– Вы понимаете, хоть у меня в детстве было очень много от религиозности, но больше от обычаев. От традиции, чем от самой религиозности. В меня очень сильно, как говорится… вдалбливали атеизм во время войны. Но это ненадолго. Потом все-таки, когда эта трагедия была, мама, папа. Я начала верить. Память о них, это перешло в веру, вообще. И я, конечно, верю, но опять таки, синагога сама – это прекрасно, это храм веры. Там есть конкретные люди опять, тоже не все одинаковые.
– Мне просто кажется, что вы, как всякая творческая личность, любая сильная индивидуальность, и вам вообще присутствие в какой-то толпе, в какой-то массе, оно вам чуждо?
– Нет. Я вам скажу. После смерти моего супруга Ефима Марковича, мы с Левой пошли в синагогу. Там нам советовали, пойти и все. Он пошел. Послушно пошел Лева. Значит, его заставили вниз пойти, меня заставили вскарабкаться, несмотря на мои больные ноги, наверх.
– На балкон.
– На балкон. Я просидела, ничего не поняла... Они сказали, что мы должны ходить к ним и пожертвования всякие давать, тут же насчет пожертвований. И когда Лева сказал, что он, вообще, москвич, они потеряли к нам всякий интерес сразу...
– Как-то это все формально. Очень прагматично к этому относятся, как я поняла.
– Я вам говорю то, что есть. Но мы имели раввина, на кладбище он у нас броху прочел. Как он называется? Кадиш.
– Кадиш.
– Да, это мы обязательно сделали.
– Это, когда супруга хоронили?
– Да.
– А когда вы папу хоронили?
У папы тоже был.
– Был тоже раввин?
– У мамы не было. Это было в 1970-м году.
– А оба, и мама, и папа, похоронены на еврейском кладбище?
– Мама была похоронена на еврейском кладбище. И папа туда ходил очень часто, и я ходила. И беседку сделали. Потом папу похоронили на «Дойне». Похоронили на «Дойне», у самой дороги…
– А «Дойна» это?..
– Интернациональное кладбище. Там же есть еврейские кварталы. Я начала сразу же хлопотать о том, чтобы останки мамы перенесли и положили рядом с папой. Это было очень трудно, но я этого добилась... Они стали лежать рядом...
– На «Дойне», там какой-то еврейский?..
– Сейчас объясню. Еврейский квартал. Нам дали место у самой дорожки. И уже, когда они оба были похоронены рядом я поставила такую глыбу, из черного гранита, бесформенную, большую. И на этой глыбе, сделали как свеча выходит из земли. Выгравировали скрипку со смычком.
– Папину?
– Папину... Слева я написала, такими рельефными буквами – папа. Справа – мама. Вот такой памятник. Сейчас когда шла речь о том, чтобы хоронить Ефима Марковича, Е. Шойхет предложил, давайте я выбью в Примэрии место на «Армянском кладбище». Я говорю: «Я не хочу, я хочу рядом с моими родителями». И тогда еще был Ефим Аронович, он, кстати, надо ему отдать должное, он очень много сделал тогда. Он почти все, всю работу сделал.
– Ефим Аронович – это кто?
– Это был Зильберминц такой. Почему его потом отстранили, не знаю.
– Сотрудник Хеседа?
– Да. И он говорит: «Вы знаете, я справился. Есть рядом два места». Я говорю: «Оба места беру». И уже стоит памятник. Этот из черного гранита, абсолютно такой же самый из красного гранита на Ефима Марковича и место для меня. И у же получился ансамбль.
– Это какой квартал?
– 128-й. Вот будете, посмотрите.
– То есть, это рядом?
– Рядом... Это как ансамбль. Я еще хочу оградку сделать, металлическую. Может быть, я даже сделаю маленький столик со скамеечкой. Ну, это мне еще в этом году. Приедет Лева. Я уже без Левы не буду делать.
– Спасибо, большое, за ваш рассказ интересный.
– Только без фотографий, я против фотографий на памятниках...
<...>
… – Он старший, младший?
– Он младший брат.
– Как его зовут?
– Его зовут Женя, Евгений Маркович.
– Чем он занимается в Ленинграде?
– Он пенсионер. Но дело в том, что он был очень талантливый математик, но жизнь не получилась.
– Но он преподавал математику?
– Он преподавал, но он мог добиться гораздо большего. Сейчас он на пенсии.
– У него семья была?
– Да, у него супруга, детей нет ...
– Расскажите нам, пожалуйста, кто изображен на этой фотографии № 1.
– Это моя бабушка Кеня, в молодости.
– Кеня Кофман?
– Нет, Берехман. Это по линии отца. Это конец 19-го столетия.
– Это она с дедушкой?
– Да. Да.
– А дедушку как звали?
– Бенцион.
– Бенцион Берехман. Спасибо. Вот фотография ваша.
Фотография № 2.
– Была я такая, в общем. Здесь мне года три.
– На обороте написано…
– А так как я родилась в 1928-м, то это 1931-й.
– Вот групповая фотография. Фотография № 3.
– Ну, здесь мне, по-моему, меньше, чем три года. Меньше, да. То есть, это раньше.
– Это 1930-й год. Там на обороте написано.
– Да, 1930-й год.
– А кто здесь еще изображен?
– Сейчас скажу. Моя мама в середине.
– А вашу маму как зовут?
– Фаня Эммануиловна.
– Фаня Эммануиловна Берехман, урожденная Кофман.
– Урожденная Кофман. Это ее подруги.
– Ее подруги, которых вы не знаете, как зовут?
– Нет.
– Это сделана фотография в Кишиневе, видимо?
– Да, в Кишиневе.
– Спасибо.
