Ребята из Одессы (2)
А Бенно Рабинов стал очень известным скрипачом. Его огромный звук сравнивали со звуком Эльмана и Зайделя. (Мой американский коллега ребёнком жил в Нью-Йорке в одном доме с Рабиновым и постоянно слышал тот замечательный звук, который и вдохновил его стать скрипачом, и очень хорошим).
Рабинов сделал свой Карнеги-Холл дебют в 1927 году с оркестром Нью-Йоркской филармонии; дирижировал Ауэр. Рабинов играл на Гварнери дель Джезу, бывшей скрипке Крейслера. А в 1959 году друг Рабинова подарил ему и скрипку Страдивари, на которой тоже играл Крейслер, с одним условием – чтобы имя дарителя осталось анонимным.
В 1933 году состоялся 1-й Всесоюзный конкурс музыкантов-исполнителей, и феноменальный скрипач Борис Фишман стал лауреатом 1- й премии. Был он калекой, в детстве болел полиомиелитом, передвигался с трудом, на сцене выступал сидя. В этом он был схож со знаменитым израильским скрипачом Ицхаком Перльманом.
Сейчас, во всяком случае в Америке, сделано всё возможное, чтобы инвалидам был доступ во все публичные места. Когда в 1982 году проектировался и строился наш зал для Балтиморского симфонического оркестра, Перльман был консультантом по доступу артистов-инвалидов к сцене и артистическим комнатам. Но в то время, в 20-х – 30-х годах, об этом, конечно, не могло быть и речи. Спасибо, что хоть стул на сцену поставят.
На том же конкурсе, но вне его, по причине молодости, играл 11-летний Буся Гольдштейн, ученик Столярского. Его игра стала совершенной сенсацией. Со времён Хейфеца, никто так в России не играл.
Когда Хейфец приехал на гастроли в СССР в 1934 году, ему хотели показать нескольких лучших детей. Сперва он попросил их сыграть гаммы, и все, кроме Буси, провалились. Он их дальше и слушать не захотел. Один Буся гаммы здорово сыграл, и Хейфец согласился его послушать.
Вот эта фотография как раз с того памятного дня, который, сами понимаете, не прибавил Бусе популярности среди сверстников-соперников.
Скрипач Марк Резников вспоминал “самого одарённого из всей этой плеяды молодых дарований — Бориса Гольдштейна. Это был настоящий вундеркинд, и в детском возрасте он блистал, как зрелый исполнитель.
Я его услышал впервые в Ленинграде на всесоюзном конкурсе. Он исполнил тогда труднейший скрипичный Концерт №1 Генрика Венявского fis-moll. Его игра всех буквально потрясла. С невероятной лёгкостью он преодолел все технические трудности в этом сложнейшем концерте, и в игре его было столько огня и страстности, что трудно было себе представить, откуда это у такого мальчика”.
Вот запись 3-ей части Концерта Мендельсона, сделанной в 1934 году, когда Бусе было 11 лет:
Сталин заинтересовался блестящей игрой молодых скрипачей и пианистов; “дети Революции”, они родились и выросли уже при Советской власти и были наглядным примером отеческой заботы “лучшего друга детей”.
И кто же, как вы думаете, заинтересовал Сталина больше всех? Фишман, конечно, был замечательным, зрелым скрипачом. Лауреат 1-й премии конкурса пианистов,16-летний одессит Эмиль Гилельс уже тогда поражал своей виртуозностью. Но Буся… Это было что-то особенного. Во-первых, ребёнок. А во-вторых, чудо-ребёнок.
Вот что написал старший брат Буси, сам отличный скрипач и композитор, Михаил Гольдштейн:
“Постановлением Совета Народных Комиссаров за личной подписью Молотова Бусе была выдана большая денежная премия. (Бусю наградили премией в 5 000 рублей. В 1934 году профессор консерватории получал 400 рублей в месяц, а доцент – 200 – 250 рублей – ГК).
Для вручения премии Бусю пригласили в Кремль. Деньги передавались в присутствии Сталина.
