Тайна рождения поэта
Марьям ВАХИДОВА
«Он мстит миру за то, что сам не от мира сего; мстит людям за то, что сам «не совсем человек» ... Звери слышат человеческий запах. Так люди слышат в Лермонтове запах иной породы».
Д. Мережковский
«…Он исповедался в своих стихах… оставь любопытство толпе и будь заодно с гением!»
А. Пушкин – П. Вяземскому о Байроне
За жизнь, за мир, за вечность вам
Я тайны этой не продам!..
М. Лермонтов. Исповедь
«Лермонтов и я — не литераторы»[1], — сказал однажды Л. Толстой. Если в отношении их автора слова звучат проявлением ложной скромности, то в отношении М. Лермонтова они просто оскорбительны. Вряд ли Толстой хотел оскорбить поэта. Не хотел ли он таким образом дать нам понять, что тайну их происхождения искать надо в их творчестве, которое большей частью исповедальное?!..
В русской литературе нет второго такого поэта или писателя, к наследию которого отнеслись бы столь небрежно, как это произошло с Лермонтовым. Не сохранены или уничтожены почти все даты, связанные не только с его биографией и творчеством, но намеренно запутаны даты жизни и смерти его бабушки Елизаветы Алексеевны, примерно обозначены даты, связанные с матерью и с отцом — Юрием Петровичем, предметом больших споров сделали дату рождения самого поэта. И это несмотря на то, что любая искаженная цифра в биографии одного из них, приводит к цепной реакции искажений в датах многочисленных домочадцев Столыпиных, Арсеньевых, и Лермонтовых. Тем не менее, лермонтоведов это никогда не смущало. В отличие от Пушкина и Толстого с их богатым наследием (личные письма, дневники, воспоминания…), Лермонтов дошел до нас, в основном, в своем творчестве. Несколько сохранившихся писем, больше похожих на записки, противоречивые воспоминания заинтересованных современниц, прозревших постфактум; будто списанные с произведений поэта воспоминания большей части его современников и более подробно представленные в офиц. документах последние часы жизни поэта, не вносящие никакой определенности и в этот трагический час поэта.
«Один единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся», «Каин русской литературы», — писал о нем Д.С. Мережковский в 1908 г. в очерке «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества». Лермонтов остается, «безусловно, одной из самых многомерных, сложных, противоречивых фигур в русской литературе»[2], — пишут о нем и в ХХI веке.
М.Е. Салтыков-Щедрин, прочитав записки Сушковой, писал: «…материалы эти изображают нам Лермонтова-офицера, члена петербургских, московских и кавказских салонов, до которого никому из читателей собственно нет дела. Но о том, какой внутренний процесс (здесь и далее выделено мной. — М.В.),при столь обыденной и даже пошловатой обстановке, произвел Лермонтова-художника — материалы даже не упоминают… Не было ли тут какой-нибудь китайской стены,которая отделяла поэта от мыслящей среды?.. На все эти вопросы книга, изданная г. Семевским, не дает никакого ответа. Поэтому главным материалом для биографии Лермонтова и теперь остаются исключительно его произведения. Это понял немецкий переводчик Лермонтова, Боденштедт: «...Недостатки Лермонтова были недостатками всего светского молодого поколения в России; но достоинств его не было ни у кого. (!) Вернейшее изображение его личности все-таки останется нам в его произведениях, где он высказывается вполне таким, каким был...».
«…Именно поэзия и была искренним отголоском лермонтовских настроений… Поэзия Лермонтова неразрывно связана с его личностью, она в полном смысле поэтическая автобиография…» — читаем мы и в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Так давайте вместе и попытаемся прочитать эту поэтическую автобиографию…
О жизни поэта написано немало такими исследователями, как Лонгинов, Вырыпаев, Висковатов, Андроников, Иванова… Лермонтовская энциклопедия (далее — ЛЭ), единственная в своем роде, вобрала в себя вроде бы все, что напоминает нам о поэте и его эпохе, но и она не расставляет не только всех, но вообще каких-либо точек в его судьбе.
