(К десятилетию со дня смерти Одиссея Димитриади)
Одиссей Ахиллесович Димитриади
27 апреля 2015 года исполняется 10 лет со дня смерти великого грека, знаменитого дирижера Одиссея Ахиллесовича Димитриади. Он прожил большую и яркую жизнь и оставил о себе светлую память. В 1936 году окончил Ленинградскую консерваторию (1933—1936) (класс дирижирования А. В. Гаука, затем — И. А. Мусина). В этот же год вместе с ним заканчивали консерваторию известные дирижеры Константин Симеонов и Борис Милютин. Одиссей Димитриади и Борис Милютин на протяжении своей жизни поддерживали творческие и дружеские связи. Впоследствии, после ухода из жизни Бориса Семеновича Милютина Одиссей Димитриади не прерывал отношения с семьей Милютиных, свидетельством тому — его длительная переписка с дочерью Бориса Милютина Изольдой. Воспоминаия Изольды Борисовны Милютиной открывают перед нами удивительные черты незаурядного человека, каким был и навсегда останется в нашей памяти Одиссей Ахиллесович Димитриади.
Публикуется впервые.
* * *
Человек–легенда… Пожалуй, в полной мере я осознала это лишь сейчас, когда в связи с круглой датой ухода из жизни знаменитого дирижёра Одиссея Димитриади обратилась к нашему семейному архиву и вновь занялась тем, что может служить свидетельством прошлых живейших связей с ним нашей семьи, а также познакомилась с материалами, посвящёнными столетию этой выдающейся личности... Дирижёр Димитриади, великий грек, как его называли, был человеком мира, ибо известность его перешагнула какие бы то ни было локальные пределы...
Наверно, не ошибусь, если скажу, что цена всему тому, что помнится из ушедшего времени, возрастает из года в год. И это относится не только к данному случаю. Сейчас имя Одиссея Димитриади носит Центр культуры в Тбилиси, а ещё оно сохранено в названии улиц некоторых городов в Грузии, Абхазии… И конечно же, — в памяти всех, кто знал эту неординарную личность.
Могу сказать о себе. Память об этом замечательном человеке, который десять лет тому назад покинул наш бренный мир, вошла с тех пор как нечто неотъемлемое в мир моей души. Этому способствовала довольно долгая наша с Одиссеем Ахиллесовичем переписка, которая началась после ухода из жизни моего отца, с которым они были так близки, и профессионально и душевно. И сейчас основную пищу моим мыслям в эту памятную годовщину нахожу именно в письмах О. Д., которые бережно хранятся в нашем семейном архиве. Как сказал поэт, «люблю усталый шопот старых писем, дальних слов…». В том, что написано рукой этого искренне преданного друга нашей семьи, перед моим мысленным взором предстаёт его образ, оживает его легендарная личность.
Отдаваемые на суд читателя мои записки основываются, таким образом, не только на знании того, каким высоким профессионалом был Одиссей Димитриади, какую лепту он внёс в искусство своего времени. Я просто не могу обойти молчанием нынешнюю дату. Этот человек очень много значил для нас! Его имя часто мелькало в рассказах моего отца о незабываемом времени молодых лет. Разлучились они в 1936 году по окончании Ленинградской консерватории. Но от начала 50-х годов, с послевоенного времени между ними велась постоянная переписка. О многом говорит последнее в ней письмо О. Д., отмеченное датой 30 августа 1993 года.
Одиссей Димитриади в Кишиневе, 1954 г. / фото из архива Изольды Борисовны Милютиной
Дорогой Боря! Наша почта определённо делает успехи. На днях получил твоё письмо от 28-го июля, шло меньше месяца. (…) Во всяком случае, нарушать нашу связь (я почти уверен, что воочию нам встречаться не придётся) мы себе не позволим. Ты единственный близкий мне человек, с которым я поддерживаю постоянную переписку. Пожалуй, ты и есть мой самый настоящий друг! Прежде нас связывала студенческая дружба, а вот после моих концертов в Кишинёве (в 1954-м году – И. М.) я убедился, что ты мне самый близкий и по профессии и по влечению наших сердец. Так что, мой любимый Боренька, дадим слово не прерывать нашей корреспонденции до ухода кого-то из нас из жизни. Но мы сделаем всё возможное, чтобы такой неприятный момент подальше оттянуть, не правда ли? Будем держаться крепко! (…).
