6 ноября 2013 года мы будем отмечать 70-ю годовщину освобождения Киева от немецко-фашистских захватчиков. К этой знаменательной дате приурочен ряд праздничных мероприятий, которые проходят в украинской столице с конца октября. Одним из самых зрелищных событий масштабного праздника станет военно-историческая реконструкция эпизода форсирования Днепра и захвата плацдарма во время боев за Киев, в которой примут участие более 1000 представителей военно-исторических клубов из многих европейских стран. Воссоздание силами энтузиастов сражений Великой Отечественной не просто дает возможность максимально объективно и очень деликатно оживить историю, отдав дань памяти защищавшим Родину солдатам, но и привить молодому поколению чувство патриотизма и гордости за подвиг отцов и дедов, освободивших Европу и мир от коричневой чумы. О новых возможностях объективного рассказа о войне, об оживающей истории Великой Отечественной и ее героях, об освобождении Киева и о нравственном и патриотическом воспитании молодежи будут говорить эксперты.
Полностью об этом читайте здесь.
Источник: РИА Новости
Владимир Лупашко
ОТЦЫ — СОЛДАТЫ
К 70-летию освобождения Киева от немецко-фашистских захватчиков
Два в моей жизни очень близких человека ушли безвозвратно с небольшим по времени интервалом.
Они были близки, не будучи знакомыми, не только по году рождения и уходу от мирской суеты.
Их побратала замесь жестокого фронтового опыта и отрицания войны, как Великого Зла.
Они были однодумцами. Их философия основывалась на Вере в Справедливость, Разум и силу доброго Слова.
И потому мир стелился перед ними, а не наоборот.
Они никогда не сетовали на судьбу и до последнего принимали жизнь такой, как она есть, но одновременно учили отрицать все, что несовместимо с понятием: ЧЕЛОВЕК.
С. И. ЛупашкоОдин — это мой отец — Лупашко Степан Иванович, молдаванин, родившийся на берегу некогда самой чистой реки Европы — Днестра. Заслуженный учитель некогда единой Великой страны, четверть века руководивший журналом «Советский учитель» (на молдавском языке), один из основателей Педагогического общества Республики.
Другой человек, поддержавший меня по-отцовски в самый тяжкий период после похорон родного отца, — русский писатель Астафьев. Несколько дней, что я провел у Виктора Петровича в его скромном подворье в поселке Овсянка, в двух шагах от самой полноводной в мире реки (Енисей), помогли пережить кризис на грани человеческих возможностей.
Будучи вторым руководителем из команды губернатора Лебедя, прибывшим помочь на тот момент перспективному политику создавать Всероссийское движение «Лебедь», мне доводилось неоднократно общаться с Виктором Петровичем. С помощью админресурса мы помогли ему завершить строительство (без единого гвоздя) деревянной церкви в родном поселке, оборудовать библиотеку имени Астафьева, организовать и провести широко известные Астафьевские чтения.
В. С. Лупашко, и В. П. Астафьев
Кстати, с первой минуты нашего знакомства Виктор Петрович принял меня, как сына: называл по имени и сразу по-свойски «на ты».
В дальнейшем, узнав, что я в добрых отношениях с Николаем Савостиным, его старинным приятелем, и ныне проживающим в Кишиневе, он еще больше расположился ко мне. Семьи Астафьевых и Савостиных дружили с давних пор, то в Переделкино вместе отдыхая, то заезжая друг к другу в гости, пока была жива супруга Николая Сергеевича Анна Лупан. Потом многое изменилось.
Виктор Петрович просил меня уговорить Николая Сергеевича и Якоба Бургиу (советника президента Лучинского) приехать на его чтения, но не срослось. Так что пришлось самому везти в Кишинев и вручать Бургиу и Савостину по комплекту полного собрания сочинения Астафьева с дарственным посвящением автора.
Без опасения показаться нескромным, хочу сказать, что во время официального открытия в Овсянке Библиотеки Астафьева, мне удалось предотвратить давно назревавший скандал между губернатором Лебедем и «алюминиевым королем» Быковым.
Случилось вот что. В то время как Александр Иванович с супругой Инной Александровной, представителями Министерства культуры страны, краевыми руководителями, уже заняли свое место у входа в Библиотеку, главного виновника события Астафьева не оказалось на месте и не наблюдалось в ближайшем обозрении.
