Гуров и Лобель — оба этих имени связаны для меня общими воспоминаниями, не касающимися учебы у них — я приехала в Кишинев только в 1974 году, Л. Гуров как раз перед этим ушел из Института искусств, обиженный ректором Сусловым А. К., обо мне шушукались за спиной, что, мол, вот кого взяли на место Гурова… От Льва Ивановича Адама я сама услыхала о Гурове впервые, когда Лев Иванович, вводя меня в курс дела по поводу того, кто есть кто в Институте, с особым пиететом говорил, пожалуй, только о Гурове — как о настоящем профессоре. Позже я впервые увидела Л. С. воочию только на творческом собрании Союза композиторов в костеле (там была студия звукозаписи и там же проходили репетиции хора Згуряну, собрания Союза композиторов — я должна была написать статью в газету о концерте из произведений молдавских композиторов, а на собрании В. Г. Загорский представлял свою новую кантату патриотического содержания. Тогда Гуров вел это собрание и произвел впечатление на меня, представ в облике строгого, солидного наставника. Но более тесные контакты с Л. С. и с его семьей у меня сложились позже, когда я переехала в дом, куда я впервые пришла поначалу к С. М. Лобелю.
После выхода в свет моей статьи у нас с С. М. сложились доверительные отношения, он был добрейшей души человек — например, уезжая во Францию, присылал мне открытки, а моему — тогда еще маленькому — сыну привозил монетки (Миша увлекся в Кишиневе нумизматикой, а мелочь у С. М. оставалась в кармане после каждой поездки). Однажды, когда его обманула одна из наших молодых коллег, делавшая карьеру, невзирая на этические нормы, он, обнаружив ее предательство в отношении себя, сказал мне обескуражено, с возмущением: «Как вам нравится эта Галя?!» В итоге за годы общения с С. М. я поняла, насколько благородная и честная натура была у этого человека. В творчестве и в педагогической деятельности он не терпел компромиссов, был требователен к ученикам и коллегам, но не менее требователен был и к себе. Заботился он, в первую очередь, об окружающих — уезжая во Францию, обязательно подыскивал кого-то, кто опекал бы его жену и ее больную племянницу. Жена была намного старше его, он занимался поэтому и всеми домашними делами — вплоть до домашних заготовок. Собственно, это стало и одной из причин его гибели: он должен был уехать в Париж, но пока устраивал дела жены и ее племянницы, поездку отложил, а потом, когда в доме случился пожар прямо под его квартирой, в подвале, он сразу стал пытаться вытащить жену, потерявшую сознание, но не выбежал, спасая себя, и даже позвонил Гурову на второй этаж, чтобы предупредить о пожаре. Потом он, видимо, начал спасать свои партитуры, но выбраться на улицу не успел — задохнулся в дыму и погиб. А после его гибели нам с мужем довелось разбирать его бумаги и бумаги его жены, защищать квартиру от попыток ее захватить. Мы ночевали там по очереди, и запах смерти, запах гари преследовал потом нас очень долго — и сегодня, живя в квартире, где до нас жил и погиб этот светлый человек, я все время его вспоминаю…
После трагической гибели С. М. в ночь на 1 апреля 1981 года нам довелось тесней общаться и с Л. С. Гуровым и его семьей — прежде всего с его добрейшей супругой Ревеккой Осиповной Гройсзун. Они с самого начала буквально взяли над нами шефство — особенно после исторического «отвоевывания» квартиры, с попыткой ее взлома со стороны работника милиции. Нам помогали в бытовых делах, Л. С. сразу оговорил, в какой комнате мы должны поставить пианино, чтобы не мешать друг другу работать. А потом помогали советом и делом, вплоть до «шефства» над нашей квартирой во время нашего отъезда на лето из Кишинева. А в профессиональном отношении мне посчастливилось познакомиться с рукописями Л. С. — работой о ладовых и метроритмических особенностях молдавских народных песен, пособием по методике. Он и Ревекка Осиповна очень много рассказывали о своей жизни, о своих учениках и людях, с которыми ему довелось общаться, о годах работы в Китае. Иногда он был способен удивляться, как ребенок — так, для него удивительным как-то показалось обследование на УЗИ, которое тогда только входило в практику (он мне сказал после этого: «Представляете, у меня печень вот так загнута…» — и показал, как). Мы часто консультировались с ним и с А. Л. Соковниным по поводу кроссвордов, большим любителем которых был Л. С. Он вообще был эрудитом в самых разных областях, увлекался астрономией и, помнится, был необыкновенно огорчен, когда у него с балкона украли телескоп — но об этом я знаю только по рассказам, поскольку это было еще до нашего появления в Кишиневе. У меня и сегодня сохранились его шутливые поздравления на праздничных открытках — с кроссвордами-поздравлениями, которые он сам составлял. Он вообще был большим затейником в этом смысле — любил также составлять в этом случае ребусы, придумывал шутливые фразы. Все это было не банально, задумано с выдумкой, с юмором. Особая доброжелательность и теплая атмосфера этого дома определялась и близкими, обожавшими его — не только Ревекка Осиповна, но и дочь Валя и ее муж, Олег Студницкий, внучка Наташа, а потом и Наташин сын Антон составляли очень тесную и исключительно приветливую и интеллигентную семью. А как мы вместе переживали пору выпускных экзаменов в 37-й школе, где в параллельных классах учились мой сын Миша и их внучка Наташа (а потом и при поступлении их в МГУ — правда, на разные факультеты)! Помню и то, как Л. С. сходил на получение звания Почетного гражданина города Кишинева, что он рассказывал об общении с государственными и партийными боссами во времена его пребывания на ответственных должностях.