Это письмо О. Д., как следует из его содержания, – ответ на письмо отца от 28-го июля 1993 г. (надо полагать, последнее в их переписке). Оно пришло в Кишинёв 9-го сентября. Может быть, даже было прочитано адресатом. Но я думаю, что на него отец уже не смог ответить. Через две недели (24-го сентября 1993-го г.) его не стало.
Эту переписку в последующие годы довелось продолжать мне. С тех пор Одиссей Димитриади прочно вошёл в жизнь нашей семьи.
Вернувшись во времени назад, хочу сказать, что с моим отцом они сблизились в далёкие 30-е годы минувшего века. Можно ли было тогда предположить, что более, чем через полвека, в годы 90-е, О. Д. займёт в жизни семьи своего приятеля — сокурсника такое значительное место, не оставив нас без своего внимания после ухода того из жизни. Поэтому мне хочется, в первую очередь, сказать о заслуживающих особого внимания таких привлекательных, душевных качествах натуры незабвенного Одиссея (он разрешил мне так его называть!). Нам довелось узнать их в самое тяжёлое для нашей семьи время. И всё-таки боюсь, что у меня не хватит слов, чтобы достаточно полно сказать о том, КАКУЮ память оставил по себе этот удивительный человек в наших сердцах и в моём, в частности.
Наша семейная переписка с О. Димитриади содержит около ста корреспонденций ( (включая то, что было адресовано отцу, а затем и нам после его кончины. Разумеется, и ответные письма).
Молодые дирижёры, выпускники Ленинградской консерватории 1936 года (слева направо): И. А. Мусин, К. А. Симеонов, Б. С. Милютин, О. А. Димитриади / фото из архива Изольды Борисовны Милютиной
В письмах Одиссея — творческая жизнь их автора, его мысли о музыке, о молодости своей и моего отца. Она связала их в пору пребывания в Ленинграде. Тогда оба они, постигая премудрости искусства дирижирования, проходили обучение в знаменитой консерватории Северной Пальмиры, освящённой именами Рубинштейна, Римского-Корсакова, Чайковского. Одиссей был одним из трёх первых выпускников дирижёрского класса молодого тогда И. А. Мусина, о чём ставший затем выдающимся педагогом Илья Александрович сам писал в своих воспоминаниях. Двое других это — Константин Симеонов и Борис Милютин, мой отец. Все они вместе со своим молодым педагогом запечатлены на фото 1936 года. В музейных фондах Ленинградской консерватории и в некоторых выпущенных в свет изданиях фигурирует это фото. Можно найти его и в Википедии.
Через много лет, когда за плечами каждого уже был долгий жизненный путь и они, благодаря накопленному творческому опыту, по праву вошли в число весьма маститых деятелей культуры, Одиссей писал отцу на склоне лет: «Ты не представляешь, с каким особым трепетом я каждый раз приезжаю в наш любимый город — город, сделавший нас музыкантами. А главное, скрепивший нашу немеркнущую дружбу!». (Письмо от 11 сентября 1990 г.). Именно поэтому память об этом редкостной души человеке в моём сознании тесно переплетается с памятью об отце.