В томительном ожидании прошли 10, 20 минут, полчаса, а Виктор Петрович не появлялся. В глазах генерал-губернатора вначале читалось недоумение, потом растерянность, уступившие, в конце концов, место неприкрытой ярости. Все это выглядело, как откровенное издевательство. Назревала буря. Попросив Лебедя сохранять спокойствие, я сел за руль ближайшей машины из губернаторского кортежа и направился в сторону Астафьевского палисадника.
Интуиция сработала четко. Виктор Петрович, не ориентируясь во времени, по доброте душевной согласился показать свое хозяйство Сагалаеву и еще двум важным дамам, представлявшим «ТВ – 6», фестиваль которого проходил в это время в Красноярске. Сопровождал их Быков — главный спонсор мероприятия.
В двух словах объяснив всю взрывоопасность ситуации, я по побледневшему лицу Анатолия Петровича понял, что с его стороны не было злого умысла. Лишним доказательством тому — извинения дам за их настойчивость в желании побывать у живого классика дома.
Не дослушав объяснений, я шепотом попросил Анатолия Петровича задержаться здесь минут на десять, а сам с Виктором Петровичем и гостями отправился в обратный путь.
Помогая Астафьеву выйти из машины, я взял его под руку, словно опасаясь, что он снова исчезнет, и таким образом помог занять Виктору Петровичу почетное место рядом с губернатором.
После похорон отца вернувшись в Красноярск, я спешно разобрался с неотложными делами и тут же уехал в Овсянку.
Виктора Петровича я застал за снаряжением сына Андрея (моего ровесника) домой в Вологду. Погостив пару дней у отца, Андрей Викторович по заведенному обычаю затаривался продуктами, которые в Вологде, по его словам, — дефицит.
Пока шла погрузка багажа в автомобиль, я отправился в нагретый солнцем деревянный сарай, где мне уже приходилось ночевать. От сложенных у плиты наколотых березовых дров шел приятный аромат. У изголовья топчанчика к стене были приделаны книжные полки. Я взял переплетенную вручную книгу писем Астафьева и начал читать. Однако, после недельной бессонницы, переживаний, сумасшедшего напряжения я заснул мертвым сном, не дочитав страницы. Как потом оказалось, проспал я больше суток.
Когда проснулся, на дворе была кромешная ночь. Я зажег керосиновую лампу, электричества почему-то не было, и принялся вновь читать эпистолярное собрание сочинений хозяина подворья, в том числе, сарая, в котором я находился.
В ту теплую сентябрьскую ночь 1998-го года, перечитывая строки письма Виктора Петровича, касающиеся его участия в обороне Киева, я даже представить себе не мог, что через несколько лет я вновь стану киевлянином. А еще через десяток лет особенно обостренно буду воспринимать дату 70-летия освобождения столицы Украины, поскольку увижу ее глазами участника, рядового Астафьева Виктора: «Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трех). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, "не щадя жизни", восславляли наши "подвиги". А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны со счета, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы.
Ох, не задевали бы Вы нашей боли, нашего горя походя, пока мы еще живы. Я пробовал написать роман о Днепровском плацдарме — не могу: страшно, даже сейчас страшно. И сердце останавливается...».
В ту переломную для моего мировоззрения ночь я думал о родном отце, сопоставляя с тем, что написал Мастер.
До той поры мне было невдомек, почему отец, прошедший две войны — с Германией и с Японией, партизанивший в молдавских кодрах, а до перехода линии фронта участвовавший в подполье сопротивления на оккупированной немецко-румынскими войсками территории, упорно не желал делиться героическими моментами из своего боевого прошлого. В его литературном наследии только два детских рассказа: «Черешня» и «Верблюжонок» о войне. Это когда он участвовал в освобождении Праги и переходил через безводные степи Манчжурии для разгрома армии гитлеровского сателлита.
С. И. Лупашко, 2-й ряд, крайний слева, партизанский отряд им. Сталина, молдавские кодры
Если бы не архивные материалы партизанского отряда имени Сталина, в котором воевал отец, да воспоминания начальника штаба Анатолия Вацовского и других бойцов, вряд ли удалось бы узнать о личных подвигах комсорга отряда сержанта Лупашко С. И.
Эти воспоминания, судя по отцовскому страдающему взгляду, доставляли ему душевную боль и муку. Он был очень эмоциональный, чувствительный человек, но, обладая необычайной силой воли, свои переживания умел скрывать.
Именно с того момента я начал понимать, что творилось в отцовском сердце и еще больше проникался гордостью, что я сын своего отца.