Отношение к коллегам по цеху и к ученикам со стороны Л. С. было поистине отеческим — недаром и его обожали все, кто у него учился или работал под его началом. Он в свое время буквально «спас» от отчисления из консерватории Марию Биешу, приведя «за ручку» ректора (тогда им был Суслов, который никак не хотел ставить ей положительную оценку по эстетике) на отчетный концерт, где пела Мария-студентка. Тем самым он наглядно продемонстрировал Суслову ее перспективу как оперной певицы, и вопрос был решен в ее пользу.
Работая над своей большой монографией о Злате Ткач, я тоже немало интересного узнала от Л. С. об этой его ученице, которая считала себя обязанной ему во всем — в том числе и в выборе профессии. В этой книге немало его высказываний о Злате Моисеевне и ее высказываний об Учителе.
И я бесконечно благодарна судьбе за то, что живу в доме, который был построен по инициативе Л. С. для коллег — композиторов и музыковедов, где стены хранят добрую память и о Л. С., и о С. М., и о других ставших моими соседями прекрасных людях и их семьях. Дом этот построен был архитектором Войцеховским, мужем нашей замечательной пианистки-педагога Т. А. Войцеховской, для тех, кто, по сути, строил музыкальную культуру Молдовы, на чьем труде зиждется вся местная композиторская и музыковедческая школа.
© Галина Кочарова, музыковед
Музыкант и Дом его души
Нечасто каждому из нас выпадает удача жить и работать рядом с людьми, чья судьба определяет настоящее и будущее страны, духовную жизнь ее народа. Одной из таких фигур был Леонид Симонович Гуров — замечательный композитор, фольклорист, педагог и общественный деятель.
Воспитанный в традициях русской и украинской музыкальной культуры, в первый же послевоенный год приехав в Молдавию после работы в Одессе и в эвакуации в Сибири, в Иркутске, он стал основателем кафедры теории музыки и композиции в Кишиневской консерватории, в стенах которой и проработал почти всю жизнь. Тогда же он сразу был выдвинут в правление Союза композиторов Молдавии и очень скоро избран председателем творческой организации. С тех пор всё «генеалогическое древо» молдавской композиторской школы покоится, по сути, на его имени, начиная с первого его выпускника — крупнейшего симфониста и педагога С. Лобеля (его столетним юбилеем также отмечен нынешний год). Профессор С. Лобель, в свою очередь, воспитал таких музыкантов, как Е. Дога, О. Негруца, Т. Кирияк, Д. Киценко. Другое, не менее известное имя в списке выпускников Леонида Гурова — В. Загорский, перенявший от учителя эстафету руководства Союзом композиторов и кафедрой. В ряду учеников В.Загорского — Б. Дубоссарский, Г. Мустя, Г. Чобану, П. Ривилис. Злата Ткач, первая в Молдове женщина — профессиональный композитор, прошла в классе Гурова обучение и музыковедению, и композиции. Более того: именно профессор направил девушку на стезю музыканта, ради этого она оставила учебу на физико-математическом факультете. Смыслом жизни стала композиция и для таких учеников Леонида Симоновича, как Г. Няга, С. Лунгул, В. Ротару, Д. Федов (чью «Ляну» распевал весь Советский Союз), В. Сливинский, многие годы писавший музыку к спектаклям театра им. А. П. Чехова, А.Стырча, наделенный талантами певца и композитора. Стал Гуров и основоположником школы молдавской музыкальной фольклористики, развитие которой продолжил его ученик — Г. Чайковский-Мерешану, и автором крупного исследования в этой области (к сожалению, до сих пор не опубликованного). А в годы пребывания на посту ректора консерватории он немало сделал для совсем еще юной Марии Биешу — нашей примадонны, тогда стоявшей в самом начале трудного пути освоения премудростей профессии.
