«...Сердце и душу свою я отдал все же окончательно великому искусству – Музыке!»
Дмитрий Киценко
...Коварнейшее это существо
издревле сильных от природы било,
свое доказывая торжество...
Достойных ущемляя так и сяк,
она ничтожных двигает в титаны...
Не верь злодейке — попадешь впросак.
Она переустраивает страны.
И, обирая праведных людей,
дает бесчестным набивать карманы...
...Фортуна, норов свой являя,
меняет ход вещей во все века,
его своим капризам подчиняя...
Н. Макиавелли
В непосредственном, живейшем отклике на кончину любимого брата старшая сестра пишет: «…Его работа была его жизнью. Он никогда не изменил ей, никогда не пожалел, что выбрал музыку. Это наследственное. Уже прожив жизнь, Борис благодарит отца, он пишет: "Спасибо папочке за бесценные гены". С пелёнок он жил в музыке. У нас дома всегда была музыка и пение. Я помню зимние вечера, папа ставил пюпитр, раскрывал ноты, брал в руки скрипку и начинал играть. А мы все садились вокруг и пели. Боря, совсем ещё малыш, сидел, внимал и впитывал это чудо. Маме пришлось продавать всё, что осталось от папы: картины, которые он рисовал, книги, которые он переплетал… Но скрипку мама не продала, потому что Боря уже взял её в руки и расставаться с ней не хотел. Он мальчишкой уже знал, чего он хочет, и стал добиваться своего, удивляя окружающих… Потом — Ленинград. (…) Нас всех беспокоила эта поездка, мы боялись за него. Бедная мама, когда во двор заходил бродячий скрипач, она горько плакала, выскребала из всегда пустого кошелька какие-то гроши, подавала скрипачу. Она думала, что и её сын по ленинградским дворам собирает себе на хлеб.(…) Несмотря ни на что, он сам добился своей цели. Он стал тем, чем хотел стать». ( 4.0I.1994).
24 сентября 2018 года исполняется 25 лет со дня кончины Бориса Семеновича Милютина, молдавского советского дирижёра, народного артиста Молдавской ССР.
Родился 1 (14) марта 1905, в Посаде Крюкове на Днепре (так в официальных документах назывался Крюков), Полтавской губернии, в многодетной семье — отец, Семён Гаврилович Милютин, был железнодорожным служащим, мать — Елена Муссиевна Милютина, была домохозяйкой. В семье было семь детей — пять дочерей и два сына.
В административном отношении Крюков всецело зависел от Кременчуга и был только одним из его полицейских участков. На 10 000 населения не было не только ни одного книжного магазина, но не было ни одного газетного киоска.
Вот что пишет о Крюкове начала 20 века Виталий Семенович Макаренко, брат Антона Семеновича Макаренко:
«Население Крюкова можно было разбить на три группы: 1) мещане (из них половина старобрядцы), 2) евреи, 3) железнодорожники.
Евреи занимались торговлей. Также все ремесленники были евреи. Но чем жили мещане — для меня и сегодня является загадкой. И жили совсем не бедно, во всяком случае гораздо лучше, чем ужасная еврейская беднота, где в каждой семье было по 8-10 душ детей.
Железнодорожники, по сравнению с мещанами и евреями, представляли зажиточный класс. Жили они на южной окраине Крюкова, поближе к мастерским, и многие из них уже успели приобрести собственные небольшие домики, как немного позже и мой отец. Это было не трудно — деньги были полноценны, платили золотом и серебром, жизнь была дешевая — достаточно было сэкономить 800-1000 рублей. Вообще они находились в привилегированном положении. Так, например, у них имелись свой врач, два фельдшера, бесплатная аптека, бесплатная больница, бесплатная библиотека, баня и клуб.
Особый оттенок придавало Крюкову находившееся там Главное интендантство. Склады интендантства занимали целый огромный квартал с часовыми по углам у караульных будок. Было очень много интендантских чиновников, носивших полувоенную форму.
И тем не менее при всех своих недостатках Крюков показался нам чуть ли не столицей. Большой ежедневный базар, много магазинов, три церкви, аптекарский магазин, Херсонская улица, вымощенная камнем, тротуары, но, главное, чудесный, широкий Днепр. Стоило только перейти жел.-дор. мост — и вот уже большой индустриальный культурный центр, Кременчуг.
