Фильм, снятый на чемоданах (2)
В Израиль и обратно
(Окончание. Начало здесь)
3
Прямых авиарейсов в Израиль тогда еще не было. Из Москвы в Израиль мы летели с пересадкой в Будапеште, а не в Вене, как раньше. Возможно, мы были среди первых, опробовавших этот маршрут. Новый авиарейс фактически лишил значительную часть выезжающих в Израиль возможности просить в Вене въездную визу в США. Не секрет, что решение американского правительства ограничить ежегодную эмиграционную квоту, принятое под давлением Израиля, обеспечило большой поток алии в Израиль.
Интересно, что время большого исхода и самим евреям, до того разбросанным по просторам огромной страны, позволило чуть ближе познакомиться. Нисл напомнил мне эпизод, заблудившийся где-то в уголках памяти. Среди прибывших вместе с нами в Будапешт была большая семья грузинских евреев. Нам, приехавшим из Молдавии, они напомнили цыган: так же свободно вели себя; не стесняясь, подходили к незнакомым людям, предлагая им купить какие-то товары; или приглашали к импровизированному столу, накрытому прямо на сдвинутых скамейках - угоститься кавказскими лакомствами, в изобилии заготовленными в дорогу. В общем, для нас это знакомство было картинкой из замечательных грузинских комедий, где недоставало лишь традиционного тамады с наполненным до краев рогом грузинского вина.
Возглавлял это большое семейство восседавший в инвалидном кресле старец - вероятно, патриарх клана. Голову его покрывала широченная плоская кепка с длинным козырьком, хорошо знакомая даже за пределами Грузии - не было в Советском Союзе грузина, который не носил бы такую кепку, метко прозванную "аэродромом". Сначала вокруг старца хлопотали сыновья и невестки, всякий раз предлагавшие ему отведать что-нибудь вкусное, но старик лишь пальцами показывал: «нет» - оставьте, мол, в покое. Постепенно родственники все-таки оставили старика в покое, и он уткнулся длинным орлиным носом себе в грудь так, что кепка, словно большая крышка от горшка, накрыла его лицо, и задремал.
И только тогда к нему приблизились несколько внуков или, скорее, правнуков. Oсторожно oткатив коляску подальше от родных, уже громко споривших о чем-то по-грузински, дети принялись катать уснувшего прадеда по огромному залу будапештского аэропорта, заполненного усталыми евреями и горами тюков и чемоданов…
К сожалению, великолепная сцена еврейского переселения не вошла в наш фильм, потому что вся наша аппаратура была упакована в ящики и запломбирована до нашего прибытия в Израиль.
И вот мы, наконец, прибыли в аэропорт имени Бен-Гуриона. После процедуры на контроле, которую проходят все прибывшие, отделившись от новых репатриантов, мы попадаем из зимы в обворожительный день – горячий и влажный. Глубокая небесная синь режет глаза, и высокие финиковые пальмы гордятся своей осанкой. И еще: в лицо мне ударил возбуждающий запах свежесваренного кофе. Я и сегодня не знаю, было ли это вкусовой галлюцинацией, или ветерок действительно занес его из ближайших кварталов, но этот терпкий аромат кофе мне настолько запомнился, что с тех пор каждый мой прилет в Израиль сопровождается пьянящим запахом турецкого кофе.
Ho как бы мы ни были одурманены и опьянены ощущениями первых шагов по Святой земле, глаза наши все равно искали в толпе встречающих наших незаменимых «продюсеров».
Встретил нас лишь Эдуард. Oн приветствовал всех на ломаном иврите фразой «Брухим а-баим!» («Добро пожаловать!»), выученной, вероятно, за несколько дней, проведенных напарниками в Израиле. Дальше он продолжал уже на русском языке, который осточертел молдавским националистам, но быстро набирал силу в еврейском государстве.
- Вы должны понять, что Израиль – маленькая страна, и вновь прибывшие репатрианты создают множество проблем – каждого следует принять и обеспечить хотя бы на первое время…
Эти слова могли бы принадлежать чиновнику министерства абсорбции, но какое отношение они имели к нам, прибывшим только на неделю? Я стал оглядываться, выискивая своего друга Шмарьягу Лина, вовсе не будучи уверенным, что он придет нас встречать. В ту минуту я верил - во всяком случае, мне очень хотелось верить, что здесь, в Израиле, чудеса случаются чаще, чем где-либо в мире.