— Ну, Буся, теперь ты стал капиталистом и, наверно, настолько зазнаешься, что не захочешь меня пригласить в гости, — изволил пошутить Сталин.
— Я бы с большой радостью пригласил бы вас к себе, — честно ответил Буся, — но мы живём в тесной квартире и вас негде будет посадить.
Ответ был поразительно удачен — и совершилось чудо. Сейчас же последовало распоряжение самого Сталина о предоставлении квартиры в новом доме, вблизи Курского вокзала. А о беседе со Сталиным быстро распространились разнообразные слухи.
Газетчики делали репортажи с красочными описаниями «незабываемой» и «исторической» встречи маленького скрипача со Сталиным. Об этой встрече с умилением рассказал в своей книге о Сталине даже французский писатель Анри Барбюс”.
Вот эта цитата:
“Как сейчас вижу восторг двух маленьких чародеев — пианиста Арнольда Каплана и скрипача Буси Гольдштейна, рассказывавших мне, как они после своего триумфа в Консерватории были у Сталина”.
Чтобы цитату эту найти, а она находится в конце книги, мне пришлось “перелистать” на интернете всю книжку, ну и почитать её немного. Оказалось, что у одного из моих любимых писателей, автора великой антивоенной книги Огонь, в 1935 году вышла такая лизоблюдская книга о “самом любимом”, что я почувствовал сильную изжогу, пока не добрался до нужной страницы.
Правда, книжка эта почти тут же была изъята из библиотек. Ведь, вскоре после публикации, бесчисленное число героев этого опуса, “друзей и соратников вождя”, оказались “суками погаными”.
Не все “попутчики” были такими бесчестными. Книгу без вранья “Возвращение из СССР” написал в 1936 году другой французский писатель – в то время коммунист, будущий нобелевский лауреат Андре Жид (не пугайтесь, господа. Этот Жид был стопроцентным этническим французом; простo так читается его фамилия Andre Gide). После этой книжки Жида уже не печатали в СССР, пока был СССР.
Михаил Гольдштейн продолжал:
“Конкурс музыкантов сделал свое дело: Буся стал знаменитостью. Посыпались приглашения на концерты из разных городов. В сопровождении сестры и матери брат ездил по стране и выступал с сольными концертами. Всюду был большой успех.
Материальное благополучие завоёвывалось не только высокими гонорарами, но и бессонными ночами маленького скрипача. В трудных поездках по обширной стране, в скитаниях по поездам и неблагоустроенным гостиницам мальчику требовался уход, материнская забота. Мать оставила службу, семью и ездила с Бусей в долгие концертные путешествия.
Какой-то фельетонист из газеты «Советская культура» написал по этому поводу довольно гадкий опус под названием «Бусина мама». Его не смутило, что мальчик был вынужден зарабатывать деньги уже в 11-летнем возрасте, что он не знает «счастливого детства». Его смущало, что вместе с ним ездит мать, и надо оплачивать ей дорогу и гостиницу.
Он возмущался, он требовал экономии. Словом, он был принципиальным большевиком”.
Тут можно сравнить судьбы одесситов-вундеркиндов Буси Гольдштейна и Мишы Эльмана. Оба с раннего детства имели феноменальный успех; оба не знали “счастливого детства”. Родители эксплуатировали их по-полной; куй железо, пока горячо.
Но Миша, под гнётом царского режима, свободно катался по всей Европе и Америке, а Буся, в “царстве равенства и свободы”, не мог и мечтать о подобной судьбе.
Всё же он был самым популярным советским скрипачом того времени. Ни Полякин, ни Фишман, ни одесситы Михаил Файнгет и Самуил Фурер не могли сравниться со всенародной славой маленького чуда. Взлетел ракетой.
Буся играет Танцующую куклу Польдини-Крейслера:
А как же Ойстрах? Его путь к вершине славы был долгим. Дадим опять слово Марку Резникову:
“Путь его в Большое искусство не был лёгким.
Его первое выступление в Ленинграде состоялось в 1927 году. Он исполнил с оркестром под управлением Малько Скрипичный концерт Чайковского. Тогда ещё трудно было с уверенностью сказать, что из него получится такой большой скрипач. Безусловно, чувствовались его отличные данные, но исполнительски он был довольно скован и суховат. Он еще не “раскрылся”, и поэтому впечатления не произвёл.
