Натали Дессей — певица с мировым именем, вокальное чудо нашего времени. Она поражала зрителей главных театров планеты запредельно высокими нотами и изумительно красивой и чистой колоратурой. И конечно, почти невероятной для оперной певицы подвижностью и великим актерским даром. Она была равно восхитительна и в драматических партиях, и в лирических. Каждый спектакль с участием Дессей становился откровением, потрясением и оставался в памяти навсегда. Сегодня мадам Дессей продолжает вокальную карьеру — она выступает с концертными программами и поет блестяще, завораживая безупречным вокалом и драматической глубиной. В рамках XVII Международного зимнего фестиваля «Площадь Искусств» Натали Дессей выступила в Большом зале филармонии с единственным сольным концертом, исполнив произведения французских и немецких композиторов, а также «Анданте» из концерта Глиэра для колоратурного сопрано с оркестром.— Мадам Дессей, вы говорили, что не хотите больше петь в опере.
— Да, не хочу и уже не пою. Я оказалась в опере, можно сказать, случайно. Хотела стать актрисой.
Но у меня проявился голос, и он решил всё. Конечно, мне нравилось выступать в оперных спектаклях, но актриса во мне всё равно преобладала. Я спела всё, что могла спеть, а бесконечно исполнять одно и то же мне неинтересно. Я обожаю театр. И я наконец вернулась в него. Сначала — в сольном спектакле, но хочу играть и в постановках с другими актерами. Около двух лет назад я дебютировала на драматической сцене парижского Théâtre de l'Athénée в монопьесе Говарда Баркера «Und» — это 70-минутный монолог. А сейчас собираюсь сыграть в «Счастливых днях» Сэмюэля Беккета. Удивительная пьеса — тоже монолог: немолодая женщина вспоминает своё прошлое, мужа, друзей. В начале спектакля мы видим ее лишь по пояс, и постепенно она погружается вниз, всё глубже и глубже, так, что под конец остается видна лишь голова. Это конец. Она умирает. Меня завораживает сама идея удержания внимания зрителей исключительно за счет слов, не за счет действия. Моя мечта о сцене была связана с тем, что меня никто никогда не слушал! Как только я начинала говорить, меня всегда перебивали! В юности это сводило меня с ума. Театр дал мне шанс «свести счеты»!
— В концертном зале вы поете сложнейшие и очень продолжительные программы… Такая выносливость — это от природы или ее можно достичь специальной подготовкой?
— Раньше я была занята оперой и не давала концертов. То есть я пела концерты, но очень редко, и, как правило, их программа состояла из оперных арий. Петь концерт в физическом смысле проще, чем исполнять оперу. Труднее в плане концентрации на музыке.
Во Франции, в Германии, в Англии программа должна состоять из 20 произведений, не меньше. Плюс бисы. Когда ты поешь романсы или песни, то можешь играть так же, как и в опере, — с помощью слова или тембра, сложно объяснить… Это поэзия сцены, один из ее вариантов.
— Однажды Катя Ричарелли на концерте в Большом зале филармонии спела на бис 11 произведений… Елена Образцова тоже очень много пела на бис, каждый раз — почти целое третье отделение…
— Не думаю, что это необходимо. Программа есть программа, а бисы — это немного «сверх». Я не знала Елену Образцову лично и, к сожалению, ни разу не видела ее на сцене. Но я слушала ее записи. Она фантастическая певица с феноменальным голосом.
— В операх почти всегда главные герои умирают. Чаще всего — из-за любовных коллизий. Что вы по этому поводу думаете?..
— Человек и в реальной жизни может умереть от одиночества, от того, что его бросил тот, кого он любил. Я знала людей, которые умерли от тоски: пожилые супруги прожили вместе всю жизнь, и вдруг один из них умирает. И вскоре умирает другой.
— Верди писал, что если оперу не ставить так, как ее создали композитор и либреттист, ее не надо ставить вовсе. А сейчас Верди ставят все театры мира, но часто — самым невозможным образом.
— Опера — это в первую очередь не музыка и не пение, а театр! И постановки, которые вы имеете в виду, не вопрос уважения к композитору… Мы должны играть роли персонажей и делать их правдоподобными. Даже когда режиссеры меняют историческую эпоху, но оставляют историю, мне этого уже достаточно, я не вижу в таких постановках «криминала».
— И вы во всем соглашаетесь с режиссерами?
— В большинстве случаев. У меня нет видения роли, концепции, у меня нет идей. Ну, представьте себе! Скажу больше — меня это абсолютно не интересует. Если бы меня это интересовало, я бы сама была режиссером! Я — актриса, маска. Я буду делать всё, что от меня хотят, до тех пор пока у них есть идеи для меня. Если у них нет идей — я как сирота неприкаянная.
— За время вашей оперной карьеры были ли ситуации, когда вы почерпнули что-то для себя от своих героинь?
— Всё время! Если даже я не Травиата, не Лючия, не Мари (из «Дочери полка»), они — часть меня: никто не играет их так, как я. Так что в некотором смысле они — это я.