- … Я надеюсь, - Эдуард наконец-то перешел от длинного предисловия к требованиям текущего момента, - что каждый из вас найдет, где переночевать, хотя бы пару дней, пока мы с Романом будем решать также и эту проблему…
Слово «также», особо подчеркнутое, давало понять, что проблема с отелем - не единственная, что есть и другие проблемы, о которых нам пока ничего не известно.
Директор Таня Шахгильдян принялась было нервно перелистывать записную книжку, по обыкновению надеясь непременно найти телефон нужного человека, но, поняв, что находится не на своей территории, беспомощно опустила руки.
Я незаметно обвел взглядом лица нашей съемочной группы, пытаясь хотя бы поверхностно оценить наше положение. Возможно, моя общественная должность председателя Общества еврейской культуры Молдавии наложила на меня в тот момент ответственность за «своих», которых фактически обманули и бросили на произвол судьбы. - Я останусь ночевать здесь, в зале аэропорта, со своими детьми! – драматично произнес Стефан и кивнул на все еще стоявший на багажной тележке ящик с тщательно упакованными полотнами, привезенными для выставки-продажи, которая, по всей видимости, была еще одной нерешенной проблемой наших «продюсеров».
По законам провинциального еврейского театра обманутые актеры должны были бы сейчас наброситься на директора (в нашем случае – продюсера), и, как говорится, «намять ему бока». Но мы все-таки приехали в страну чудес. Как звуки шофара в Судный день, раздался великолепный баритон моего друга Шмарьягу Лина:
- Бине аць венит!..
Для гостей из Молдовы приветствие «Добро пожаловать» румынский еврей Шмарьягу озвучил на государственном языке их страны. Не уверен, что даже Стефан Садовников, единственный в нашей группе «молдавский национальный кадр», хорошо знал свой родной язык. Но в тот момент приветствие Шмарьягу согрело нас, находящихся далеко от дома и брошенных на произвол судьбы, как глоток доброго молдавского вина.
Подробнеe о Шмарьягу Лине я расскажу позже, когда он, сидя в кафе напротив знаменитого театра «Габима», поведает о своем детстве в Кишиневе. Сейчас, выслушав мою короткую исповедь, он задумался на мгновение, что-то выискивая в голове, и как итог произнес:
- Надо позвонить Ицхоку Корну - в «Дом бессарабских евреев».
С Ицхоком Корном я познакомился во время моего первого визита в Израиль годом ранeе. Красивый старик с белой копной волос и широким затылком бессарабского еврея, он оставил свой край в 1940-ом году буквально накануне прихода туда Советов. Будучи адвокатом с практическим опытом сионистской общественной работы, в молодой стране Корн быстро сделал карьеру в партии МАПАЙ, был избран в Кнессет, занимал должность заместителя министра финансов и образования в правительстве Леви Эшколя, а еще он организовал и возглавил Всемирный союз бессарабских евреев, чей «Дом» («Бейт иегудей Басарабия») находится в северном Тель-Авиве. Оставивший госcлужбу, но по-прежнему связанный с правительственными организациями, Ицхок Корн основал организацию под броским названием «Всемирный совет по языку и культуре идиш». Появление на еврейской улице мира новой организации, возглавляемой долголетним функционером государства, которое еще до своего основания развязало войну на уничтожение языка идиш, было вполне ожидаемо воспринято с недоверием и даже с некоторым сопротивлением. Тем не менее, «Всемирный совет по языку и культуре идиш» сделал немало для признания языка идиш в Израиле. Помощь «Всемирного совета» была особенно важна в годы советской «перестройки», потому что была единственной зарубежной организацией, практически помогавшей поддерживать и развивать идиш на территории Советского Союза.
Итак, Шмарьягу Лин, ответственный секретарь «Всемирного совета по языку и культуре идиш», позвонил Ицхоку Корну в «Бейт Беcсарабия». Оказалось, что именно в тот день правление общинного дома «Бейт Бессарабия» собиралось на очередное заседание, и Корн сразу пригласил нас, чтобы познакомить с членами правления, выходцами из Бессарабии. В памяти об этой встрече остался короткий эпизод: Ицхок Корн приветствует нас на великолепном румынском языке на фоне большой картины, изображающей уголок бессарабского еврейского местечка:
«Принимать здесь гостей из Бессарабии, из Молдовы, всегда для нас радостно. Я надеюсь, что мы сможем обговорить много важных вопросов. Желаю вам успеха в вашей работе здесь, в Израиле.»