Но каждый его последующий приезд свидетельствовал о его неизменном художественном росте. Его искусство расцветало в игре, которая с каждым днем становилась более зрелой и приносила ему признание и популярность. Чем дальше, тем игра становилась совершеннее, он всегда был очень требователен к себе и никогда не был во власти стихийности, каких-то случайностей, настроения и т. п.”
В 1-м Всесоюзном конкурсе Давид Ойстрах участия не принимал. Но на 2-м Всесоюзном конкурсе 1935 года Ойстрах играл и занял 1-е место. Этот конкурс состоялся как раз перед международным конкурсом скрипачей имени Венявского, опять в Польше.
Естественно, решили послать лучших скрипачей. Ими были победители 1-го и 2-го Всесоюзных конкурсов Фишман и Ойстрах. К глубокому разочарованию остальных одиннадцати победителей обоих конкурсов, их обошли, и вместо них послали сенсационного Бусю Гольдштейна. Нажил себе Буся одиннадцать врагов.
Но в Варшаву прибыли только двое. За Фишманом должны были приехать, отвезти его на вокзал. Машина за ним не приехала, поезд ушёл без него, и объяснения этому он никогда не получил.
Были слухи, что он пошутил о чём-то, о чём шутить было нельзя. Завял Фишман. Завершил он свою карьеру концертмейстером симфонического оркестра Кинематографии. А на конкурсе Венявского Ойстрах получил 2-ю премию, а Буся – 4-ю.
В достопамятном 1937 году Родина послала пять скрипачей в Брюссель на международный конкурс имени Эжена Изаи. Этот конкурс стал триумфом для советских скрипачей: все пять стали лауреатами. Конкурс стал триумфом и для Столярского; четверо из пяти победителей учились у него в Одессе.
Ойстрах получил 1- ю премию, Лиза Гилельс – 3-ю, Буся Гольдштейн – 4-ю, Марина Козолупова – 5-ю, Михаил Фихтенгольц – 6-ю. И опять Бусю выделили; только Ойстраха и его наградили орденом “Знак Почёта” (этот орден в народе называли “Весёлые ребята”). А Ойстраху ещё и машину дали.
До учреждения Сталинских премий, быть орденоносцем было “выше крыши”. “За выдающиеся успехи в области музыкального искусства…Самый молодой музыкант-орденоносец”. Буся нажил себе ещё больше врагов среди конкурсантов, их друзей, родственников и учителей.
Помимо славы, у орденоносцев были и преимущества: меньше налогов платили, и за квартиру меньше, раз в год бесплатный проезд поездом в любую точку СССР, туда и обратно, 10 рублей пенсии в месяц для кавалеров “Весёлых ребят”. Да, самое главное забыл: бесплатный проезд в трамвае. Этим Буся пользовался.
Сохранилось интересное письмо:
“В Совнарком СССР тов. Молотову В.М. скрипача-орденоносца Буси Гольштейна, тел. К 5-30-16
Заявление.
Прошу вашего распоряжения о выдаче мне легковой машины, стоимость которой оплачу, так как я живу далеко от Консерватории, куда мне необходимо добираться ежедневно трамваями с ценной скрипкой, нотами и книгами для школы. Я учусь в VIII классе.
Буся Гольдштейн Москва, 2-го ноября 1937 года”.
Бусе машину не продали. Видно, товарищ Молотов решил, что ученику 8-го класса, хоть и орденоносцу, хватит и бесплатного трамвая.
А по-серьёзному, совершенно ясно, что такое выделение, пусть и гениального, но ребёнка, обижало, злило, бесило всю московскую “музыкальную общественность”. Конкуренты ему этого никогда не простили.
Между тем, это был разгар “Ежовщины”; миллионы людей сгинули в ГУЛАГе. На замену бывшим героям революции и гражданской войны, ставшими презренными фашисткими наймитами, шпионами и вредителями, “кремлёвскому горцу, душегубу и мужикоборцу” нужны были новые герои. Ими стали лётчики-полярники, “сталинские соколы”. Ими стали скрипачи, “сталинские соловьи”.
