Злата Моисеевна Ткач – известный молдавский композитор и педагог, первая женщина, которая стала заниматься композиторской деятельностью профессионально в Молдавии. Злата Моисеевна ушла в вечность в канун Нового 2006 года. Общение с нею всегда доставляло радость, и было в ее облике нечто непостижимое. У Златы Моисеевны был мягкий характер, но она всегда умела отстаивать свою позицию, унаследовав от своих предков принципиальность и убеждение в своей правоте.
Благодаря Центрально-Европейскому Центру исследований и документации (Central Europe Center for Research and Documentation), любезно приславшему мне расшифровки магнитофонных кассет, на которых было записано это интервью, появилась уникальная возможность познакомиться с записью, которая никогда не публиковалась ранее. Со Златой Моисеевной беседовала Наталья Фомина.
____________
Злата Ткач – известный молдавский композитор. Перед тем как посетить ее, я посмотрела музыкальную энциклопедию, опубликованную в Москве в 1991 г., где прочла, что она автор нескольких опер, балета, кантат, концертов, сонат и т. д. Злата встретила меня одетой в оригинальный свитер собственной работы и длинной цветной юбке. Ее рассказ, наполненный яркими эмоциональными воспоминаниями, демонстрирует независимый образ мышления и яркий индивидуальный характер. Она помнит свою реакцию на события больше, чем само содержание этих событий.
После смерти своего мужа, Ефима Марковича Ткача, Злата живет одна в небольшой четырехкомнатной квартире. Рядом любимица Златы – игривая кошка Ася, которая чувствует себя подлинной хозяйкой квартиры. Мы разговаривали в гостиной, где на полу большой ковер, а вдоль стен многочисленные книжные полки, кресла и диван. Над диваном висят портреты хозяина и хозяйки дома: это работы друзей семьи. После интервью Злата пригласила меня отведать фаршированную рыбу и домашнюю наливку.
Сегодня 22 марта 2004 года, я беседую со Златой Моисеевной Ткач.
– Злата Моисеевна, представьтесь, пожалуйста. Где и когда вы родились?
– Я родилась 16 мая 1928 года в селе Лозово Ниспоренского района. С трехлетнего возраста родители мои переехали в город Кишинев, и с тех пор я, вплоть до начала войны, проживала в Кишиневе.
– Расскажите, пожалуйста, о ваших бабушках и дедушках с отцовской и с материнской стороны. Все, что вы помните. Где они родились, где они жили? Чем они занимались? Насколько они были религиозными людьми?
– Религиозными они были, конечно. Вот бабушка со стороны матери.
– Как ее звали?
– Ее звали Рива Кофман.
– Кофман это была ее фамилия в замужестве?
– Кофман – это была девичья фамилия моей матери. Бабушка Рива Кофман. Она была кишиневка. Рано умерла. Я была еще совсем маленькой девочкой. У нее было больное сердце. Они были верующими. Я помню себя ребенком. Мы жили с ними вместе. В большой четырехкомнатной квартире, на улице Ланкастерской, была такая улица в нижней части города. [Сейчас это улица Хынку].
Кишинев. Улица Ланкастерская, на которой когда-то жила Злата Моисеевна Ткач. Фото из семейного архива Льва Ткача.
Я помню все праздники. Я помню, как они меня учили фир кашес. Фир кашес – это четыре заповеди пасхальные. Шиб хой алейлу, шалайлу азеф… Это на иврите. Я хотя иврита не знаю, но отрывки из этих фир кашес я помню до сегодняшнего дня. Удивительно, как-то в памяти остается. Да, и потом, обязательно, на Пурим были очень вкусные ументаши. И еще были флудн [лесные орехи, вареные в меду, твердые и сладкие].
– Вафли?
– Да, они были такие твердые, специальные. Это тоже был праздник. Потом справляли Новый год, Рош-а-Шана [רֹאשׁ הַשָּׁנָה, буквально «начало года»].
– А как справляли? Подробно, если можно.
Ну, мне было тогда лет семь, восемь.
– Но, тем не менее…
– Сколько я могу вспомнить, расскажу. Все справляли. Знаете, всякие блюда специальные на Новый год были.
– Яблоки с медом?