Его поступки и дела правления были по-настоящему благородны. Вот и нас они в беде не оставили: правление сразу же, на месте, решило покрыть наши расходы за гостиницу и даже выделило каждому гостю некоторую сумму карманных денег, a Стефан, к тому же, нашел в «Доме» временное убежище для своих «детей». A вoт «продюсеров» наших мы тaк и не yвидели - до последнего дня съемок в Израиле.
Израиль – страна удивительных встреч. Здесь можно на улице встретить старого знакомого, уехавшего еще в семидесятые, когда прощались навсегда. Здесь встречаются разные поколения родственников, едва помнящиx, кому и кем они приходятся. Так, в «Доме бессарабских евреев» я познакомился с двоюродным братом моего дедушки, Меиром Котиком. Его имя у нас дома всегда произносили шепотом, опасаясь стен, которые могли иметь уши. Меир Котик стал в Израиле большим человеком, известным адвокатом, автором книг о мировых процессах, связанных с «кровавым наветом»…
Я глядел на него и видел моего деда - одно лицо, только без бороды и пейсов. Оба братa вышли из раввинской семьи, проживавшей в еврейской колонии Маркулешты. Мой дед Аврум Котик продолжил, как говорится, дальнейший рост религиозного родословного древа, а Меир укатил в большой мир, в Брюсель, где «выучился на адвоката». Там он «закрутил любовь» с сионистами, a в 1941 году yехал из Румынии в Палестину. После смерти Ицхока Корна в 1994 году Меира Котика избрали президентом Всемирной ассоциации бессарабских евреев.
Завалившись в маленькую гостиницу «Амбасадор» неподалеку от моря, между Яффой и Южным Тель-Авивом, мы вышли с камерой на улицу «ловить» лица и неповторимые моменты. После серости глубоко меланхоличнoй кишиневской осени всё вокруг выглядело, как в ярком калейдоскопе.
Говорят, что Тель-Авив никогда не спит. Может быть, поэтому тель-авивцы всегда выглядят бодрыми и незаспанными. Утро наполнено нежными солнечными лучами. Свежий морской ветерок разносит по городу запах только что сваренного кофе и выпечки, приправленной корицей, - напоминание о маминых кихэлэх. Собственно, трудно понять, улица это или своеобразное нескончаемое кафе, которое тянется по обе стороны улицы – столики и лавочки, а в тени деревьев – длинные скамейки. Разумеется, первый хозяин первого «сионистского города», Меир Дизенгоф, тоже нашенский, бессарабец, родился в деревушке аккурат возле старинного еврейского городка Оргеев. Не знаю уж, то ли ностальгический запах маминых кихэлэх, то ли землячество с тель-авивским мэром тому причина, но Тель-Авив дарит мне волшебное ощущение дома.
Наш оператор Саша Васильев, худой и высокий (не лишнее для кинооператора качество), попал в свою стихию. Он видит окружающий мир особым взглядом, через объектив кинокамеры, и именно такими искренними израильские сценки навсегда останутся в нашем фильме.
Юная влюбленная парочка сидит на ступеньках. Oна – симпатичная солдатка, он - в гражданском. Заметив, что их снимают, девушка еще крепче обнимает парня. Пожилой скрипач возле кафе играет посетителям популярные когда-то русские песни. Рыбак у моря. Каждый раз, когда волна набегает на берег, он, со своей длинной удочкой в руке, убегает, чтобы не намочить обувь. Американский турист на рынке Кармель рассматривает на солнце денежную купюру, полученную из рук торговца сувенирами, чтобы, упаси боже, она не оказалась фальшивой.
В торговом «Дизенгоф-центре» дети сидят прямо на полу вокруг клоуна, который кувыркается и жонглирует тремя мячиками… Дети обожают сладкое и любят смеяться. Лишь позже они узнают, что от сладкого портятся зубы, а от смеха на лице появляются морщины. Рубашка на витрине с надписью по-английски «F… Sadam Hussein» и oбъявление на иврите и русском «Мы изготавливаем вывески на русском языке» - два признака того момента. (А через две или три недели после нашего отъезда, Хусейн начал обстреливать Израиль ракетами).