Я подхватила эстафету переписки этих дорогих мне людей, которая продолжалась у них не одно десятилетие. В памяти у меня сталась и личная встреча с Одиссеем, когда он, молодой и красивый, появился в нашем доме. Это было в середине 50-х годов во время его гастролей в Кишинёве. Запомнилось, как тогда он блестяще провёл за дирижёрским пультом исполнение «Фантастической симфонии» Берлиоза с симфоническим оркестром Молдавской филармонии, создателем и главным дирижёром которого долгие годы был мой отец. С тех пор Одиссей никогда не уходил из нашей жизни. Я не устаю перечитывать эти письма, адресатами которых на протяжении десятков лет были сначала мой отец, также симфонический и оперный дирижёр, а затем и я сама…
О. Д. писал нам после постигшей нас утраты: «…я как бы продолжаю переписку с моим никогда незабываемым другом и товарищем Борисом. Вот черкнул его имя, и перед мной возникают картины славного прошлого. Какие тёплые воспоминания связаны с дружбой с этим потрясающей души человеком и великолепным музыкантом!». (Москва, 23 мая 1994 г.). А на следующий год я получила такое содержательное письмо: «Вот, моя родная Изольда, (простите, но в Вас я чувствую частицу моего "сокровища" — дочери Наны). Я с Вами поделился своими музыкальными делами, будто я продолжаю письменно общаться с моим, навсегда покинувшим нас, Боренькой. Знаю, что с Вами можно беседовать на любые музыкально- профессиональные темы. С Вашей помощью будем продолжать эту нашу сердечную переписку…». (Афины, 29 декабря 1995 г.).
В память об Одиссее Димитриади мне хочется, не повторяя того, что хорошо известно об этой уникальной личности, привести некоторые строки его замечательных писем. Особенно из тех, где, кроме всего прочего, выступают прекрасные стороны души этого необыкновенного человека.
Одиссей выражал живейшее удовлетворение по поводу наших контактов, называл меня дочерью, неизменно вспоминая при этом и милую Нану, свою дочь — пианистку, профессора Тбилисской консерватории. Хотел, чтобы мы познакомились. В другом письме он писал: «Что касается моей дочки Наны (поразительно — вы одногодки!), очень Вас прошу, напишите ей. Она обязательно ответит. Для меня будет счастье — если сокровище моего любимого Бореньки сблизится хотя бы в переписке с моим тоже сокровищем — чудесной дочуркой!». Под письмом стоит подпись — «Ваш уже родной Одиссей». (Москва, 23 мая 1994 г.).
Великое благородство его натуры проявлялось постоянно по отношению к собственным детям, внукам. Это я нахожу во всех его письмах. Но особенно мы почувствовали такие свойства его души, как говорится, на себе, когда он проявил ни с чем не сравнимое великодушие в самое трудное для нас время по отношению к семье его любимого старейшего друга, как называл отца в своих письмах.
Сколько радости приносили нам (мама ещё была жива) эти письма!.. Дорогой друг наш, и он рад был тому, что благодаря нашей переписке, как бы не исчезла из его жизни связь с ушедшим близким ему человеком. Через шесть лет в одном из своих последних и поэтому особенно дорогих мне писем он писал:
«После кончины моего горячо любимого Бори, именно Вы, Изольда, вовлекли в семью Вашу меня, и я этим счастлив! А маленькая материальная помощь, Вам оказанная, явилась только придатком к нашему сближению. Ваша семья для меня почти родная, и во имя великой дружбы между Борей и мной мы с Вами будем продолжать нашу переписку…». (Афины, 5 января 1999 г.).
Да! Этот благородный человек тогда, в начале 90-х, сразу же сообщил нам о своём бесповоротном решении не оставлять нас, считая своим долгом перед ушедшим другом оказывать не только моральную, но и возможную материальную поддержку. Это было в пору перестройки, полного краха экономики — ох! как не маловажно. Будучи человеком высоких моральных качеств, он отвергал всякие наши возражения по этому поводу и на некоторое время стал истинным благодетелем для нашей семьи.
Когда мы осиротели, О. Д. писал нам:
«Как хочется Вам помочь. Если представится оказия, я смогу Вам прислать немного денег. Не обижайтесь – я ведь Вам почти родной. Действительно, после нескольких писем я Вас считаю дочерью и хотел бы в такой тяжёлый момент жизни быть Вам полезным. Умоляю — не стесняйтесь». (23 мая 1994 г.).