Все вышеназванные исследователи противоречат не только друг другу, но сами себе, внутри одного исследования, когда пытаются объяснить нам семейную трагедию Лермонтовых. Читая их труды, все время задаешься вопросами, на которые никто из них не дает ответа, даже те из них, которые собирали сведения о поэте, общаясь непосредственно с его ближайшим окружением: с бывшими пансионерами, однокашниками по Юнкерской школе, с родственниками, со старожилами в Тарханах… Лонгинов, Вырыпаев и Висковатов вообще имели возможность, проверив тут же записи в церковных книгах, восстановить любую интересующую их дату... Однако даты рождения и смерти Е.А. Арсеньевой, самого поэта, дату венчания его родителей не найти в церковных книгах. Чтобы расставить хотя бы в этом вопросе точки, нужно было очень постараться! Но не меньшее недоумение вызывает и др. вопрос: почему никто из семейства Лермонтовых не участвует в споре Арсеньевой с Юрием Петровичем за маленького Михаила? Арсеньевы вообще не вмешиваются...
Все лермонтоведы сходятся на том, что Елизавета Алексеевна с Марией два года не хотела возвращаться в Тарханы. Но, как будто сговорились, никто не уточняет, где были они эти годы? Два года, проведенные в столицах, не остались бы незамеченными и всплыли бы в любом источнике (в письмах, дневниках, воспоминаниях) многочисленной родни Столыпиных и Арсеньевых! Последним вряд ли Елизавета Алексеевна могла в эти два года вообще показаться на глаза, поскольку их сын и брат, ее муж, отравился по ее вине, их снохи.
Не понятно, почему Е. Арсеньева, отсудившая даже наследство Марии по отцу, не доехав до Тарханов, куда она возвращалась после двухлетнего отсутствия, привозит дочь домой уже помолвленной с сыном своей знакомой Анны Лермонтовой, с которым Мария впервые встретилась здесь же, и затем играет богатую свадьбу дочери. Это не логично для Арсеньевой, которая никогда ни до, ни после этого не была в проигрыше. При всей своей предприимчивости Е. Арсеньева не могла, грубо говоря, прошляпить свое состояние, согласившись выдать единственную свою наследницу за бедного Юрия Петровича, если бы это не было продиктовано в первую очередь ее интересами.
Поэт, якобы в память о Михаиле Васильевиче, получил свое имя. Неужто традиция Лермонтовых, длившаяся десятилетиями, так легко оборвалась на Юрии Петровиче и, если верить Т. Толстой, из-за погашения тещей какого-то его ничтожного карточного долга?.. В этой статье мы попытаемся ответить на все эти и другие вопросы. И начнем с самой главной для нас даты — 1810 года, когда Елизавета Алексеевна вместе с дочерью покинула Тарханы.