Мужчина стоит на пороге своего книжного магазина. Перед входом висит большая вывеска «Книжная лавка» на иврите и русском. Он делится со мной опытом старожила - в Израиле их называют «ватики»:
- Здесь, в стране, нет такого понятия – еврей. Скорее, израильтянин. Здесь я не являюсь евреем. Наоборот, тут меня держат за русского. Здесь я русский…
Женщина, остановившаяся на тель-авивской улице, очень напомнила нам молодую еврейскую бабушку на кишиневском вокзале, покидавшую Молдову «ради своих внуков». Запомнилось, как она произнесла, что ее душа навсегда останется в Молдове. Тель-авивская бабушка живет в Израиле почти 20 лет. Одета, как подобает израильтянке, разговаривает c легким акцентом и тянет слова.
- Сначала, правда, было очень тяжело. Потом эти сложности ушли, появились другие проблемы. Но страна эта наша. Мы у себя дома…С другой стороны, родина остается там, где ты родился, рос сам и воспитывал своих детей. Разумеется, туда тянет, хотя бы взглянуть… Родина остается родиной…
Встреча со всемирно известным профессором математики Исроэлем Гохбергом привела нас в оживленный двор Тель-Авивского университета, где он сейчас работает. Гохберг родился в еврейской колонии Тарутино, Южная Бессарабия. Его путь был трудным, и ему пришлось преодолеть много преград, прежде чем он получил признание и был принят в «братскую семью» молдавских ученых. Даже когда он достиг высшей ступени академической карьеры, некие чиновники от науки решали, выпускать этого еврея, Исроэла Гохберга, за границу для участия в важном академическом мероприятии или для всех будет спокойней, если он останется дома?.. В 1974 году Гохберг сам принял решение: хватит! И вместе с женой и двумя дочерьми обосновался в Тель-Авиве.
- Я покидал Кишинев с большой тревогой, не зная, найду ли себе там подходящее место. Все же в Израиле, думал я, мало университетов и и так же мало мест для профессоров. Как оказалось, вскоре я нашел очень хорошую должность, и не одну. Перспективы работать в моей сфере были очень хорошими во всех аспектах – преподавание, чтение лекций за границей, исследования… В конце концов, сейчас мой семинар вообще наполовину состоит из моих земляков, бывших кишиневцев…
В университетском дворе шумно. Молодежь расселась прямо на траве, и не верится, что на календаре декабрь. Вид людей, валяющихся на траве, на зеленых лужайках, представляется мне довольно странным. Сызмальства нам вбивали в голову, что траву в парках топтать нельзя, что для ходьбы имеются асфальтированные дорожки, а таблички на каждой лужайке кричали: «По газонам не ходить!». Это был еще один запрет - из тысячи других, введенных строгими дядями в серых костюмах; еще одно поучительное напоминание, рожденное в высоких кабинетах советской премудрости: «Человек не скотина, чтобы топтать траву!»
Глядя на красивые юные лица, вспоминаю строчки поэта Ошера Шварцмана: «Юность, юность!/ Игривая волна,/ Радости слеза, /Любви и мужества полна…» Жаль, что израильская молодежь этих поэтических строк на идише не услышит.
Во дворе университета у нас случилась еще одна встреча, с другим профессором из Кишинева – историком Михаилом Володарским. Его воспоминания, словно краткая исповедь, звучали контрапунктом к рассказу его земляка, профессора Гохберга:
- Не всё так просто, и всё субъективно. Вы здесь встретите людей, которые вам расскажут, что буквально на второй день после приезда в Израиль они почувствовали себя дома. Что они по Молдове не скучают. И всё, что с ними там было, они забыли, и с новой страной уже полностью слились.
У меня нет намерения им не верить. Но у меня все происходило гораздо сложнее. Уменя это заняло больше времени, прежде чем я почувствовал, что страна мне стала близкой и родной, прежде чем научился понимать людей и народ вообще.
Как бы то ни было, все эти годы я оставался бессарабцем. Продолжал любить свою родину, где появился на свет. Должен прямо сказать, что я никогда не забывал ни Кишинева, ни местечка Каушаны, в котором родился, ни Буджакской степи, ни лесных чащей Кодр и реки Днестр.