Кременчуг, несмотря на то что он был только уездным городом, был гораздо культурнее и оживленнее губернского города Полтавы. Не говоря уже о том, что в Кременчуге имелся постоянный театр (драматический), театр оперетки, театр миниатюры, позже открылись 4-5 шикарных кинематографа, имелась прекрасная новая аудитория, — Кременчуг постоянно посещался гастролерами: даже такие артисты, как Шаляпин, Анна Павлова, Орленев, Ян Кубелик, Бронислав Губерман, Баттистини, всегда посещали Кременчуг, иногда приезжала Киевская или Харьковская опера, 2 раза в год приезжал симфонический оркестр Ахшарумова, струнный оркестр Андреева и многие другие.
Я даже помню программу первого симфонического оркестра, на который мы попали с Антоном в 1903 г. А. было 15 лет, а мне только 8. Для меня это было рановато, но А. в таких ярких красках описал преимущества симфонического оркестра перед духовым, что я долго и нудно ревел, но все же выплакал у папы согласие. Мы почти первыми пришли в театр и, Боже, с каким благоговением и восторгом прослушали «Стеньку Разина» Глазунова, «Пер Гюнта» Грига, 40-ю симфонию Моцарта и 4-ю симфонию Шумана. <...> (Copyright: Makarenko_Referat der Univ. Marburg. Gotz Hillig, Ludwig_Juppe _Weg 5 1/2, Marburg/Lahn, Deutschland.)
Отец Б.С. Милютина был художественно одарённой натурой: организовал в родном городе из местной интеллигенции самодеятельный хор, которым успешно руководил, написал для хористов Певческую грамоту; владел также игрой на скрипке, рисовал.
Не отсюда ли и блестящие способности Бориса!
Б. С. рассказывал: «Многих интересных людей привлекало в наш дом то, что мой отец по-любительски занимался живописью. До сих пор вспоминаю эти вечерние безмолвные часы, когда я с благоговением наблюдал, сидя за его спиной, рождение на холсте причудливых комбинаций красок, пейзажей, портретов. А в карандаше его искусство признавали превосходящим любительские нормы. Любовь к живописи, по видимому, перешла и ко мне: в детстве я не выпускал из рук карандаша, а пастель и краски были для меня всегда лучшим подарком. Да и мечтал я, несмотря на горячую любовь, не о музыке, а мнил себя в будущем только в Академии художеств. И это поощрялось моей старшей сестрой, заменившей нам впоследствии отца. Она выписывала для меня альбомы и руководства по живописи, снабжала меня красками и ватманом. На всю жизнь живопись стала моей второй "возлюбленной", так как сердце и душу свою я отдал все же окончательно великому искусству – Музыке!».
6-ти лет от роду Борис начинает петь в церковном хоре. Пел и позже, когда учился в реальном училище. Играл также и на скрипке. Свои первые уроки Б. получил у отца.
В 1912 умирает отец, и все заботы ложатся на плечи матери и старшей сестры Марии, которая пожертвовала всем — своим призванием, своей личной жизнью, даже не выйдя замуж. И все ради того, чтобы кормить семью. Матери пришлось продавать всё, что осталось от отца: картины, которые он рисовал, книги, которые он переплетал… Но скрипку мать не продала, потому что Боря уже взял её в руки и расставаться с ней не хотел.
«В школе много говорили о моих способностях и успехах, — рассказывал Борис Семенович, – не знаю, сыграло ли это положительную роль в моей будущей музыкальной карьере, так как и скрипке через несколько лет пришлось уступить место новому страстному увлечению – дирижированию».
И вот Ленинград, Центральный музыкальный техникум, класс Юлия Ильича Эйдлина, знаменитого профессора, воспитавшего многих советских исполнителей (среди учеников Э. – лауреаты междунар. конкурсов М.И.Вайман, Б.Л.Гутников, Е.Камиларов). Будучи на последних курсах техникума, Б. С. посещает консерваторский класс дирижирования у Н. Малько и одновременно берет уроки у И. Мусина. В 1931 году поступает на теоретический факультет Ленинградской консерватории и через год, получив рекомендательное письмо Н. Малько, переводится в дирижерский класс А. Гаука. В связи с переездом Гаука в Москву, последние два месяца учебы Б. С. проводит у И. Мусина.
