Николай Луганский: «Классическая музыка должна быть в программе каждой школы»
Среди лауреатов Госпремии 2018 года — Николай Луганский, пианист, народный артист России, профессор Московской консерватории.
— Насколько Вам важны премии, звания?
— Приятно, почетно, хотя немного неожиданно. Я слышал, что меня выдвигали, но не предполагал, что в итоге окажусь среди награжденных.
— Ваша концертная деятельность — способ самовыражения?
— Пока я играю и слушаю музыку, чувствую себя лучше, чем когда лишен этой возможности.
— Вы почти 20 лет преподаете в Консерватории. Ваш взгляд на состояние музыкального образования?
— Знаете, выносить суждение, оценивать — удел молодых, чем старше становишься, тем дальше понимаешь, насколько все сложно и многогранно.
Я в курсе, что сейчас развернулась дискуссия на тему реформ в детских музыкальных школах, ставится вопрос, не нужно ли упростить там программу, но не углублялся в эту проблему.
Моя главная мысль: классическая музыка должна внедряться в обычных общеобразовательных школах. Процент людей, для которых классическая музыка, поход на концерт, в оперу важны в повседневной жизни, по России меньше в два-три раза, чем в Европе.
— Стоит ли ребенка заставлять заниматься музыкой?
— Сам он вряд ли будет учиться грамоте — его заставляют дома, потом в школе. Таблицу умножения дети тоже зубрят по принуждению. Неважно, насколько часто потом в жизни она бывает нужна.
Ребенку не зря говорят: «Ты не будешь сейчас смотреть мультик или играть в компьютере, а должен почитать книжку». Вот с музыкой должно быть так же. Ведь если человек в детстве не приобщится к классике, то в более зрелом возрасте сделать это намного труднее, удовольствием она может так и не стать.
Как организовать процесс обучения? У меня нет рецептов. Но то, что музыка должна быть в программе любой школы, для меня очевидно. Тогда больший процент людей будет находить радость и утешение в великой музыке.
— Вы рассказывали в одном из интервью, что Вас никто не заставлял заниматься. У Вас была какая-то особая мотивация?
— Я охотно занимался, потому что не испытывал трудностей. Мне все давалось довольно легко. А если уж искать какую-то мотивацию, то пусть прозвучит не так эффектно, но я был из тех детей, которым нравилось радовать родителей.
Папа с мамой, хотя и не были музыкантами, имели дома небольшую фонотеку. Мои первые впечатления связаны с записями всех сонат Бетховена в исполнении Марии Гринберг, пластинок Шопена — его сочинения в интерпретации Беллы Давидович и Владимира Фельцмана.
Что касается радио, то существовала так называемая «четвертая программа» — музыкальный канал, где транслировали классику.
Конечно, я постоянно ходил на концерты — когда-то сам, когда-то с друзьями из школы. Самыми запоминающимися были те, куда удавалось попасть без билета, — это вызывало прилив адреналина.
— И на конкурсы Чайковского захаживали?
— Конечно. Тогда это было главным событием. К тому же конкурсы Чайковского совпадали с чемпионатами мира по футболу, и тогда июнь проходил в накаленной атмосфере спортивного азарта. Во мне просыпался болельщик. Совсем скоро нам это вновь предстоит пережить на XVIКонкурсе имени Чайковского.
— А что Вас в свое время сподвигло на участие в конкурсе?
— В ноябре 1993 года скоропостижно умерла мой педагог Татьяна Петровна Николаева. А у меня перед этим как раз случилась травма позвоночника, и я не играл на рояле месяцев пять и только-только начал восстанавливаться.
После ее смерти я перешел в класс к Сергею Леонидовичу Доренскому, и он сказал, что мне нужно готовиться к конкурсу Чайковского, чтобы быстрее восстановить форму.
Тот конкурс дал старт моей российской карьере. В частности, я получил право сыграть сольный концерт в Большом зале Консерватории, а это было моей мечтой. Выступление на этой сцене с детства казалось мне чем-то грандиозным. Подобные чувства испытываю и по сей день.
— Конкурс — это всегда соревнование, кто выше, быстрее, интереснее. Говорят, Вы играете в шахматы. Как оцениваете свои достижения?
— Думаю, где-то на первый разряд. А в пору самого сильного увлечения блиц мог играть на уровне кандидата в мастера.
Но это все-таки хобби, потому что если по-настоящему заниматься шахматами, то они требуют ужасающей работы — более монотонной и изматывающей, чем ежедневные занятия инструменталиста. Необходимо все время усваивать огромное количество новой информации.
— Шахматы — такая популярная вещь среди музыкантов. Почему?
— Заблуждение, что между музыкой и шахматами много общего. В музыке нет понятий «правильно» или «неправильно», выиграл-проиграл. Она неосязаемая. А в шахматах — наоборот, жесткие критерии, особенно сейчас, в эпоху компьютеров. Видимо, для меня шахматы были способом переключиться из сферы неосязаемого в мир рационального.
— Вы считаете себя «активным гражданином»?
— Признаюсь, в последние годы стал меньше интересоваться политикой. В юности, в конце 1980-х, я читал толстые журналы противоположных направлений. В 90-е, хотя и на демонстрации не ходил, был в курсе событий. Но в последнее время подостыл.
Не вижу в этом ничего отрицательного. Пару лет назад, когда отмечалась годовщина Октябрьской революции, в интернете начался проект «1917. Свободная история». Я невероятно увлекся, потому что складывалась более объективная картина, чем в любом учебнике истории, где изложение фактов подгоняется под определенную канву. А тут ты воочию видишь, какое всеобщее затемнение мозгов случилось у людей во время Февральской революции, какая эйфория всех охватила.
На миллионы людей оставались один-два трезвомыслящих человека, но их голоса никто не слышал.
Чтобы установились стабильность и порядок, потребуется пролить кровь миллионов людей, — такой прогноз делает некий человек летом 1917 года. Меня это сильно остудило — когда понимаешь, к чему может привести активная политическая позиция.
Мне ближе подход Антона Чехова. Если почитать его рассказы, то складывается часто мрачная картина современной ему России, но очевидно, что революционеров и ниспровергателей строя он бы категорически не поддержал.
Евгения Кривицкая, “Культура“