________
Кавказ и судьба поэта — понятия неразделимые. На Кавказ мы и обратим свой взор. Уже год как нет в живых ген. А.В. Хастатова. А это значит, что обе сестры овдовели, с разницей в один год, и носят траур. Могла ли Е. Арсеньева сидеть в праздных столицах и ходить с 15-летней дочерью по балам, когда в далеком Шелкозаводске на Тереке с тремя детьми на руках ее сестра, как никто другой и как никогда именно сейчас была близка ей по духу! Не могла. В ЛЭ в справке о М.А. Шан-Гирей (урожд. Хастатовой) мы узнаем, что, оказывается, она «была дружна с М.М. Лермонтовой, которой принадлежат девять записей в альбоме Марии Акимовны, и, возможно, с ней воспитывалась» (с. 618). Но летом 1814 года 19-летняя М. Лермонтова выезжает, как принято считать, из Тарханов в Москву, где должен, якобы, родиться ее сын, а из Питера, (а не из Москвы!) ее 15-летнюю тезку «досрочно» забирают из института и увозят на Кавказ. Посмотрим, когда они могли «воспитываться вместе», если между сестрами четыре года разницы, а это в их возрасте очень существенно. В 1810 г., когда Марии Арсеньевой шел 15-й год, Хастатовой не было и 11-ти. Если в той же ЛЭ о М.М. Лермонтовой сказано, что она «воспитывалась дома», т. е. в Тарханах, а М.А. Шан-Гирей «воспитание получила в дворянском институте в Петербурге», то методом исключения вычислим годы, когда сестры могли оказаться одновременно в одном месте. Запись о Хастатовой: «в 1814 досрочно взята родными из института» (с.618). Если досрочно, значит, она успела отучиться какое-то время! В каком именно дворянском институте и какое время Мария воспитывалась, не уточняется, но можно допустить, что, как дочь покойного генерала русской армии, очень состоятельного, но не имевшего отношения к российскому дворянству (разве что по линии жены), Марию могли принять только в Патриотический институт (учрежденный Женским патриотическим обществом в 1813 г.!) и, выходит, только на 14-м году жизни. Тогда понятно, почему мать досрочно забирает свою дочь из этого нового института. Как и во всех питерских институтах для девочек, здесь царил жесточайший режим. Воспитанная в Чечне в абсолютной свободе, даже без светских условностей, ограничивающих свободу ее столичных сверстниц дворянским этикетом, что тоже примиряет постепенно с жесткой дисциплиной, она не смогла бы выдержать никакой диктат над своей личностью. Известна еще одна дата: в 1816 году М.А. Шан-Гирей уже замужем и до 1825 года живет «в семье своей матери, в Шелкозаводске и Горячеводске». (ЛЭ, с. 618) Получается, что сестры могли «воспитываться вместе» только в 1810-1811 гг., когда Е. Арсеньева могла привезти свою дочь на Кавказ к своей сестре Екатерине! Тогда понятно, почему альбом завела девочка, подражая взрослым, а записи в нем делает девушка Мария, у которой он и остался до конца ее жизни...
«М.Ю. шел третий год, когда умерла его мать. Он смутно, но помнил ее. Альбом и дневники матери он всегда носил с собой. Дневники матери Л. разыскать я не мог», — пишет Висковатов. «Альбом матери он всегда возил с собою и еще 11-летним мальчиком на Кавказе вносил в него свои рисунки. Неразлучен (!!! — М.В.) с ним был и дневник матери», — вторят все биографы поэта. Но кто видел этот дневник последним, и почему бабушка не побоялась отдать его внуку еще в том возрасте, когда реакция на него мальчика могла оказаться непредсказуемой?! Не хотела ли Е. Арсеньева раз и навсегда порвать узы, связывавшие его с Юрием Петровичем, но уже руками внука, который должен был знать, что этот дяденька чужой ему человек? К записям в дневнике матери мы еще вернемся, а пока запомним, что, прочитав этот дневник, Лермонтов был «ошеломлен» и даже снова перестал ходить, слег! Какая информация о матери могла так основательно расстроить психику ребенка? И не сам ли Лермонтов перед последней дуэлью уничтожил этот дневник, дабы оградить память матери от пересудов в обществе? Ниже попытаемся ответить и на эти вопросы. Тем более что интерес к его семье был особый, если верить бывшему юнкеру А.Ф. Тирану: «… Замечательно, что никто не слышал от него ничего про его отца и мать. Стороной мы знали, что отец его был пьяница, спившийся с кругу, и игрок, а история матери — целый роман…». (Т.е. отдельная история от истории Юрия Петровича!)
