© Дмитрий Киценко
Слово об Учителях
В 1970 году я поступил в Кишиневский институт искусств на исполнительский факультет по классу баяна. На то время у меня было некоторое количество сочинений, но поступать на композицию я не решался. Через какое-то время я узнал, что в Союзе композиторов Молдавии работает консультант, и обратился туда. Консультантом был Павел Борисович Ривилис. Он мне посоветовал писать песни для детей, чем я и стал заниматься. К концу года у меня уже было написано несколько новых сочинений. А осенью 1971 года я стал заниматься по композиции факультативно. Помню, пришел на кафедру композиции к заведующему кафедрой Леониду Симоновичу Гурову с просьбой разрешить мне заниматься по сочинению факультативно. В ответ он мне прочитал короткую лекцию о том, кто из русских композиторов занимался в консерватории, а кто нет, как бы склоняя меня к мысли, что заниматься композицией совсем не обязательно. Но я проявил настойчивость, и мне назначили в преподаватели Соломона Моисеевича Лобеля. Вот так я познакомился с этими двумя замечательными людьми, которые со временем стали моими старшими коллегами.
Соломон Моисеевич был строгим преподавателем, который не терпел разгильдяйства и небрежного отношения к занятиям. Но для меня, человека страждущего и болевшего сочинением, строгость была только на руку. Дважды в неделю надо было приносить что-то новое на урок по сочинению, и я неукоснительно выполнял указания своего Учителя.
Прозанимавшись со мной два года подряд, Соломон Моисеевич поставил мне условие: или я поступаю на композицию, как на основную специальность, или он прекращает со мной занятия. Соломон Моисеевич считал, что заниматься сочинением факультативно — явно недостаточно, нужно изучать весь цикл теоретических дисциплин, необходимых композитору, а также регулярно писать музыку, работая каждый день. Теперь я понимаю, что Соломон Моисеевич видел во мне потенциал.
Летом 1974 года, вместе с остальными студентами кафедры, я сдавал экзамен по сочинению, в сентябре был переведен на 1-й курс по композиции, а в октябре на 2-й курс. Начались регулярные занятия в классе композиции Соломона Моисеевича Лобеля. А Леонид Симонович Гуров вел у нас курс методики преподавания гармонии.
Большое значение Соломон Моисеевич придавал форме сочинения. Его уроки для меня были источником знаний, он не выносил модных увлечений техникой ради самой техники, все должно было оправдано, и ничего лишнего. Понимание этого приходит с годами, и я благодарен Соломону Моисеевичу за то, что он прививал у меня серьезное отношение к форме. Никакое содержание не может оправдать беспомощность формы.
Соломон Моисеевич родился в запрутской Молдове, был членом подпольной коммунистической партии Румынии. Идеалы, которые он исповедовал, были выхолощены в Советской Молдавии, да и в целом, в Советском Союзе. Карьеризм, идолопоклонничество, подхалимаж — вот главные черты, которые были присущи многим так называемым коммунистам. Для Соломона Моисеевича, как человека, узнавшего не понаслышке, что такое тюрьма «Жилава» и румынская сигуранца, было неприемлемо такое положение вещей. Я не знаю подробностей, но Соломон Моисеевич после переезда из Румынии в Советскую Молдавию не стал вступать в ряды КПСС. Как-то мы разговорились на эту тему, и он мне сказал: для меня слово «партия» связано совсем с другими понятиями, чем в нашем институте. То, что имел ввиду Соломон Моисеевич, я понял значительно позже, когда стал сам преподавать в консерватории.
Были такие моменты в наших занятиях, когда каждый студент должен был расписываться в журнале преподавателя о том, что он получил урок. Таким образом администрация института, по-видимому, боролась с припиской часов. Каждый раз, когда Соломон Моисеевич обращался ко мне с просьбой расписаться, я испытывал неловкость.
1 апреля 1981 года, когда мы узнали о трагической гибели Соломона Моисеевича Лобеля, отозвалось в наших сердцах огромной болью. Казалось, ничего не предвещало такого конца, но порой судьба человека оказывается в чужих руках, и тогда всем правит случай, выстраивая цепочку закономерностей.
С Леонидом Симоновичем Гуровым мы особенно сблизились, когда я уже был в ранге преподавателя. Долгое время Леонид Симонович не мог опубликовать свои «Задачи по курсу специальной гармонии». И вот пришло время, когда появилась такая возможность. Но было поставлено условие: публикация должна быть только на молдавском языке. Не знаю, уж как получилось, но не нашлось больше человека, кроме меня, который смог бы перевести этот труд. Думаю, что скорей всего, никто не хотел тратить свое драгоценное время. Как бы там ни было, но я взялся за дело с энтузиазмом, не зная, какие сложности меня подстерегают в дальнейшем. А проблемы оказались немалые. Особенно это касалось терминологии. Многие термины, привычные в советском (русском) музыкознании, в переводе на молдавский язык казались спорными. Я находился между двух «огней»: с одной стороны, в издательстве был литературный редактор, который требовал правильного молдавского (румынского) языка, а с другой — Леонид Симонович, требовавший молдавской терминологии, уже бытовавшей в преподавании гармонии, благодаря учебнику гармонии, написанному Логином Цурканом на базе известного «бригадного» учебника. Мне приходилось «воевать» на два фронта, убеждая и одну, и другую сторону аргументами. В редакции я аппелировал к румынским учебникам, показывая редактору уже устоявшиеся музыкальные термины в румынском языке, и только тогда перевод приобретал путевку в жизнь. А с Леонидом Симоновичем мы долго дискутировали, чтобы найти разумное решение. Леонид Симонович был для меня безусловным авторитетом, поэтому я принимал его доводы во многих случаях, но иногда я убеждал его в своей правоте, и тогда он соглашался со мною. Уже не помню, по каким соображениям, но в издательстве сочли неуместным поместить мою фамилию как переводчика, так что работа вышла как авторская (как сказал мне Л. С., перевод за счет автора, но я ему сразу сказал, что никаких денег мне не надо). Общение с Леонидом Симоновичем Гуровым стоило гораздо дороже. Впоследствии, когда «Задачи» были напечатаны, Леонид Симонович пришел в консерваторию и подарил мне экземпляр издания с трогательной надписью. Я был тронут его вниманием до глубины души.
Леонид Симонович Гуров. Сзади – Дмитрий Дмитриевич Киценко
Леонид Симонович был человеком необычайной эрудиции. Он мастерил телескопы и часто наблюдал звезды прямо со своего балкона.
Его отличала глубая порядочность и интеллигентность, общение с ним было радостно, а юмора ему было не знанимать. Как-то он нам рассказывал, что в 50-е годы приходили в консерваторию чиновники из министерства культуры и спрашивали, почему он занимается с каждым студентом индивидуально. — «Вы, что, не можете посадить всех, и читать им лекцию», — говорили они.
Проходит время, но в памяти остаются многие события и люди. И остается Благодарность.