После окончания Ленинградской консерватории в 1936 году Милютин получает направление на работу в Молдавский Государственный симфонический оркестр, живет и работает сначала в Тирасполе, а с 1940 — в Кишиневе.
С началом Великой Отечественной войны был мобилизован в действующую армию. Сначала в Заполярье, в составе 152-й стрелковой дивизии, где он был капельмейстером 644-го полка, а затем в политотделе 6-й армии 3-го Украинского фронта на должности художественного руководителя Дома офицеров.
Быть музыкантом на фронте отнюдь не означало только заниматься музыкой. Так, они выполняли функции «похоронных команд», а также собирали трофейное оружие.
В Заполярье на их долю выпадали и настоящие боевые задания. «Мне, например, как немного знающему немецкий язык, было однажды приказано отправиться вместе с разведчиками полка в тыл врага, – рассказывал Борис Семенович. – И не знаю, что "спокойней"– оборона или бой?! Оборона – это налеты вражеской авиации и систематические артобстрелы. Но и в активных боевых действиях тоже ведь несладко...».
Одно из самых трагических впечатлений у Бориса Семеновича было связано с переходом на Петсамо, где еще до встречи с врагами на солдат обрушилась суровая арктическая природа. «На переходе мы попали в жестокую, ни на мгновенье не прекращающуюся десятисуточную пургу. Видимость практически была равна нулю. Многие были психически травмированы, полторы тысячи человек ослепли... Прошел не один месяц, прежде чем наша часть восстановила былую боеспособность... Но какие же трогательные проявления боевой солдатской дружбы и взаимовыручки приходилось наблюдать, когда товарищ рядом попадал в беду!» .
Дивизия понесла большие потери. Специально созданная комиссия установила, что личный состав дивизии истощён на 80 процентов и дивизия небоеспособна. Замёрзли насмерть 484 человека, а 1683 обморозили ноги, руки, лицо, уши. Ещё 196 бойцов погибли в боях, 28 пропали без вести и 527 получили ранения. 11 мая 1942 одним батальоном участвовала в наступлении.
Работа в 6-й армии была не менее опасной, чем в полку на Карельском фронте. Очень многие погибали при бомбежке, обстрелах. «Воевать нам не приходилось, но мишенью я служил не раз», — шутил с грустью Борис Семенович. В задачи руководимых им коллективов входило обслуживание освобожденных городов, выступления с концертами.
В конце войны Б. С. поручают организацию ансамбля Одесского военного округа. Сначала Милютин базируется в Ворошиловграде, а в последние два месяца войны — во Львове.
Закончилась война и надо было думать, как жить дальше. Ленинград был далеко, а в его ленинградской квартире уже жили другие люди.
Демобилизовавшись в 1945 году в звании капитана, Б. С. возвратился в Кишинёв на прежнюю должность в Молдавской государственной филармонии.
Создав Государственный симфонический оркестр Молдавии, в 1936—1953 годах Б. Милютин был его главным дирижёром и художественным руководителем.
Б. Милютин становится заметной фигурой в музыкальной жизни города. Его хорошо знают и уважают. Изольда Борисовна, дочь маэстро, вспоминала: «1946 год для меня какой-то очень "блестящий". Когда папа ставил все эти программы, это превращалось в настоящий праздник. То была опьяняющая молодость: цветы, аплодисменты публики...»
Общение с музыкой в семье Милютиных носило всесторонний характер. Изольда Борисовна рассказывает: «Я сама много ходила на репетиции, а дома мы в четыре руки играли те симфонии, которыми дирижировал папа: и Двадцать шестую симфонию Мясковского, и Симфонию Эшпая, тогда еще совсем молодого, симфонии Бетховена, Шостаковича. Сейчас этого вообще нет, даже между музыкантами: все вытеснила звукозапись. А жаль, что эта замечательная традиция отмирает».
В декабре 1947 года Борис Милютин получает звание Заслуженного деятеля искусств Молдавской ССР.