Одиссей пережил отца на двенадцать лет, и его письма создавали иллюзию незримого присутствия в нашей жизни того, кого уже не было с нами. Незамедлительно откликнувшись на нашу дорогую утрату, Одиссей написал тогда:
«Никак не могу смириться с тем, что моего самого любимого друга не стало. Так, недавно, получил письмо, в котором он со свойственной ему иронией освещал мне последние события профессионального характера... (…) Невольно должен рассказать последний случай: 29-го я дирижировал концерт в любимом нами Ленинграде. В программе — Моцарт 40-я симфония и 4-я Брамса. Перед Брамсом директор оркестра поздравил меня с 85-летием. Я решил ответить и начал с того, что филармония являлась для меня и моих товарищей академией и указал на место на хорах, где мы с папой с партитурами задолго до репетиции готовились слушать; сказал, что с нами вместе сидел и наш молодой педагог И. Мусин, поздравил его с 90-летием, публика аплодировала — он был на концерте. Затем я назвал ушедшего талантливейшего дирижёра Костю Симеонова, а также назвал ныне здравствующего в Кишинёве дорогого Бориса Милютина. А мой любимый товарищ так про это и не узнает… Эти незабываемые годы, проведенные вместе в консерватории. Этот блестящий наш совместный концерт по окончании…» (Москва 1 октября 1993 г.).
Отец ушёл из жизни в самое трудное время, не только для нас, но и вообще, как хорошо известно, для очень многих в окружающей жизни (разваливалась огромная страна, рушились вековые устои). Отношение к нам Одиссея было проявлением самых прекрасных душевных побуждений не на словах, на которые он, однако, тоже не скупился, но на деле. Он как бы всё время был рядом, именно благодаря своим письмам и материальной помощи. Хотя и сам тогда переживал большие сложности в текущей жизни. Непереносимо трудные обстоятельства тогдашней окружающей действительности, коснулись конечно же, и большой семьи Димитриади. У Одиссея созревали планы переезда в Грецию, на свою историческую родину, где у него были родные могилы и где уже учились его внуки. Забота о них, как и о живущих в Грузии собственных взрослых детях, занимала все его мысли.
Однако из всех писем Одиссея всегда видно было, как, несмотря на все сложности, много времени и сил он отдавал концертно-гастрольной деятельности. Только один небольшой пример — в письме 92-го года он писал отцу:
«В октябре мне предстоят концерты в Москве — греческая музыка. Хочу получить спектакль в Большом. Думаю, что после прошлого успеха "Царской невесты" Лазарев (главный дирижёр — И. М.) будет щедрее. Хочу сейчас "Тоску". Но здесь нужны две оркестровые репетиции, без них не пойду.
Большой привет твоей семье!
Тебя крепко обнимаю,
твой Одиссей.
Годы от начала 90-х, когда приходили к нам эти письма, были, можно сказать, уже весьма зрелым этапом в жизни Одиссея Димитриади, великого дирижёра — романтика (так назвал его Мравинский), этого замечательного музыканта и артиста. Однако из писем видно, что непрерываемая и в эти годы творческая деятельность предъявляла свои требования, связанные в первую очередь с огромным напряжением жизненных сил. И этот период, как и вся жизнь О. Д., был заполнен у него весьма активным исполнительством и поисками новых, улучшенных, как ему представлялось, версий интерпретации ранее неоднократно исполняемых классических шедевров. Всё это было связано у немолодого уже человека и с географическими перемещениями: Россия (Москва, Ленинград), Грузия (Тбилиси, Сухуми, Батуми), Греция (Афины, Салоники). Но надо было знать характер Одиссея, волевой и творческий. «В этом моя жизнь!» — говорил он. В письмах он щедро делился своими делами и размышлениями по поводу музыки, которая его окружала — и в мыслях, и в живом звучании под его руководством, и в работе над партитурами, с которыми он никогда не расставался. Этим были наполнены его письма, которые мы получали достаточно регулярно. Мы имели счастье получать письма Одиссея, в основном, из Москвы, в одно, довольно продолжительное, время из Греции — из Афин. Но и тогда он не терял нас из виду. И не было письма, где бы он не вспомнил своего друга Бориса. Неустанно подчёркивал, что мы для него как родные. Не трудно понять, как было важно для нас, что своими письмами сопровождал нас, с начала 90-х и дальше по жизни (до своей кончины) близкий, совершенно родной человек, как бы заменивший нам ушедшего главу семейства…
При ознакомлении с тем, что писал О. Д. в своих письмах, всякий раз поражала живая, горячая мысль этого необыкновенного человека, как бы открывшееся у него к концу жизни второе дыхание, стимулирующее его неуёмную творческую энергию. Его очень занимало, доведётся ли ему переступить рубеж веков (ХХ и ХХI). В декабрьском письме 1999 года он пишет:
«Через три недели кончается ХХ век и наступает новый — ХХI! Я хочу обязательно на него взглянуть! Не знаю, сумеет ли мой могучий Дух (не без иронии он повторяет слова одной из рецензий в Афинах) помочь мне! Несмотря на всё, я стараюсь докарабкаться до Нового Века!»