Смерть пришла к учителю по призванию в пять часов утра по местному времени (разница между Красноярском и Кишиневом — пять часов) в тот самый завершающий августовский день 1998-го года накануне 1-го сентября, названный «черным» из-за ударившего по стране дефолту.
Дефолт, то есть, банкротство…
Вот что писал по этому поводу Виктор Петрович: «<...> Нас ждет великое банкротство, и мы бессильны ему противостоять. Даже единственную возможность — талант — и то нам не дают реализовать и употребить на пользу людям. Нас засупонивают всё туже и туже. И мысль начинает работать вяло, покоряться. А чтобы творить, нужно быть бунтарем».
Ну, а бунтари, как известно, не по нраву любой власти, тем более, тоталитарного профиля, или не дай Боже, претендующей на право называться самой демократичной из всех свободных на земле!
Обо всем этом мы беседовали с Виктором Петровичем по следам его еще незабытой встречи с навещавшим его в Овсянке Ельциным.
Потом присутствовали при вольном обмене мнениями на текущие события Лебедя и Буша – младшего, расспрашивали сына Грэма Грина о личных аспектах жизни его отца и все такое прочее, чем-то напомнившее мне бытие Михаила Шолохова в Вешенской.
… А Виктора Петровича не стало 29 ноября, на другой день после моего дня рождения. Именно в этот день 1998-го года мы с Виктором Петровичем поздравляли с юбилеем Инну Александровну Лебедь, жену Александра Ивановича…
В. С. Лупашко, и В. П. Астафьев
Кстати, с первой минуты нашего знакомства Виктор Петрович принял меня, как сына: называл по имени и сразу по-свойски «на ты».
В дальнейшем, узнав, что я в добрых отношениях с Николаем Савостиным, его старинным приятелем, и ныне проживающим в Кишиневе, он еще больше расположился ко мне. Семьи Астафьевых и Савостиных дружили с давних пор, то в Переделкино вместе отдыхая, то заезжая друг к другу в гости, пока была жива супруга Николая Сергеевича Анна Лупан. Потом многое изменилось.
Виктор Петрович просил меня уговорить Николая Сергеевича и Якоба Бургиу (советника президента Лучинского) приехать на его чтения, но не срослось. Так что пришлось самому везти в Кишинев и вручать Бургиу и Савостину по комплекту полного собрания сочинения Астафьева с дарственным посвящением автора.
Без опасения показаться нескромным, хочу сказать, что во время официального открытия в Овсянке Библиотеки Астафьева, мне удалось предотвратить давно назревавший скандал между губернатором Лебедем и «алюминиевым королем» Быковым.
Случилось вот что. В то время как Александр Иванович с супругой Инной Александровной, представителями Министерства культуры страны, краевыми руководителями, уже заняли свое место у входа в Библиотеку, главного виновника события Астафьева не оказалось на месте и не наблюдалось в ближайшем обозрении.
В томительном ожидании прошли 10, 20 минут, полчаса, а Виктор Петрович не появлялся. В глазах генерал-губернатора вначале читалось недоумение, потом растерянность, уступившие, в конце концов, место неприкрытой ярости. Все это выглядело, как откровенное издевательство. Назревала буря. Попросив Лебедя сохранять спокойствие, я сел за руль ближайшей машины из губернаторского кортежа и направился в сторону Астафьевского палисадника.
Интуиция сработала четко. Виктор Петрович, не ориентируясь во времени, по доброте душевной согласился показать свое хозяйство Сагалаеву и еще двум важным дамам, представлявшим «ТВ – 6», фестиваль которого проходил в это время в Красноярске. Сопровождал их Быков — главный спонсор мероприятия.
В двух словах объяснив всю взрывоопасность ситуации, я по побледневшему лицу Анатолия Петровича понял, что с его стороны не было злого умысла. Лишним доказательством тому — извинения дам за их настойчивость в желании побывать у живого классика дома.
Не дослушав объяснений, я шепотом попросил Анатолия Петровича задержаться здесь минут на десять, а сам с Виктором Петровичем и гостями отправился в обратный путь.
Помогая Астафьеву выйти из машины, я взял его под руку, словно опасаясь, что он снова исчезнет, и таким образом помог занять Виктору Петровичу почетное место рядом с губернатором.
После похорон отца вернувшись в Красноярск, я спешно разобрался с неотложными делами и тут же уехал в Овсянку.
Виктора Петровича я застал за снаряжением сына Андрея (моего ровесника) домой в Вологду. Погостив пару дней у отца, Андрей Викторович по заведенному обычаю затаривался продуктами, которые в Вологде, по его словам, — дефицит.