Как писал скрипач Юрий Елагин, очевидец этой вакханалии террора,
“7 ноября 1937 года, в день годовщины Октябрьской революции, состоялся традиционный большой парад на Красной площади. Как всегда, после конца военного парада, началось прохождение многочисленных колонн гражданского населения. Помню, шли стройными рядами тысячи детей – учеников московских школ.
Первая колонна несла огромные белые буквы на голубом фоне: “Мы хотим быть летчиками”. Вторая, не менее внушительная, колонна несла красные буквы на желтом фоне: “Мы хотим быть скрипачами”.
До войны в Союзе проводились восемь Всесоюзных конкурсов музыкантов-исполнителей. Для упрощения, я не подсчитывал число лауреатов конкурсов дирижёров, вокалистов, струнных квартетов, почти всех оркестровых инструментов; я только оставил традиционно сольные инструменты: фортепиано, скрипка, виолончель. По этим специальностям лауреатами стали 27 пианистов, 21 скрипач и 12 виолончелистов. А потом пошли международные конкурсы, на которых 11 пианистов и 5 скрипачей удостоились звания лауреатов.
И вот всю эту ораву исключительно талантливых людей надо куда-то определить. Преимущество было, конечно, у лауреатов международных конкурсов. “Первачей” – Оборина, Зака, Ойстраха, Флиера, Гилельса – направили на работу в Московскую консерваторию. Остальных, кто премии получил рангом пониже, рассовали по провинциальным консерваториям, концертмейстерами оркестров. У нас безработных нет.
А с концертной деятельностью оказалось сложнее. Публики-то мало, играть негде, а пианистам – и не на чем. Вспоминается анекдот:
“Приехал пианист на гастроли в провинциальный город, попробовал рояль – разбит, невозможно играть.
– Нет, – говорит. – На этом рояле я не могу играть.
Директор зала разволновался, прямо покраснел.
– Как же так, дорогой товарищ? Ведь это же наш исторический рояль! Сам Рахманинов, когда приезжал к нам с концертом, сказал: ”Нет, на нём я играть не могу”.
Современники говорили, что, после возвращения на родину, Мирон Полякин играл всё лучше и лучше. А публики на его концерты ходило всё меньше и меньше.
Юрий Елагин, беженец “второй волны”, писал:
“Приехав в 1940 году в провинцию из Москвы, я был поражён и потрясён музыкальной инертностью советской публики.
Мирон Полякин собрал на свой концерт в Кисловодске весной 1940 года 40 слушателей. На концерт обладательницы лучшего колоратурного сопрано Советского Союза Деборы Пантофель-Нечецкой весной 1941 года в одном из краевых центров Северного Кавказа (в Ставрополе) было продано 26 билетов и, чтобы хоть как-нибудь заполнить зал, начальство привело две роты красноармейцев и усадило их на балконе и галёрке.
На концерт великолепного пианиста Михновского в том же городе перед самой войной был продан один билет”.
Исаак Михновский был лауреатом 1-й премии 3-го Всесоюзного конкурса пианистов 1938 года. Он был одним из многочисленных новоиспечённых солистов, которые хотели и имели право на сольные концерты. Тут такая подспудная битва за место под солнцем шла – не дай Бог!
Сначала бились за право участвовать во Всесоюзном конкурсе. Затем – за право участвовать в международном конкурсе (тут уже и НКВД в жюри сидело). А если и тут удача – тогда тебе предстоял самый важный конкурс – понравиться Хозяину.
Сталин в театры ходил относительно часто, а на концерты классической музыки – никогда. Но были торжественные собрания: Первое Мая, Седьмое Ноября, съезды всякие. Первое отделение – речи, приветствия, бурные аплодисменты, переходящие в овацию, все встают. Второе отделение – праздничный концерт. Хор имени Пятницкого, оркестр народных инструментов имени Осипова, па-де-де из “Лебединого озера”. И скрипач – солист, что-то из Чайковского. И пианист – “Аппассионата” – её же Ленин любил.