Борис Семенович совмещал исполнительскую деятельность с педагогической в Молдавской Государственной консерватории им. Г. Музическу (с 1998 года Академия музыки, театра и изобразительных искусств): с 1950 года — доцент, с 1965 года до конца жизни — профессор кафедры оперной подготовки; вёл также класс симфонического дирижирования.
В числе других учеников Бориса Семеновича, занимавшихся у него в первые послевоенные годы, были и способные оркестранты Молдавской филармонии Г. Шрамко и Т. Гуртовой, поступившие на открывшееся вскоре в консерватории отделение симфонического дирижирования, имеющее целью подготовку местных кадров. Как вспоминал Л. Гуров, при обсуждении Борис Семенович вначале не хотел брать Гуртового, у которого после службы в армии и капельмейстерской работы с духовым оркестром была несколько испорчена постановка рук. «Я же предложил ему не "отсеивать" заранее способного ученика, а взяться его переучить», — сказал он.
Так начал свою учебу Гуртовой, в 1950—1951 — дирижёр симфонического оркестра Молдавской государственной филармонии, с 1951 года — художественный руководитель филармонии, а с 1953— главный дирижёр и художественный руководитель симфонического оркестра Молдавской филармонии, став, таким образом, преемником Бориса Семеновича на посту руководителя симфонического оркестра.
...Коварнейшее это существо
издревле сильных от природы било,
свое доказывая торжество...
Достойных ущемляя так и сяк,
она ничтожных двигает в титаны...
В книге «Борис Милютин» Галина Кочарова пишет: «В результате конфликта с дирекцией филармонии Борис Семенович с горечью расстается с взращенным им симфоническим коллективом и впервые всецело отдается педагогической деятельности».
Но что значит, если рушится на корню твое дело, дело всей твоей жизни?!
...Фортуна, норов свой являя,
меняет ход вещей во все века,
его своим капризам подчиняя...
Позволю привести обширную цитату из высказываний Изольды Милютиной о событиях тех далеких лет:
«Оценивая давние события с дистанции времени значительно более, чем в полвека, вижу теперь, что по-своему роковую роль в жизни отца сыграли события самого начала 50-х годов прошедшего столетия. Тогда он, авторитетный музыкант, творчески деятельный дирижёр с прекрасной столичной школой, богатой фундаментальными традициями, был, неожиданно для себя, отстранён от руководства симфоническим оркестром филармонии, — коллектива, созданию которого были отданы его молодые годы, энергия и энтузиазм тех лет.
В середине 30-х годов отец, один из первых, привнёс на молдавскую землю, в молодую советскую республику традиции прославленной петербургской школы, традиции самой культуры Северной Пальмиры. Поначалу с не меньшим успехом продолжилась работа отца с оркестром и в послевоенные годы. Однако ему не было ещё и пятидесяти лет, когда на месте Милютина за главным дирижёрским пультом филармонического оркестра появилась другая фигура. Это произошло в тот момент, когда отцом была уже налажена в то трудное время работа оркестра, вынашивались интересные творческие планы, виделись радужные перспективы, устанавливались контакты с знаменитыми музыкантами — проходили с успехом гастрольные выступления некоторых из них с оркестром под управлением Милютина. Обстоятельства 50-х в корне изменили его творческую судьбу, опровергли вынашиваемые к тому времени планы и надежды. Энтузиазм в деятельности отца, а особенно в душе его, уступил место ущемлённому самолюбию. Трудно было смириться с несправедливостью того, что тогда произошло. Думаю, многое вспоминалось ему тогда...