– И яблоки с медом, все было на столе. У нас была огромная столовая. Знаете, когда две семьи живут в одном доме, столовая общая. Раньше жили два-три поколения вместе – это было прекрасно. Был большой стол, большущий столовый стол. И этот огромный стол накрывался, и все садились за этот стол, и все эти блюда на белоснежной хрустящей скатерти. И все это было!..
– А сколько человек, примерно, садилось?
– Бабушка и дедушка, папа, мама, я, и, по-моему, тетя еще была. Шесть человек.
– Тетя – это мамина сестра?
– Нет, мама была одна у родителей, так же как и я. Это была дочь сестры бабушки. Как это называется?
– Бабушкина племянница.
– Бабушкина племянница. И вот, мы садились вшестером за этот стол, и обязательно вставал дедушка, и говорил. Мендель его звали, дедушка Мендель. Говорил все, и это было так торжественно, это было нечто. Я помню, в детстве это для меня был такой праздник, это было такое святое, я так верила во все эти обычаи. Понимаете, это потом из меня вытравили всякую веру, в детском доме, во время войны. Я стала атеисткой. Теперь я опять верю. Вот так вот.
– А чем дедушка Мендель занимался?
– Бизнесом.
– Он был деловой человек?
– Он был деловой человек. Он тоже рано умер. Бабушка не работала. Но она была безукоризненная хозяйка, она была такая чистеха. Я помню эту чистоту, которую она наводила в доме, это… об этом можно было только мечтать.
– У нее не было прислуги?
– Нет, прислуги не было... Спальня наша, выходила на улицу, потом была комната-салон. Вот такая комната-салон, там стояло пианино, и отец каждое воскресенье собирал своих учеников, и организовал небольшой оркестр. Это был такой праздник! И вот, каждое воскресенье приходили музыканты. Меня сажали за фортепиано, потому что я с трех лет начала заниматься музыкой. Вот это были такие оркестровые утренники. Они мне очень запомнились, очень. Дальше шла столовая, тут спальня бабушки и дедушки. Четыре. Потом всякие такие помещения были…
– Подсобные?
–Прихожая, кухня, все-все было.
– А у вас была своя комната?
– У меня нет.
– А где же вы жили?
–Я спала в этом салоне... У меня не было своей комнатки. Когда началась война [Великая Отечественная война], в 1941-м году. Сколько мне было лет? Тринадцать, да? Так надо полагать?.. Тринадцать лет мне было, когда началась война. До тринадцати лет я спала в этом салоне. У меня был свой письменный столик, так, уголок. Был свой диванчик. Я не страдала от этого. Если приходили к отцу ученики, то они приходили в такое время, когда я была в школе. Я уже в гимназии училась один год. Когда уходила, папа старался, чтобы к нему в это время приходили ученики. Он был скрипач и работал еще в национальной консерватории.
– А дедушка с бабушкой, умерли до войны?
– Они умерли до войны. Мне было где-то, семь-восемь лет.
– То есть, их хоронили уже на вашей памяти. И вы были уже достаточно взрослой. Что вы помните о похоронах?
– Я мало помню. Меня берегли от этих отрицательных эмоций, кто-то забрал к себе в это время.
– Кто-то из знакомых?
– Кто-то из знакомых. Меня не взяли туда, берегли от отрицательных эмоций.
– Они, видимо, [ушли] друг за другом?
– Друг за другом. Бабушка вслед за дедушкой.
– И, примерно, в какое время?
– Она его не пережила. Даже меньше года.
– Я спрошу вас, вы, наверно, уверены, что похороны были по еврейскому обряду?
– Ну, а как же! Ой, они были такие верующие!.. Я же помню все эти праздники... Когда не стало бабушки с дедушкой, через пару лет началась война. Мы разбрелись, кто куда...
– Злата Моисеевна, а дедушка молился дома?
– Молился.
– И у него были все атрибуты?
– У него были талес [или талит טַלִּית]. Талес был, я помню.
– Тфилин [תְּפִלִּין] он накручивал?
– Все у него было.
– Вы когда-нибудь видели этот процесс?
– Видела, видела.
– Как это выглядело?
– Мне это очень нравилось. Я говорю, что мне безумно нравилось все, что было связано с традициями. С еврейскими. Мне так это нравилось. Я как в светлой сказке была все время.
– Дедушка где-то уединялся для этого?