И хотя тринадцать лет назад со мной обошлись весьма жестоко и несправедливо, я никогда не оправдывал мое расставание с Бессарабией тем, что, мол, оставил ее из-за тамошнего народа. Это был конфликт между мной и режимом. Как известно, режимы приходят и уходят, а страна и народ остаются…
Пять съемочных дней в Израиле, какими бы изумительно летними они ни выглядели, прошли быстро и не без новых чудес. Буквально на второй день нашего пребывания в Израиле Саша Васильев обнаружил, что единственный «глаз» его кинокамеры ослеп. Что случилось с объективом, он и сам не знал, но продолжать работу было невозможнo. Что делать? Снова обращаться в «Дом бессарабских евреев»? B разговоре наедине Ицхок Корн и так уже посетовал: «Сандлер, больше людей ты не мог сюда привезти?» Поди, расскажи ему, что не я заваривал эту мамалыгу!..
Искать «продюсерскую парочку» – только время терять. Они как в воду канули – не видно, не слышно! И снова я уловил сигналы моей внутренней «тревожной кнопки»: Сохнут! Незадолго до нашего приезда в Израиль в Кишиневе открылось представительство Еврейского Агентства. Поиску подходящего здания для представительства поспособствовал и я. Барух Гур, стоявший тогда во главе Восточно-Европейского отдела Сохнута в Иерусалиме, сказал мне тогда: «Проси, что хочешь, ты честно заслужил». Это было так неожиданно и необычно, что я растерялся и промолчал. Осталось ли его предложение в силе, или он уже о нем забыл, как нередко случается с чиновниками его ранга?
Я рассказал oб этом Нислу.
- Это наш единственный шанс, - была его реакция, - Мы должны ехать в Иерусалим, в Сохнут. Другого выхода у нас нет!
Барух Гур свое слово помнил. Денег на починку камеры мы не получили. Зато он предоставил нам небольшой автобус со всем кинооборудованием и техником впридачу, который был также водителем.
- У вас есть пять дней, чтобы закончить работу, - больше этого я ничего сделать не могу.
Место для съемок моей беседы со Шмарьягу Лином собеседник выбрал сам: в кафе напротив театра «Габима». «Там мы сможем спокойно посидеть и поговорить». Я мог его понять: в городе Яссы, в Румынии, он был известен как актер еврейского государственного театра, в котором играл героические роли и героев-любовников. Позднее, когда он покинул Румынию, его красивый баритон дал ему возможность зарабатывать на жизнь канторским пением в Англии и Южной Америке. Шмарьягу Лин, человек весьма энергичный, был мощным мотором Всемирного совета по языку и культуре идиш.
Его детство было связано с Кишиневом. Вундеркинда с чудным голосом отправили учиться в иешиву Цирельсона.
- Золотые времена. Детские годы, глубоко укоренившиеся в моем сердце. Молитвы накануне субботы, когда – синагоги переполнены. Утром по субботам – полно людей.
Помнится, зимой я ходил по снегу с Петропавловской на Синодиновскую, чтобы петь в синагогальном хоре. Даже сейчас помню некоторые молитвы, которые мы тогда пели…
Так уж, наверное, суждено, что тот, кто прожил жизнь вне своей старой родины, видит в снах детские годы. Я это также слышал и от старых бессарабцев в «Доме бессарабских евреев», и от группы старожилoв, с которыми мы встречались в Хайфе, и в Иерусалиме – во время беседы с великолепным еврейским поэтом Меиром Харацем… Было бы глупо говорить, что все эти люди живут вчерашним днем, но их вчера осталось с ними как духовная основа их дальнейшей жизни на новой родине. Слово «hэйм» - дом в языке идиш имеет особый смысл. Понятие это подразумевает не только физическое место из стен и крыши, как дети любят его изображать на своих рисунках. Дом — это сплав памяти и чувств, потайной уголок в мыслях и сердце…
В фильме есть эпизод «обрезания» (обряд «брит-мила»). Тогдашний главный раввин Молдовы, рав Залмен-Лейб Абельский, светлой памяти, приходит в старый кишиневский дом, чтобы сделать новорожденному мальчику обрезание. Конечно, это была символическая постановочная сцена. Настоящий обряд обрезания был совершен в Израиле, куда родители вскоре перевезли мальчика. Сегодня этому юноше 25 лет (до ста двадцати!). Возможно, тот короткий эпизод «киношного обрезания» мог бы стать началом нового документального фильма о его жизни в Израиле с названием: «Здесь мой дом».
Перевод с идиша: Зиси Вейцман, Беэр-Шева
Автор благодарит Софу Рубинштейн за помощь в работе над этими воспоминаниями