Пройдя фронт Великой Отечественной войны, отец, как только стало возможным, с радостью вернулся к любимому делу на должность главного дирижёра молдавского симфонического оркестра. С горячностью принялся он за собирание оркестра и налаживание его деятельности. За недолгое, но очень насыщенное плодотворной работой время он успел сделать многое. Возглавляемый Милютиным оркестр уже тогда становился одним из ведущих филармонических коллективов. Отец продолжал с успехом делать то, о чём говорил, вспоминая с гордостью довоенные годы. Увлечённо строил он новые планы. Впрочем, нет надобности пересказывать то, о чём можно прочитать в монографии Галины Кочаровой. Там приведена его беседа с журналистом в 1946 году по этому поводу. Справедливо подчёркнуто, что в годы 1946-1953 выступления симфонического оркестра отличались особенным блеском. Было много ярких премьер, концертов с знаменитыми гастролёрами. Все знают, что возвращение к мирной жизни было тогда отмечено всеобщим энтузиазмом. Соответствовало этому и стремление главного дирижёра возродить к полноценной творческой жизни родной коллектив, подарить посетителям концертов радость общения с замечательным искусством большой музыки. Правда, много сил, помню по рассказам отца, уже тогда приходилось прилагать ему, чтобы отстаивать свои позиции в музыкальном искусстве, утверждать своё представление о путях дальнейшего развития симфонической культуры в республике.
Жизнь, между тем, готовила главному дирижёру сюрприз. Не прошло и шести лет с момента возобновления работы оркестра под руководством Милютина, как произошла отставка главного дирижёра. Это, видимо, исподволь готовилось в начальственных, чиновничьих кругах и было спущено «сверху», как было принято в прошлой советской жизни. Причины такой перемены могли заключаться в некой «закулисной» возне не без участия заинтересованных лиц и тогдашней дирекции филармонии. Оставалось только предполагать, что несмотря на весь культурный потенциал его личности, отец со своей независимостью и интеллигентностью пришёлся, как говорится, не ко двору.
Обстановка для творческой работы становилась для него невыносимой. Одним словом, отец вынужден был подать заявление об уходе. Достаточно обтекаемо об этом сказано в монографии: «...Борис Семёнович с горечью расстаётся с взращённым им симфоническим коллективом (...)...конфликт с дирекцией филармонии, который Борис Семёнович как человек самолюбивый и принципиальный сглаживать не стал...».
Однако именно здесь напрашивается пояснение.
Трудно представить себе, что значила для отца работа с оркестром, активная исполнительская деятельность. Отец смолоду мечтал о живом исполнительстве за дирижёрским пультом в симфонической сфере, в большой музыке. Начав свою деятельность в этом плане значительными успехами, он неожиданно был в ней ограничен! И в тот момент как бы преломился его жизненный путь, нарушилась планируемая совсем иначе творческая жизнь...
Думая об отце, лишний раз хочу подчеркнуть — наверно, редко кто любил музыку так, как он, отдавая ей с младенчества всю свою душу!
Считал великим искусством. Называл серьёзные занятия музыкой сладкой каторгой, потому что трудился на этом поприще, в прямом и переносном смысле не покладая рук. Но и получал от этого глубочайшее удовлетворение (кстати, таков удел любого настоящего музыканта!). Отца же с ранних лет влёк с неудержимой силой именно безбрежный мир симфонической музыки. Он хотел жить в нём. Не забудем — на всём, что он делал в Молдавии в этой области, лежала печать традиций петербургской школы, заветов великих мастеров.
Когда стало известно, что отец оставляет пост главного дирижёра в созданном и выпестованном им коллективе, это повергло в шок многих в оркестре, да и не только в оркестре... Мы, близкие, знали тем более, чего это стоило ему самому... Переживания его тогда были столь глубоки, что это осталось с ним на долгие годы.
Узнав о его уходе, преданные отцу и общему делу музыканты оркестра адресовали ему письмо:
Уважаемый Борис Семёнович! Семнадцать лет совместной творческой работы прошло с того дня, когда вы, молодой дирижёр, приехали в город Тирасполь. Семнадцать лет вы отдали делу воспитания музыкальных кадров нашего симфонического оркестра, делу развития музыкальной культуры в нашей республике.
Примите, уважаемый Борис Семёнович, в день нашего расставания глубокую благодарность коллектива симфонического оркестра и искренние пожелания доброго здоровья, творческих успехов на благо развития советского музыкального искусства Крепко жмём вашу руку.
От друзей из коллектива симфонического оркестра.
Кишинёв, февраль месяц 1953 года.
Конечно, отец не мог оставить совсем исполнительскую деятельность. Он гастролировал по приглашению в других городах. Но это было уже совсем не то, что работа со своим оркестром, в родной привычной обстановке...