– Да, он у себя в комнате это делал. Но я, я была... любопытная... И я, конечно, проникала туда, и это видела все.
– Он молился по утрам и вечерам? Или только по утрам?
– Он молился по утрам и вечерам. Дважды в день.
– А в синагогу он ходил каждый день? Или в Субботу?
–Ну, вы знаете, этого я не могу вам сказать…
– Но я думаю, что на праздники…
– Да, это само собой. Иногда меня брали в синагогу…
– На балкон?
– На галерку. Женщины сидели там, а мужчины сидели внизу, это я хорошо помню.
– И что-то вы помните о той синагоге?
– Молились, молились. А что именно?
– Как она выглядела? Вы ходили в хоральную синагогу? Или этого вы не помните?
– Не помню. Война многое стерла из памяти.
– Она забила просто.
– Она забила, совершенно верно.
– Хорошо, но все-таки, облик дедушки, вы, видимо, можете описать?
– Очень хорошо. Очень. Он был добрейший человек. Деловой был человек. Правда, у него бывали кризисные какие-то периоды, ситуации. Бывали успешные периоды. Ну, как у любого, делового человека.
– Он чем-то торговал?
– Да. У него было какое-то дело, он был деловой человек.
– Как он одевался?
– Очень хорошо одевался.
– Светски, да?
– Светски одевался. Очень аккуратным был. Но бабушка его не отпускала. Бабушка, я же говорила…
– Чистюля.
– В отношении чистоты, это было вообще, совершенство.
– Дед носил бороду?
– Не помню. По-моему, носил...
– А голову покрывал? То есть, он всегда покрывал голову? Дома он ходил в ермолке?
– Покрывал. В ермолке, маленькой такой.
– Ну, кипа.
– Да.
– А на улице? Он носил шляпу, котелок?
– Я с ним редко вместе ходила по улице.
– А на каком языке он говорил?
– На идиш.
– Какой язык для него был родным?
– Идиш. Я запомнила идиш только благодаря бабушке и дедушке. А откуда мне было знать идиш.
– Они между собой говорили на идиш?
– На идиш.
– Родители с ними?
– Родители с ними на идиш. Со мной – на русском.
– На русском? Не на румынском?
– На русском. Нет, не на румынском. На русском. На румынском я начала [говорить], когда пошла в школу primară [рум. начальная школа]. В школу primară, когда пошла в первый класс, четыре класса была школа primară.
– Primară – это начальная?
– Начальная. У нас была директриса – Бугаева, на Харлампиевской улице, сейчас улица называется Александру Чолбу. Там была школа, я помню хорошо. И тогда я начала изучать румынский язык. Она была прекрасная, эта Бугаева. Я ее запомнила. Она меня любила почему-то. И я очень быстро освоила румынский язык. И еще я успела один год заниматься в «Regina Maria», в гимназии «Regina Maria». На Подольской, сейчас это школа «Asachi» [Георге Асаки, молдавский писатель (1788-1869)], французский лицей. На Пушкина – Искры.
– Regina в переводе, что это?
– Regina – королева. Королева Мария. Это была гимназия, «Королева Мария». Один год я прозанималась в этой гимназии. И запомнила педагогов.
– А что вы помните о первом дне поступления в школу?
– О первом дне помню. Мы собрались во дворе школы. Что-то Бугаева такое, приятное нам всем говорила. Посвящала нас… Она подходила к каждому из нас, гладила по головке, и говорила, что вот, отныне на нас накладываются определенные обязанности, и мы должны эти обязанности выполнять. Тогда мы будем достойными людьми в обществе. Вот, в таком плане она говорила.
– Это была школа для девочек?
– Это была школа для девочек.
– А какая у вас была форма?
– Ой, не помню.
– Сетки были?
– Сетки были.
– На волосах сетки были?
– Да были сетки. ...Переднички у нас были беленькие... А форма, по-моему, была темная, но какого цвета, я не помню.
– А Бугаева преподавала вам, кроме того, что она была директором?..
– Она преподавала труд и научила меня вязать, вышивать, немножко готовить. Вот за эти четыре года… Мы делали розетки всякие. Потом она вкусу учила, какие с какими цвета сочетаются. Это была воспитанная, в такой, видимо, дворянской семье, женщина. И это, понимаете, она нам всем старалась привить. Это я очень хорошо помню.