Такие праздничные концерты слушались повсюду. Широка страна моя родная. У нас дома была “радиоточка”, на улице – репродукторы. Радиопрограмма – одна на всю страну. О тех, кого “транслировали”, знала вся страна, о них и анекдоты рассказывали. А ведь быть героем анекдота и есть высшая степень всенародной славы.
О музыкантах анекдотов я знал только два: о Бусе запомнил только последнюю фразу глупого детского анекдота: “я и Буся под столом”. Об Ойстрахе было получше:
“Приходит к директору цирка артист-гимнаст с новым номером. Работает под куполом цирка, без сетки, прыгает с трапеции на трапецию, и умудряется ещё и на скрипке играть. Директор посмотрел-посмотрел и говорит: “Нет, это не Ойстрах!”
Чтобы взяли тебя “номером” на праздничный “сборняк”, мало быть “первачом”, самым лучшим, международно-признанным. Надо быть самым проверенным, самым политически подкованным, ну, во всём самым-самым. Членство в партии – ещё один плюс. И уж если повезло предстать пред светлые очи, да понравиться, стать любимчиком – вот тогда все дороги тебе открыты, достиг ты высшей власти, попал “в обойму”.
А в обойме, как известно, число патронов ограниченное: балерина – Уланова; певица – Барсова; скрипач – Ойстрах; пианист – Гилельс; оперных теноров было два – Козловский и Лемешев; бас – Рейзен. Для советского патриотического репертуара был певец Бунчиков. И он стал героем неприличной шутки:
“На сцене хор мальчиков и Бунчиков”.
Вообще, ситуация с теми, кого назначали любимчиками, была отражением “пирамиды власти” тоталитарных государств, и СССР, и нацистской Германии: “Один народ, одна страна, один вождь”.
Правда, культурная политика Германии ещё не была так централизована. Нацистские “бонзы” протежировали различным артистам; Геббельс – дирижёру Фуртвенглеру, Гиммлер – дирижёру Кнаппертсбушу. Как сказал Саша Чёрный,
“образованность все хочут показать”.
А в Советском Союзе, на самом высшем уровне, всё решалось одним человеком. Кого отбирали на праздничные концерты, (а они, конечно, были лучшими в своём деле), те и становились “первым скрипачом”, “первым пианистом”, и т.д. Они же становились первыми Народными артистами СССР, первыми лауреатами Сталинской премии, а после смерти Сталина – первыми лауреатами Ленинской премии. Их первыми и на гастроли за границу посылали. Не случайно первыми советскими артистами в США были Ойстрах и Гилельс.
И оплачивались выступления на праздничных концертах очень хорошо. За десять минут на сцене Ойстрах получал 500 рублей. Но надо было быть очень, очень осторожным. Это Фишман мог шутки шутить. Это Буся мог сказать корреспонденту буржуазной прессы:
“Я люблю еврейскую музыку. Она такая выразительная и грустная”.
А от них, самых доверенных, требовалось одно: держать язык за зубами и неукоснительно, да и активно, с охотцей, проводить линию партии, линию Сталина. И все участники такой игры отлично понимали её условия.
“Промолчи – попадешь в первачи! Промолчи, промолчи, промолчи!”
Только один пример. В 1953 году готовилось “дело врачей – убийц в белых халатах”. Было организовано “Письмо в газету “Правда”. О чём оно – объяснять не нужно. Организаторы его собрали подписи пятидесяти с лишком видных представителей “лиц еврейской национальности”. Могли бы и больше найти – бумаги было жалко.
Среди подписавшихся под письмом, музыкантов-исполнителей было трое: ”Ойстрах Д. Ф., заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Сталинской премии; Гилельс Э. Г., заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Сталинской премии; Фихтенгольц М. И., лауреат всесоюзных и международных конкурсов музыкантов-исполнителей”. Все одесситы, так уж получилось.
Конечно, подписавшие испытывали ужасные муки совести, им было очень стыдно и противно. Но, с другой стороны, подпись под этим письмом означала, что в глазах государства ты “туз”.