– Фотография № 4. Здесь изображена группа детей.
– Ну, это где-то год 1948-й. За роялем Леля Рисс. Такая пианистка, еврейка. Вот, а это ее, папины ученики. Его ансамбль.
– Это в Кишиневе?
– Это в Кишиневе.
– А что это был за ансамбль? Он был при школе создан?
– При школе. В которой папа преподавал.
– Фотография № 5.
– Это родители моего мужа. Нюма Ефимовна, или Нехама Хаймовна и Макс, ее муж. Ткачи. И маленький мой супруг.
– Она сделана, вот тут написано, в 1928-м году.
– Да.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
– Фотография № 6.
– Это мой двоюродный брат Арончик.
– Фамилия?
– Лернер. Это…
– Он, чей был сын?
– Он сын старшей сестры матери, Эстер.
– Он тоже был скрипач?
– Он тоже был скрипач. [Затем играл в оркестре на альте — прим. Льва Ткача].
– А где он был во время войны?
– Воевал. Воевал на фронте.
– И где именно, вы не знаете?
– Сначала он воевал на нашей территории. Потом в Венгрии.
– Он закончил войну в Венгрии. А что с ним случилось потом?
– Он умер от рака.
– В каком году?
– Давно.
– Ну, примерно?
– В возрасте 52-х лет.
– 52-х лет. В Кишиневе?
– В Кишиневе.
– А родился он?
– В Кишиневе.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
– Фотография № 7.
– Это папа.
– Когда и где она была сделана?
– Ну, думаю, что это было где-то перед самой войной. В Кишиневе.
– В конце тридцатых, или в начале?..
– В сороковых. В сороковых уже. К сороковому году. Вот так.
– Спасибо.
Фотография № 8.
– Я здесь… Мне здесь лет 18, не больше. Где-то 1945-й, 1946-й год.
– Это сразу по приезде, по возвращении?
– Да, по приезде.
– И в Кишиневе она сделана?
– Да в Кишиневе.
– А как вы думаете, где она сделана? Может, быть, это двор вашего дома?
– Нет, это где-то на улице.
– Это на улице Кишинева. Но вы не помните, кто делал эту фотографию?
– Нет, не помню.
– Спасибо. Вот очень симпатичная фотография. Фотография № 9.
– Это я была только… поступила в консерваторию. Я была… вообще я выглядела, если мне было 18, я выглядела на 15. Это сразу же, как только я познакомилась с Ефимом Марковичем. А это его друзья.
– Кого-то из них вы можете назвать?
– Полонский. Вот это Полонский, он в Израиле. Я не знаю, жив он еще или нет. А это Нюма Лозник, скрипач, его уже нет, он умер.
– А в каком году, вы сказали? В сорок?..
– В 1946-м.
– Спасибо.
Вот фотография № 10.
– Ну что, это где-то, сразу же после свадьбы. Через пару лет после свадьбы. 1955-й год.
– Это ваш муж?
– Мой муж.
– Спасибо.
Фотография № 11.
– Это где-то 60-е годы, когда эти все великие композиторы приезжали к нам на Декады русского искусства. Значит, слева направо: я, Пейко, Шостакович, мой муж и Островский.
– Аркадий Островский?
– Да.
– Фотография № 12.
– Это, буквально, через две-три недели после смерти моего мужа. Или даже 9 дней это было. Девять дней отмечали. Вот где-то, буквально… Я и мой сын.
– Сын тогда приезжал из Москвы?
– Сын тогда приезжал из Москвы.
– Спасибо. Вот эта фотография, она был немножко раньше сделана. Когда, примерно, как вы думаете?
– Это уже 1990-е годы.
– 1990-е годы?
Какая-то у меня была творческая встреча. И это после творческой встречи.
– А она была где? В Кишиневе?
– В Кишиневе.
– Спасибо большое.
<...>
– Это Ефим Маркович?
– Ефим Маркович. Очень был неравнодушен к теме Холокоста. И серьезно начал заниматься этой темой.
– А чем это было вызвано? В последние годы?
– Ну, как, чем это было вызвано?..
– Нет, ну, видимо, какие-то силы активизировались, фашистские?
– Он болел, он болел уже. Лет семь он болел, у него был рак, и, видимо, это тоже как-то подхлестнуло его, поспешить сделать это дело. И с Гужелем их было трое. Это была команда. Такая, знаете ли, солидная команда. Он, Левит и Гужель. Один Гужель остался. Левит тоже ушел. И вот они, три таких специалиста. Взялись серьезно за это дело. И он, буквально, почти все время тратил на это. Потому что, он работал не ради денег. Он вообще, ничего не получал за это, можно сказать. Но он работал и получал моральное удовлетворение.
– И что же они делали, конкретно?
– Они подбирали статьи о Холокосте, они подбирали статьи по антисемитизму... Это было сделано с профессионализмом большим. И вот… вышло четыре. Четыре успело выйти. Вот после того, как он скончался, я обращалась к Гужелю. Он говорит: «Я уже не потяну один». И все так и застряло.
– У них вышло четыре сборника документов и статей?
– Да.
– А как они назывались?
– «Не забудем».
– Они издавались в Кишиневе?
– На румынском и на русском.
– На румынском и на русском, в Кишиневе?
– В одном сборнике, да. В Кишиневе.
– То есть, это была билингва.
– Да.
– А в какие годы вышли они по очереди?
– В 2000-м… По-моему, в 2000-м начали… нет, раньше.
– Тоже «Джойнт» поддерживал?
– Игаль.
– С помощью «Джойнта» это было издано?
– Да. Игаль, Игаль Котлер.
– Спасибо.
Источник: CENTROPA.ORG