– Если вам не трудно, давайте вернемся к бабушкам и дедушкам, но теперь с отцовской стороны.
– Бабушка Кеня была. И дедушка Бенцион. Я его не помню. Я родилась, его уже не было. Он умер очень молодым. Бабушка Кеня была деловая женщина. У нее было двое сыновей. Мой папа и его брат Исаак. У меня здесь есть фотографии. Его брат Исаак. И брата Исаака она обучала в Италии. Она посылала ему огромные деньги. Он окончил там юридический факультет в Риме... А мой отец ограничился тем, что занимался здесь, в местной консерватории и окончил эту консерваторию. Была такая консерватория «Unirea»... Затем стал на самостоятельный путь...
– А бабушка Кеня?..
– Бабушка. У нее был свой дом. Понимаете, вот, например, улица Ланкастерская. На углу была наша квартира на втором этаже, где мы жили с родителями мамы. А через два-три дома, вот здесь, на середине улицы Ланкастерской, был двор, собственный дом, одноэтажный. Много там было комнат. Сейчас скажу: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Семь комнат. Большой коридор, и двор, потом погреб там был. И калиточка в сад.
– Даже был сад?
– Сад и в нем малинник! Боже, как я любила в этом малиннике находиться!..
– Бабушка Кеня, видимо, унаследовала дело мужа?
– Да, у него в Лозове, где я родилась, были лозницы, все лозницы были его – сушка слив...
– Что такое лозницы?
– Лозницы – это специальные ящики, где сушат сливы, чернослив.
– Он занимался сушкой чернослива.
– Да. Он контролировал весь процесс сбора слив. От покупки слив у крестьян, до сбора... Сушеный чернослив пользовался большим спросом. Он его и за границу отправлял. У них было целое предприятие.
– То есть, он занимался сбором, сушкой и сбытом?..
– Да, он контролировал процесс. И жили они хорошо.
– Семья была обеспеченной?
– Обеспеченной, и дом был. Особняк... Одни руины, одни камни [остались], когда мы приехали [после войны].
– А у бабушки, наверно, была прислуга, если она занималась делом еще?
– Видимо, да... У нее были квартиранты.
– Она сдавала?
– Она сдавала. Вряд ли у нее была прислуга. Она любила все делать сама. Она была очень энергичной. Папа унаследовал от нее, а я от папы... Что я могу еще о бабушке Кене сказать? Бабушка Кеня с нами эвакуировалась.
– Давайте вернемся к маме. В каком году она родилась?
– Моя мама родилась в пятом году. В 1905 году.
– В Кишиневе?
– Она родилась в Кишиневе. Окончила гимназию, как все девочки. Была прилежной хорошей ученицей. Она была очень музыкальной, очень хорошо пела. Ну, а работать ей не пришлось. Она, как-то сразу рано вышла замуж, за моего папу и, в основном, была домохозяйкой.
– А история их знакомства?
– Кроткий была человек. Очень кроткая была женщина.
– А внешне какая была?
– Красивая. У меня, к сожалению, довоенных фотографий ее не осталось... Она была красивая женщина...
– Она была высокая?
– Нет. Она была среднего роста. Ну, и папа тоже не был очень высоким. Папа был выше.
– У нее были темные глаза?
– У нее были черные глаза. Волосы были у нее… Круглое лицо. Есть у меня какие-то фотографии, но уже послевоенные. Она была очень хорошей мамой.
– Я спрашивала об истории знакомства.
– Об истории их знакомства я не могу знать, меня еще не было на свете.
<...>
– А какое образование получил папа?
–Он окончил консерваторию. Получил сначала среднее, а потом и высшее образование в консерватории «Unirea».
– По классу фортепиано?
– Нет. Как скрипач. Но, что удивительно, он был очень способный музыкант, и он освоил, будучи в консерватории «Unirea и другие инструменты. Он знал все духовые инструменты и умел играть на медных инструментах. Играл на тромбоне, на тубе, на трубе.
– Это уже после окончания консерватории?
– Это он научился во время. И потом, если он руководил этим маленьким оркестром, он должен был знать все эти инструменты. Это ему сослужило прекрасную службу во время войны. Я еще дойду до этого. Да, он играл на многих инструментах, он был такой музыкант с большой буквы.