Пока шла погрузка багажа в автомобиль, я отправился в нагретый солнцем деревянный сарай, где мне уже приходилось ночевать. От сложенных у плиты наколотых березовых дров шел приятный аромат. У изголовья топчанчика к стене были приделаны книжные полки. Я взял переплетенную вручную книгу писем Астафьева и начал читать. Однако, после недельной бессонницы, переживаний, сумасшедшего напряжения я заснул мертвым сном, не дочитав страницы. Как потом оказалось, проспал я больше суток.
Когда проснулся, на дворе была кромешная ночь. Я зажег керосиновую лампу, электричества почему-то не было, и принялся вновь читать эпистолярное собрание сочинений хозяина подворья, в том числе, сарая, в котором я находился.
В ту теплую сентябрьскую ночь 1998-го года, перечитывая строки письма Виктора Петровича, касающиеся его участия в обороне Киева, я даже представить себе не мог, что через несколько лет я вновь стану киевлянином. А еще через десяток лет особенно обостренно буду воспринимать дату 70-летия освобождения столицы Украины, поскольку увижу ее глазами участника, рядового Астафьева Виктора: «Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трех). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, "не щадя жизни", восславляли наши "подвиги". А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны со счета, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы.
Ох, не задевали бы Вы нашей боли, нашего горя походя, пока мы еще живы. Я пробовал написать роман о Днепровском плацдарме — не могу: страшно, даже сейчас страшно. И сердце останавливается...».
В ту переломную для моего мировоззрения ночь я думал о родном отце, сопоставляя с тем, что написал Мастер.
До той поры мне было невдомек, почему отец, прошедший две войны — с Германией и с Японией, партизанивший в молдавских кодрах, а до перехода линии фронта участвовавший в подполье сопротивления на оккупированной немецко-румынскими войсками территории, упорно не желал делиться героическими моментами из своего боевого прошлого. В его литературном наследии только два детских рассказа: «Черешня» и «Верблюжонок» о войне. Это когда он участвовал в освобождении Праги и переходил через безводные степи Манчжурии для разгрома армии гитлеровского сателлита.
С. И. Лупашко, 2-й ряд, крайний слева, партизанский отряд им. Сталина, молдавские кодры
Если бы не архивные материалы партизанского отряда имени Сталина, в котором воевал отец, да воспоминания начальника штаба Анатолия Вацовского и других бойцов, вряд ли удалось бы узнать о личных подвигах комсорга отряда сержанта Лупашко С. И.
Эти воспоминания, судя по отцовскому страдающему взгляду, доставляли ему душевную боль и муку. Он был очень эмоциональный, чувствительный человек, но, обладая необычайной силой воли, свои переживания умел скрывать.
Именно с того момента я начал понимать, что творилось в отцовском сердце и еще больше проникался гордостью, что я сын своего отца.
Думаю, что болезнь века съела его организм в считанные месяцы именно потому, что слишком долго не давал выхода своим мыслям бунтарским. Вероятно, не имел права, поскольку был человеком долга.
Смерть пришла к учителю по призванию в пять часов утра по местному времени (разница между Красноярском и Кишиневом — пять часов) в тот самый завершающий августовский день 1998-го года накануне 1-го сентября, названный «черным» из-за ударившего по стране дефолту.
Дефолт, то есть, банкротство…
Вот что писал по этому поводу Виктор Петрович: «<...> Нас ждет великое банкротство, и мы бессильны ему противостоять. Даже единственную возможность — талант — и то нам не дают реализовать и употребить на пользу людям. Нас засупонивают всё туже и туже. И мысль начинает работать вяло, покоряться. А чтобы творить, нужно быть бунтарем».
Ну, а бунтари, как известно, не по нраву любой власти, тем более, тоталитарного профиля, или не дай Боже, претендующей на право называться самой демократичной из всех свободных на земле!
Обо всем этом мы беседовали с Виктором Петровичем по следам его еще незабытой встречи с навещавшим его в Овсянке Ельциным.
Потом присутствовали при вольном обмене мнениями на текущие события Лебедя и Буша – младшего, расспрашивали сына Грэма Грина о личных аспектах жизни его отца и все такое прочее, чем-то напомнившее мне бытие Михаила Шолохова в Вешенской.
… А Виктора Петровича не стало 29 ноября, на другой день после моего дня рождения. Именно в этот день 1998-го года мы с Виктором Петровичем поздравляли с юбилеем Инну Александровну Лебедь, жену Александра Ивановича…