Одиссей Димитриади переступил этот рубеж!!! Завершив в 90-летнем возрасте свою творческую деятельность на исходе предыдущего века прекрасно проведенным в Большом театре спектаклем «Пиковая дама».
Можно понять его особое внимание к этому шедевру русской классики. Ведь как дирижёры, они с отцом, как и другие ленинградские консерваторские студенты тех лет, воспитывались в музыкальной атмосфере Петербурга, в которой присутствовал культ Чайковского, культ «Пиковой дамы», как запечатлело золотое перо известного искусствоведа-мемуариста А. Бенуа. Об этом своём заветном желании Одиссей, горячий энтузиаст–дирижёр, написал отцу ещё в июльском письме 1992 года, зная, что именно у него найдёт более, чем у кого-нибудь иного, полное понимание:
«…И вот моя мечта — "Пиковая дама". Если это сбудется, я буду считать её моей "лебединой песней". Дальнейшее покажет здоровье…».
Этот спектакль Большого театра, ведомый дирижёрской палочкой 90-летнего маэстро, произвёл фурор. Но ещё много другого было представлено О. Д. на концертной и оперной сцене в эти последние годы. И обо всём я узнавала из его писем, где он как близкому человеку излагал многое из своих творческих дел и жизненных, событий. С трудом удерживаюсь от соблазна поведать о наиболее значительного из того, что получило отражение в нашей переписке. Но пересказать всё невозможно — всего было в деятельности и жизни Одиссея за эти годы так много!.. Я счастлива, что свидетельством тому, как всё проходило в жизни О. Д., могут служить получаемые нами драгоценные его письма — свидетельства, как говорится, из первых рук.
Одно хотелось бы сказать — всякий раз я находила в письмах О. Д. отражение этой творческой энергии, разнообразие мыслей о музыке… Годы не сказались на его энтузиазме и неутомимости его работы с оркестром. Даже тогда, когда уже затруднительно было, стоя перед дирижёрским пультом, проводить длительные репетиции, большие концертные программы (с определённого времени он проводил их сидя, что, однако не мешало успеху). Наоборот, казалось, что всё это лишь набирало силу…
Особую значимость всем этим фактам, как и его собственным планам, придаёт то, что приходились они на весьма преклонные годы великого дирижёра.
Некоторые письма О. Д. представляют особый интерес… Вот, например, одно из них. Далее позволю себе привести его полностью.
Но прежде, наверно, кстати здесь вспомнить о том, что Одиссей всегда подчёркивал своё родовое происхождение — генетические корни на всех этапах его жизни, тем более в творчестве, прочно связывали его с родиной предков. Будучи одним из виднейших членов греческой диаспоры в России, он был удостоен звания почётного гражданина Афин. В своё время он писал отцу о торжественном вручении ему в связи с этим золотой медали, которую он принял из рук Мильтиадиса Эверта — мэра Афин. Вот это очень интересное письмо:
«Тбилиси, 20 апреля 1989 г.
Мой любимый друг Боренька!
Сердечно поздравляю тебя (…) с Днем великой Победы! Ты внёс свою лепту в это грандиозное событие. (…). 10-го апреля в Афинах состоялся концерт, посвящённый моему 80-летию. Я, конечно, дирижировал. В программе: Коломирис Симфоническая поэма "Корсар", затем Пятый концерт Бетховена в исполнении молодой одарённой пианистки и в заключение Шестая Чайковского. Зал был переполнен до отказа. Моё появление было встречено овациями и все стояли. После первого отделения отдыхать мне не пришлось: телевидение, газетчики и частные лица...