«…Однажды, возвратившись домой, — пишет Т. Толстая, — он (Михаил) сказал, что озяб и никак не может согреться. Его уложили в постель... Потом он стал бредить... Оказывается, он знал все. Знал, как умерла его мать, как отец воевал с бабушкой…». Мало ли ссорятся родители? Почему такая тяжелая реакция у мальчика? Не тогда ли он впервые, уединившись где-нибудь под дубом, прочел дневник матери? «…В появившейся сыпи узнали корь. Мальчика спасли от смерти, но он опять перестал ходить... Начиналась весна... Мальчика выносили на улицу в сидейке… К осени (!) мальчик начал вставать... Он только что сменил молочные зубы на постоянные». (Т. Толстая) Обратим внимание на последнюю деталь. У кого есть дети, тот мог сам наблюдать, что процесс смены молочных зубов на постоянные заканчивается к десяти годам. Не раньше! «Теперь, когда он свободно читал по-французски, Миша принялся читать альбом своей матери, — пишет Т. Толстая. — Стихи ему нравились… многие стихи были без подписи и посвящения». Почему? Разве она собиралась кого-то посвящать в свои записи? И кто первым и на каком основании признал ее стихи посвященными Юрию Петровичу? «…Потом мальчик принялся читать дневник своей матери; многие стр. были написаны по-франц..Это чтение ошеломило его», — заканчивает Т. Толстая, не считая нужным объяснить хотя бы это недетское и очень сильное чувство! Что и почему могло «ошеломить» мальчика?.. Но! Для нашей версии лучшего слова не подобрать! Запомним это. Чтение дневника вызывало массу вопросов, но мальчик не мог задать их Юрию Петровичу: «на некоторых стр. М. М. ясно адресовала упреки… Ю.П., (он) мог отобрать у сына заветную тетрадь, чтобы навсегда похоронить семейные тайны», — продолжает ровное повествование Т. Толстая, не считая нужным хоть как-то прокомментировать ту бурю чувств, которую ребенок сейчас переживает. Ведь чуть раньше, в бреду, Миша все уже озвучил о семейных скандалах, и ошеломить его это уже не могло. Какие «страшные» семейные тайны узнал Миша? Не этим ли детским потрясением объясняется, почему «исстрадавшийся» по отцу взрослый юноша так и не напишет его портрет? Был ли Юрий Петрович родным ему человеком?
Как бы художественно не обыгрывала Т. Толстая факты из биографии Лермонтова, факты остаются фактами, поскольку они путешествуют по исследованиям других биографов и воспоминаниям современников и родственников поэта. Рассмотрим один из них. Побывав, после долгих уговоров (!) бабушки, на могиле своей матери, Михаил, вернувшись домой, попросил разрешения посмотреть ее альбом. В этот день он, якобы, нарисовал то, что запомнил на могиле матери. Шестилетний ребенок вряд ли так среагировал бы, поскольку матери он лишился в бессознательном возрасте. А если ему был в то время шестой год, а не третий? Тогда понятно, почему он помнит ее и даже не забыл ее песню! «Бабушка заплакала, — продолжает автор, — и написала число: «19 декабря 1820 г.» …В альбоме был приклеен небольшой круглый кусок березовой коры. Арсеньева долго его рассматривала, но так и не поняла, зачем он здесь». Собиралась ли Мария бежать из дома? С сыном! Тогда это означало бы прощание с родиной, как с березовым краем! Какое другое серьезное объяснение этому может быть?.. В дневнике были два стиха, которые приведем ниже и еще запись на французском языке: «Вы пишите потому, что хотите писать. Для вас это забава, развлечение. Но я, крепко любящая вас, пишу только для того, чтобы сказать вам о своей любви. Я люблю вас. Эти слова стоят поэмы, когда сердце диктует их...» (Т. Толстая). Вряд ли эти слова написаны в адрес Юрия Петровича, т. к. они даже не успели полюбить друг друга: едва поженились, он к ней остыл, а знали друг друга до помолвки всего две недели! И еще: «Верно то, что я тебя люблю, и люблю крепко»... Было ли это обращение к Юрию Петровичу? В этом случае теща отдала бы этот дневник своему зятю, но она-то знает (как никто другой!), кто был единственной любовью ее дочери, и знает, что она не смирилась в замужестве…
[1] Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22-х т., М., «Худ. лит», 1984, т. 17., с. 242.
[2] М. Ю. Лермонтов. Юнкерские стихи или без цензуры. С. 11.