– И у них, наверно, была свадьба традиционная?
– Ну, чего не знаю, того не знаю.
– Ну, как вы думаете, все-таки, вы знали нравы своей семьи.
– Видимо. Судя по тому, как бабушка с дедушкой чтили все праздники, все обычаи. Видимо, у них была [свадьба] с хупой [חופה]. Конечно. Да, с хупой была, мама даже рассказывала...
– И они поселились сразу?..
– Они поселились вместе с бабушкой и дедушкой, в нашей большой квартире... Потом родилась я. Вспоминаю, тогда в 1940-м году, перед войной было жуткое землетрясение...
– В Кишиневе?
– В Кишиневе. И когда меня папа спас. Я спала у внешней стены, там у меня был мой уголок. Он схватил меня… Это было ночью... И успел выбежать на улицу. А эта внешняя стена…
– Дом был двухэтажный?
– Двухэтажный. А эта стена обвалилась как раз в мою постель. Да, это я тоже помню. Он меня дважды спас. Я тонула однажды. Вот с тех пор боюсь воды.
– А тонули вы раньше? До этого?
– Тонула я до этого. Он меня учил плавать. Он был спортивным человеком, папа. Очень любил спорт, хорошо плавал и ходил пешком, прямо из Лозово, чуть ли не до Кишинева. Любил ходить пешком на большие расстояния. И вот он учил меня плавать. Сажал меня на спину, а я соскользнула с его спины, и начала тонуть. И вот он меня спас и тогда.
– А сколько вам было лет?
– Ну, лет шесть. Он хотел меня тоже сделать спортивным человеком.
– А где он вас учил плавать?
– Бассейн был в Кишиневе.
– Общедоступный бассейн?
– Да, да, да. Возле вокзала.
– Он брал вас туда и учил плавать?
– Он учил плавать.
– У вас была няня в детстве?
– Нет.
– Мама сама занималась вами?
– Мама не работала. Она сама занималась мной, да.
– Вам читали? Гуляли?
– Естественно. Меня с трехлетнего возраста начали обучать. Отец начал обучать скрипке, а потом взяли учительницу, и начали меня обучать фортепиано. Это я тоже очень хорошо помню. Была такая мадмуазель Каплун. Вот эта мадмуазель Каплун была моей учительницей по фортепиано.
– То есть, ваши музыкальные способности проявились рано?
– Рано. Я уже помню, в четыре года, где-то со сцены выступала. Но вот с какой сцены, я не могу вспомнить. Я помню, подмосток был, сцена была. Я выходила и играла.
– На скрипке.
– И у меня… Да. И у меня была скрипочка восьмушка – это очень редкая скрипка. Обычно начинают с четвертушки, потом до половинки, потом три четверти, потом целая. А у меня была осьмушка.
– Ну, вы с трех лет начали. И что вы читали? На каком языке вы начали читать?
– На русском.
– На русском. Какие-то первые книги, сказки? Ничего не запомнили?
– Нет. Не запомнила. Что я буду просто выдумывать.
– Да, конечно. Тогда давайте, пойдем в гимназию.
– Так. «Regina Maria». Поступила я в эту гимназию. Я уже хорошо знала румынский язык. Я была очень прилежной ученицей. Была отличницей. Почти отличницей. Что-то у меня было лучше?.. А, гуманитарные у меня были послабее, точные у меня были всегда крепче… все на высший балл.
– Странно.
– Да.
– При музыкальной одаренности, точные науки...
– Ну, я старалась.
– А какие учителя? Что-то вы помните?
– Помню. У нас была одна учительница... И она всем говорила: «Ai cap cu gaură și cu paie» [рум. – досл. – у тебя голова с дыркой с соломой = у тебя солома в голове]. Когда кто-то неправильно отвечал, она говорила. Вы знаете румынский язык?
– Нет.
– У тебя, говорит, голова с дыркой с соломой. Вот такая была учительница. Ну, были и приятные учительницы... Там была дисциплина железная, в этой гимназии. Я, в общем, занималась там, хочу вам сказать, на среднем уровне. Потому что там были очень способные девочки, которые по национальности знали румынский язык лучше меня. И, естественно, там все предметы велись на румынском. Мне было немножко трудно, но уже через полгода я не была в хвосте. Я старательная была.