Перед Шестой симфонией состоялась церемония: меня объявили почётным гражданином Афин и мэр Афин Мильтиадис Эверт вручил мне золотую медаль (чистое золото!) за большой вклад в культуру Греции. Затем от Гос.оркестра Греции тоже вручили медаль как большому Учителю. А в конце я сам, поблагодарив за награды, передал свой подарок — новую партитуру Олимпийского гимна, сочинённого греком Спиро Самарас почти 100 лет назад для первой Всемирной олимпиады в Афинах в 1896 году, а в 1996 году очередная Олимпиада пройдёт опять в Афинах. Мой дар был встречен овацией. На другой день Общество греко-советской дружбы устроило вечер–банкет на 200 персон в мою честь. Я являюсь вице-президентом Общества СССР–Греция. Вечер прошёл в душевной атмосфере. Уехал из Греции в очень приподнятом настроении, но уже в самолёте мой высокий тонус улетучился, когда я узнал о трагических событиях в Тбилиси 9-го апреля. (…) Конечно, тбилисцам не до праздников. Такое не скоро забывается…».
Сообщая позднее нам о том, как торжественно его 90-летие отмечал Государственный симфонический оркестр Афин, за пультом которого он стоял неоднократно, Одиссей снова вспоминал о вручении той знаменательной золотой медали:
«Подумать только! Быть почётным гражданином города — центра мировой цивилизации! Я был счастлив необыкновенно!» ( письмо от 12 ноября 1998 г.).
Читая поздние письма, много раз можно было убедиться в неугомонности творческой натуры О. Д. Так,большой музыкант, деятельный дирижёр, не поддающийся грузу лет, он пишет 6-го апреля 1998 года:
«Я вполне доволен работой с Государственным оркестром Афин… Кажется, я Вам писал, что у меня назрела почти новая интерпретация любимой "Патетической" Чайковского Главное — прорвавшаяся, наконец-то к 90 годам мудрость позволила мне глубоко окунуться в глубинные недра трагической первой части и финала. Хочу в октябре повторить это исполнение, но уже в Грузии. А пока что меня ожидает 1-го июня спектакль "Пиковой дамы", которым дорогой мне Большой театр отмечает моё 90-летие! (…) Часто задаю себе вопрос: а зачем я живу? Тут же беру в руки партитуру — и это почти всегда 9-я Бетховена!»
В январском же письме 1999 года из Москвы мы получили своего рода творческий отчёт:
«…так красиво прошло моё 90-летие "Пиковой дамой"! Пусть останется это мне и другим хорошим воспоминанием».
И тут же он пишет:
«Как удивительно складывается жизнь музыканта! Вот я провёл большую жизнь в искусстве. Были успехи и, конечно же, и неудачи . Последние я всегда связывал с некоторым легкомыслием в молодости, небрежным выучиванием партитуры, скороспелым концертом и спектаклем. А вот последнее десятилетие я мало выступаю; зато сижу дома и работаю и чувствую, что окончательная зрелость пришла ко мне в 80 лет и завершилась во все 90! Я весь охвачен мудростью, и это приятно было видеть в "Реквиеме" Моцарта в 1996 году в Афинах, в 5-ой Чайковского в прошлом году в Тбилиси, в "Пиковой" 1-го июня 98-го года в Москве и, конечно, в 6-ой симфонии Чайковского в апреле 98-го года в Афинах. Этого я достигаю дирижированием сидя ( иногда приподнимаясь в кульминациях), причём делаю всё эмоционально, захватывая и оркестр и слушателей. Простите за невольное хвастовство. Вот, дорогая Изольда, я с Вами отвёл всю свою душу. Вы мне заменяете папу и в такой трудный момент моей жизни я жду Вашего сочувствия и понимания».
Наверно, можно согласиться, что такое письмо, и слова последних его строк дорогого стоят!