Но особенно нестерпимым для отца оказалось то, что к этому неправому делу тогда, в 50-е годы, был причастен один из, казалось, самых близких его учеников, с которым отец занимался со свойственной ему отдачей, а затем взял к себе вторым дирижёром. Вопрос о замене главного дирижёра, естественно, решался не без участия этого заинтересованного человека. (прекрасно помню его визит в наш дом — дом его Учителя — с подарком в руках после окончания курса по дирижированию в консерваторском классе Милютина; помню, как он тогда горячо благодарил своего уважаемого педагога; этот портсигар с дарственной гравировкой фигурировал через полвека на выставке, посвящённой 100-летию Б. С. Милютина). Можно сказать без обиняков — как часто, к сожалению, бывает в жизни, и в данном случае ученик предал своего профессора. И это ранило последнего на всю жизнь.
Этот человек опередил своего учителя на пути к вечности, но отец до конца жизни вспоминал о тех событиях с горечью. Гордые и независимые люди не прощают предательства...
Не забылось и то, что став руководителем симфонического оркестра, воспитанник профессора, вскоре получивший почётные звания, во все последующие годы с большой неохотой предоставлял пульт своему Учителю. Во всяком случае под благовидными предлогами тому препятствовал. Мне и прежде доводилось говорить об этом. Как-то с моих слов было помещено в открытой печати: «В жизни творческих людей наступает такой период, когда, обладая профессионализмом, опытом и признанием, он вдруг попадает в разряд просителей. Кстати, его переживал и папа. Ученик, которого он из тромбониста сделал дирижёром, не подпускал его к пульту...
А он не мог жить без оркестра.» («Деловая газета» 21. 05. 1999, Кишинёв).
Не одна я была тому свидетельницей. До сих пор не уходят из памяти сказанные мне лично слова А. Ф., тогдашнего директора филармонии, весьма уважительно относящегося к отцу: «Ну, что я могу сделать?! Не хочет Т. И., чтобы Милютин дирижировал...». Как же можно было расценивать такое отношение? В этой ситуации не только срабатывало известное: хозяин — барин, но ещё и вырисовывались соответствующие личностные качества, что говорило совсем не в пользу нового главного дирижёра. Очень не хочется, чтобы мои слова воспринимались, как желание очернить уважаемого человека. Я просто рассказываю правду!
Теперь уже обоих нет на свете. Горько говорить об ушедших...
Однако на этом, как говорится, дело не кончилось. Происшедшее в тот период отразилось и на том, как в последующие годы освещалось всё, что относилось к истории филармонического оркестра, к его созданию и деятельности до переломного момента, связанного со сменой его руководства в начале 50-х. Это вообще обходилось молчанием. Хотя за событиями того времени стояла судьба уважаемого человека, большого музыканта и видного деятеля культуры... Понятно, что имею в виду своего отца...».
Кроме симфонического оркестра вторым детищем Б.С. была оперная студия при консерватории.
По словам Изольды Борисовны, «он был буквально одержим идеей создания оперной студии при Кишинёвской консерватории. Долгие годы хлопотал об этом, добиваясь в своём консерваторском оперном классе значительного приближения к студийному уровню».
Идею оперной студии в задуманных масштабах так и не удалось осуществить...
Изольда Борисовна считает, что полное пренебрежение тогдашнего руководства консерватории (Института искусств) к хлопотам заслуженного профессора было связано с непониманием профессионального аспекта дела.
Среди выпускников оперного класса Б. Милютина — А. Огнивцев, Т. Чебан, М. Биешу, М. Мунтян, Л. Алёшина, П. Ботезат, Н. Ковалёв, В. Савицкая и др.
... Свой очерк хотел бы завершить словами народной артистки СССР Марии Биешу:
«Моё творческое общение с Учителем продолжалось буквально до последних дней жизни этого прекрасного человека. Душа моя всегда тянулась к музыке, но многое в ней я узнала благодаря ему. Он взлелеял во мне какое-то святое чувство, которое ведёт меня по дорогам искусства».
Основным источником для написания очерка послужила книга: Галина Кочарова, Изольда Милютина. Борис Милютин. — Кишинев-Тель-Авив: Beit Neily Media. 2015. — 256 с.