— А для своей реальной жизни вы что-то берете от своих героинь?
— Нет-нет.
— В один из своих приездов в Петербург вы дали несколько открытых мастер-классов в Культурном центре Елены Образцовой. Считаете ли вы, что присутствие публики необходимо на мастер-классах?
— Я абсолютно против этого. Я бы предпочла работать со студентом с глазу на глаз, так как обучение вокалу — «частная кухня», поэтому я считаю, что на мастер-классах могут присутствовать только студенты-вокалисты и начинающие певцы. Для студента-вокалиста просто петь перед известным певцом — и то очень трудно, а ему приходится петь и передо мной, и перед публикой — это для него слишком большая психологическая нагрузка. У каждого студента есть тот или иной вокальный недостаток, от которого он хочет избавиться, и я должна указать ему на этот недостаток, а публике знать об этом совершенно ни к чему. Следующий раз, когда я буду давать мастер-класс, я потребую, чтобы присутствовали только студенты-вокалисты.
— А в Европе и Америке публика присутствует?
— Да, конечно. Всё то же самое. И это неправильно. Хотя однажды летом я преподавала в Англии в летней академии, так там на утренних занятиях присутствовали только певцы, а публика допускалась лишь на вечерние уроки.
— Российские участники мастер-классов чем-то отличаются от западных?
— Да. Голосами и особенностями технического исполнения. Голоса в основном очень красивые, но они, как правило, «сидят» в горле. Кроме того, когда русские студенты поют на иностранных языках, то даже носители этих языков ничего не понимают, особенно это касается французского. Я знаю, что французское произношение очень-очень трудное, но если человек берется петь французское произведение, то надо заниматься и французской фонетикой.
— На мастер-классе вы столько времени уделяли исправлению произношения студентов на всех языках. Не считаете ли вы, что всё-таки языки надо учить не на уроке вокала? Не целесообразнее ли им получать от вас урок именно по музыке, по технике пения?
— Может быть. Я исправляла всё, что могла исправить.
В том числе и произношение. Но дело не только в произношении. Певцу, берущемуся петь французскую музыку, нужно быть погруженным в эту музыку и, конечно, владеть языком, чувствовать язык, его особенности. Сказанное относится не только к французскому, а к любому языку, на котором написано произведение, исполняемое вокалистом. Но я не хочу углубляться в это, поскольку прежде всего я не хочу учить и у меня нет времени на систематическое преподавание. А во-вторых, я не учитель. Настоящий учитель — это тот, кто может работать со студентами каждый день. Мастер-класс — это вишенка на торте, но не сам торт.
— А есть ли какой-то реальный результат для певца от мастер-классов?
— Думаю, что нет. Реальный результат появляется от ежедневной работы с педагогом.
На моем мастер-классе студент может осознать, насколько далек он от цели, к которой стремится. Но он не может достичь своей цели за одно занятие.
— Артуро Тосканини имел непререкаемый авторитет среди певцов своего времени. Он мог создать карьеру певцу, а мог разрушить. А в наше время есть ли дирижеры, обладающие таким же авторитетом?
— Нет. То было другое время. Сейчас карьеры делаются интендантами театров, менеджерами, звукозаписывающими компаниями, но не дирижерами. Однако Караян в свое время тоже делал карьеру певцам.
— В Ла Скала, например, и в некоторых других театрах публика, если ей не нравится певец, кричит «Бу-у-у!» А кроме как «забукать», может ли публика как-то повлиять на певца?
— Никоим образом. Певцы выкладываются на сцене. Они стараются сделать максимум того, на что способны. Поэтому если кому-то не нравится то, что я, например, сделала, я ничего не могу изменить. Невозможно быть любимым всеми. Это жизнь, и по-другому не бывает.
— Сейчас модно говорить, что публику надо удивлять. Как вы считаете, относится ли это к оперному театру? Все-таки театр — не цирк, где можно достать кролика из рукава.
— А я очень люблю цирк! И люблю удивляться. Но, как я уже говорила, опера — это театр, а в театре я хочу быть сраженной наповал и, может быть, немного удивиться. В театре главное — чувства, а не трюки. Но сама жизнь полна сюрпризов. Сюрпризы — в красоте, в новых идеях, потрясающих интерпретациях, новых взглядах, в том, как рассказываются истории.
— В чем, по-вашему, цель искусства вообще и оперного искусства, в частности?
— Во-первых, развлекать людей. Во-вторых, давать пищу для ума, для души. Но основная цель — развлечение.
— А есть ли ответственность искусства?
— Нет. Вспомните германских фашистов. Они могли послушать оперу в восемь, а в девять шли убивать людей в концлагере. Более того, они цинично использовали искусство: ставили оперы в концлагерях силами изможденных заключенных, а потом этих заключенных уничтожали.
— Существует ли зло в искусстве?
— Нет. Искусство не имеет такой силы. Сила искусства — в явлении красоты. Вы можете заплакать, слушая музыку или стоя перед картиной. А другие произведения вызовут у вас радость. Это много, но это не активная сила.
Беседовала Людмила ЛАВРОВА