Лазарь Моисеевич Каганович, член Президиума ЦК КПСС, подписал. Подписал и Илья Григорьевич Эренбург, лауреат Международной Сталинской премии “За укрепление дружбы между народами”.
А Буся письмо это не подписал, Да его никто и не просил. Он к тому времени уже “тузом” давно не был. Карьера его завяла. Сталин поигрался с ним и бросил. У него были дела поважнее: стереть в лагерную пыль прежних соратников, руководить войной.
После войны пришло новое поколение конкурентов. По возрасту, Буся принадлежал к их числу. Он родился в 1922 году, Леонид Коган был 1924 года рождения, Святослав Рихтер – 1915 года, Мстислав Ростропович – 1927 года. И ещё были Михаил Вайман, Юлиан Ситковецкий, Игорь Ойстрах, Игорь Безродный. По игре, в такой компании, взрослый Борис Гольдштейн уже не выделялся, был одним из равных.
Oдно перечисление еврейских фамилий его конкурентов-скрипачей (у Игоря Безродного папа тоже был евреем), а к списку соперников, конечно, надо добавить и Давида Ойстраха, должно было бы давно развеять миф об антисемитизме в отношении Буси.
А тем временем возобновилась конкурсная гонка. С 1945 года до смерти Сталина лауреатами международных и всесоюзного конкурсов стали 17 пианистов (5 первых мест), 17 скрипачей (3 первых места) и 7 виолончелистов (2 первых места). Я уже не считаю многочисленных лауреатов конкурсов Международных фестивалей молодёжи и студентов; многие из них затем стали лауреатами настоящих конкурсов.
Всей этой ораве, “с раскосыми и жадными очами”, надо было дать концерты. А страна в разрухе, 27 миллионов погибших, тут не до концертов. И слушать некому; евреи составляли непропорционально большую часть слушателей. А куда они делись, объяснять не надо. В одной Одессе были зверски убиты 100 000 евреев.
После смерти Сталина начали часто приезжать зарубежные солисты; значит, “местным” ещё труднее стало зал получить для концерта. A потом начались конкурсы Чайковского, каждые четыре года десятки новых лауреатов. И конкурсы в Брюсселе, Париже, Монреале, Генуе, Хельсинки. Много их было, лауреатов. И каждому, хоть по разу, надо дать поиграть.
В нормальной стране дали бы им заграничные паспорта. Езжай, куда хочешь, только налоги плати. Так это в нормальной стране…
В 19 веке, с тех пор, как Паганини и Лист первыми широко гастролировали по всей Европе, началась эпоха всемирно-известных солистов. По определению, невозможно стать солистом международного класса без выступлений за границами собственной страны. И у тех, кого “придерживали”, сольная карьера не состоялась.
В 30-х годах, в период необыкновенного расцвета Гольдштейна, гастролей советских артистов за границей практически не было. Намечалась поездка бригады победителей на Всемирную выставку 1939 года в Нью-Йорке, уже и билеты были куплены, но началась Вторая Мировая война. Только после смерти Сталина робко возобновились гастроли. Но для Буси “поезд ушёл”. Уже другие “орденоносцы” были во главе очереди.
Преподавать Бусе в Москве тоже было почти негде. По не зависящим от него обстоятельствам, он получил консерваторский диплом только в 1953 году. Самое большее, что ему дали, это был класс в Московском музыкальном училище. У него и там были замечательные ученики. Мой соученик по 1-му классу школы Столярского в Одессе, выдающийся педагог Захар Брон у него там учился.
А все места в Московской консерватории и Гнесинке уже давно были забиты, во многом теми, кого он обошёл в 30-е годы. Припомнили ему и “Знак Почёта”, и квартиру.
Юрий Елагин, студент Московской консерватории в 30-х годах, вспоминал:
“Мой профессор Д. М. Цыганов – превосходный скрипач, музыкант мирового класса – жил со своей женой в маленькой комнате (18 кв. метров) в коммунальной квартире дома № 20 на Сивцевом Вражке. В квартире этой, кроме него, жило еще 4 семьи. Жена моего профессора была пианистка, студентка Московской консерватории и должна была ежедневно много заниматься на своем инструменте.
