шли с моим приятелем по такой улице, он вспоминал свое детство: привозили его сюда маленьким, и жил он в пансионе какой-то бедной дамы, сохранились о ней хорошие, светлые воспоминания, вспомнил имя, фамилию (П. И. Агафонова), дом. По детской памяти стали мы искать дом, бродили мы там и тут, наконец, пришли к роскошному... не дворец. Тут мой приятель остановился: я хорошо помню, тут дом стоял. Мы... и спросили: ничего нет удивительного, дама твоя... Но приятель мой: то была... П. И. Агафонова... Это было так удивительно, оба мы стояли пораженные и извинялись...
Она был в большой нужде тогда, кое-как перебивалась, помню, что... ее покупки – какие-то клочки земли, [пришло] в голову продать их, ну пустяк был. Раз как-то пришел вдруг покупатель и предложил продать... по 500 р. за сажень. Всего было 4000 саженей – два миллиона, и стала жить счастливо.
Никогда я не забуду, какая луна светила, когда я на моджаре ехал в Бахчисарай по долине Бельбека. Был я очень недоволен, пока темно было и луна еще не взошла, на своего владельца моджары, что он обманул меня, запоздал и не дал мне полюбоваться до заката солнца на живописные горы Бельбека. Но когда взошла луна такая особенная, такая большая и чистая, и горы – спящие черные львы и слоны везде стали показываться – как хорошо вокруг – и я забыл про все.
Судак.
В Судаке я долго не мог простить горам, что они совершенно лысые. [Когда-то] стоял сплошной корабельный лес. Я не мог простить горам за то... не могу простить по-человечески лысину. И все-таки я простил... Было это в часы расставания с ними. Генуэзская крепость и...
Покупка земли.
О счастье по дороге в Ялту мне пришла в голову такая мысль: был некогда на свете первый неудачник, наивный и добрый человек из русских помещиков средней полосы, ему не повезло, и он вообразил себе, [что] его описали, и продали с молотка имение – вот он и выдумал это счастье [покупка земли]. Он очень любил землю свою, сад, крестьян, хозяйство.
Симеиз – немецкий курорт, мавританские дачи, дачи – мечта! «Эльвира»... «Новая Мечта». «Новая Греза». Мемет-татарин, повар, снял дачу «Эльвира». Полковник посвятил своей возлюбленной, а повар Мехмет снял «Эльвиру» в аренду... У всех мечта, но как только назовут:
«Мечта вторая» (назвал Али).
Дворец Воронцова мавританский…
Дикий Крым: проводник Мехмет.
Скалы тем хороши, что недокончены, и каждый по-своему может творить, и кто-то докончил и назвал Диво и Кошка, и убийственно стало смотреть. И вовсе не Кошка, и по-татарски значило совсем не Кошка, а все увидели, что Кошка...
Моджары с табаком везут...
Алупка.
В кофейной чашки – турецкие башмачки, хозяин-проводник, турки, приехали две дамы, и все выскочили: сюда, сюда! бескорыстно. Мимо проехали дамы. Извозчик умотал голову полотенцем... и Бог знает что намотано. И опять возвратились, и хозяин спрятался за занавеску, священнодействовал с кофе: а гости один за другим заснули. Как в Алуште: у железной печи: пан симеизский и римлянин.
Играющие черные глаза. Каждый говорит, играючи глазами.
Соня: – Видел сад? А я видела. Был на камне? А я была и т. д.
– Прибой рассыпался, пчелы гудят – весенняя нерешительность – прозрачность – миндальное деревцо – замерзнет...
Люди: Раннебурская пара: они прожили два имения, а у него в кармане бублик для собак и конфеты для детей.
Источник: http://prishvin.lit-info.ru/prishvin/dnevniki/dnevniki-otdelno/krym-1913.htm