Леонид Симонович Гуров. Сзади него — Соломон Моисеевич Лобель
Жизнь Леонида Симоновича была необычайно богата событиями — как стрессовыми, когда ему несколько раз чудом удалось избежать смерти (дважды — при крушении парохода, а позже — в Сибири на лесосплаве, где ему пришлось работать), так и радостными (связанными, в первую очередь, с музыкальными впечатлениями и общением с широким кругом людей). Его память хранила множество фактов — и он очень колоритно о них повествовал, начиная с воспоминаний о первых шагах в музыке, когда он в Херсонской музпрофшколе учился играть на скрипке и фортепиано и пытался сочинять, а затем — в Одессе, где он с отличием окончил Музыкально-драматический институт (позже — консерватория) и где ему довелось погрузиться в мир современного искусства. Здесь у него были замечательные педагоги — фольклорист Н. Вилинский (изучавший, кстати, молдавский народный мелос), композитор П. Молчанов, пианист Т. Рихтер (отец будущей знаменитости — С. Рихтера), дирижеры Г. Столяров и И. Прибик. Необычайно богатой событиями была и музыкальная жизнь тогдашней Одессы. Именно в те годы Леонид Симонович по достоинству оценил и полюбил на всю жизнь шедевры мировой классики — музыку Баха, Бетховена, Грига, Франка, Равеля, Чайковского, Бородина… Хранителем традиций он был и в своем творчестве, создавая ли крупные симфонические произведения или выполняя миниатюры-обработки народных песен, и в педагогике, отбирая образцы для оркестровки для своих учеников или сочиняя темы для прелюдий и задач по гармонии, когда прививал будущим композиторам вкус к народному творчеству, поиску в этой сокровищнице музыкальных идей, интересных для нового их осмысления и развития. Он и сам не раз демонстрировал высокое мастерство авторской интерпретации, в чём убеждает прозвучавшее на днях в рамках Фестиваля новой музыки его последнее сочинение «Рахманиана». В то же время он не был догматически настроенным художником-традиционалистом: о его поиске свидетельствует появившийся в начале 80-х гг. необычный по жанровому замыслу «двойной» Концерт для арфы, органа и оркестра, исполненный в только что открывшемся Органном зале при участии дочери Леонида Симоновича, заслуженной артистки Молдовы Валентины Гуровой (арфа) и только начинавших свою деятельность в Молдове Анны Стрезевой (орган) и Александра Самоилэ, вставшего за пульт перед оркестром.
Всеобщее признание и высокое положение, обилие регалий (звания профессора, лауреата Государственной премии МССР, заслуженного деятеля, а позже — и народного артиста Молдовы, неоднократно — депутата и, в конце концов, Почетного гражданина Кишинева, два ордена Трудового Красного Знамени и «Знак Почета», всевозможные медали, наградные значки, Почетные грамоты) ничуть не повлияли на натуру Леонида Симоновича, человека скромного и чуждого всякой «звездности». Он принадлежал по убеждению к числу тех творцов, о которых Борис Пастернак сказал как-то: «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех…». За его импозантным и строгим видом, свидетельствующим о солидности и развитом чувстве собственного достоинства, скрывалось добрейшее сердце и богатый внутренний мир, где, кстати, было место не только музыке: он обожал астрономию, сложные кроссворды. Мне, более десяти лет имевшей счастье жить по соседству с ним и с преданными спутниками его жизни — супругой Ревеккой Осиповной Гройсзун, с семьей их дочери Валентины — довелось получать от него и шутливые поздравления в виде ребусов, загадок. И сколько раз помогали они нам и делом, и советом — как, впрочем, и всем единомышленникам и друзьям, сохранившим глубочайшее уважение и чувство благодарности к этим замечательным людям.
Пытливый и изобретательный ум Леонида Симоновича и его отеческое, доброжелательное отношение к коллегам, его ответственность за дело вылились и в идею строительства отдельного дома для членов Союза композиторов, который расположен неподалеку от Национальной филармонии. Этот дом и сегодня — овеществленная память о нём и о тех, кто жил с ним под одной крышей, кто создавал в общих стенах такую прекрасную и такую разную музыку. Единственный в своем роде в Молдавии, подобный «дом музыки», построенный по инициативе Леонида Симоновича Музфондом СССР по индивидуальному проекту архитектора В. Войцеховского, заселяли в разные годы, кроме Л. Гурова, композиторы С. Лобель, В. Поляков, А. Стырча, С. Златов, Г. Гершфельд, С. Шапиро, музыковеды Н. Лейб, Л. Беров, А. Софронов; позже сюда пришли дирижер Д. Гоя и композитор Т. Кирияк и наша семья. Сегодня квартир, где живут музыканты, осталось только две, и мне очень больно смотреть на то, в каком плачевном состоянии находится наш дом после его передачи на баланс города — города, руководство которого так и не позаботилось даже о том, чтоб установить на здании почетную доску с именами и портретами тех, кто в нём жил и работал. А ведь дом этот для Леонида Симоновича Гурова был, наряду с творчеством и педагогикой, еще и Домом его души — души огромной, благородной, словно вместившей в себя весь окружающий мир…
© Галина Кочарова, музыковед
Кишиневские новости. Пятница, июль 2, 2010.