Перед выпускными экзаменами ей пришлось играть также и по ночам, так как дневных не хватало на подготовку экзаменационной программы, ввиду того что комнату приходилось отдавать для занятий ее супругу.
И вот их соседи по квартире не выдержали этой беспрерывной пытки музыкой и объявили двум молодым музыкантам беспощадную войну. Они наливали им керосин в бифштексы и в супы, колотили ногами и руками в стены и в двери, перерезали электрические провода”.
Это было в то время, когда 11-летнему Бусе Сталин дал отдельную двухкомнатную квартиру.
А двадцать лет спустя…
Вот что рассказал Артур Штильман, ученик Цыганова уже в 50-х годах:
“В 1958 году ректор Московской Консерватории А. В. Свешников дирижировал “Реквиемом” Моцарта в Большом Зале Консерватории. В этом же концерте участвовал Борис Гольдштейн, исполнявший Концерт для скрипки с оркестром Моцарта №5.
Свешников, услышав это исполнение, подошёл в антракте репетиции к Гольдштейну и спросил: ” А почему Вы, собственно, у нас не преподаёте?” “Я бы хотел сам спросить Вас об этом, Александр Васильевич”, – ответил Гольдштейн.
Вскоре ректор пригласил его к себе и попросил представить ему характеристики от профессоров Консерватории. Ни один из профессоров не захотел дать своей рекомендации!
Помню, как весной 1958 года мой профессор Д. М. Цыганов, узнав, что Свешников думает пригласить Гольдштейна в Консерваторию, вылетел из класса, метеором промчавшись по всем скрипичным аудиториям. Через полчаса он вернулся в свой класс успокоенным. Дело было сделано…”
Где-то в 70-м году я слышал Бусю Гольдштейна в Одессе с 1-м Концертом Венявского. Как он взял эти децимы, с которыми Концерт открывается, у нас рот раскрылся. Никогда такого мощного звука живьём я не слышал. Да и с тех пор я не припомню, чтобы кто-то так звучал.
Вот запись этого Концерта, сделанная Гольдштейном:
К его счастью, Буся смог уехать в Германию в 1974 году. Успешно там преподавал, гастролировал по Европе, пожил по-человечески.
А Давид Фёдорович как раз в том же 1974 году неожиданно умер. Вот Ойстраху жизнь удалась. Славой не обделила его судьба при жизни. Ещё больше выросла его посмертная слава. А ведь это редчайший случай. Обычно, со временем, даже самых великих артистов начинают забывать: происходит смена вкуса. То, что нравилось вчера, сегодня уже кажется смешным и устаревшим.
А как он сам себя оценивал? Об этом рассказал один из лучших учеников Ойстраха, замечательный скрипач и педагог Виктор Данченко:
“Я вспоминаю в связи с этим, что когда-то я был дома у Давида Фёдоровича. И был ещё Снитковский.
Ойстрах был в одном из таких своих настроений, когда он хотел быть откровенным. Он иногда любил это, но только, когда хотел этого сам. Вот что он тогда сказал:
“Когда пишут о первом скрипаче мира [то есть об Ойстрахе] то, хотя и с натяжкой, но постепенно начинаешь думать, что в этом что-то есть… Но я прекрасно понимаю, что у меня нет техники Хейфеца, у меня нет драматизма Стерна, у меня нет философской углублённости Менухина, у меня нет ещё многого…
Но я многоборец, – продолжал он, – знаете, как это бывает в спорте? У меня есть все эти качества в меньшей степени, но, по-видимому, ни у кого из них нет сочетания всех этих качеств, которые дают выигрыш в многоборье. Я считаю, что это так…
Когда-то я прочёл в одной рецензии об этом. Об этом редко пишут, но мне кажется, что это правильная оценка”.
В настоящее время, двое, Хейфец и Ойстрах, общепризнанно считаются лучшими скрипачами 20-го века. Хейфецу слава пришла с детства. Ойстраху – далеко не сразу. Он её заработал непрестанным трудом. Заслужил её сполна…
Григорий Куперстайн