Воспоминания о былом: Таня Соколова
Изольда Милютина
Стоим мы слепо пред судьбою. Не нам сорвать её покров...
— Ф. Тютчев
По мере того, как меняются времена, всё больше ценишь то, что хранит память. Иногда становишься свидетелем таких жизненных коллизий, что заставляют верить: все наши судьбы — в воле Провидения.
У меня в руках старое письмо… Автор его — одна из прекрасных подруг моих молодых лет. Неугасима память о многом, что связывало нас всех тогда. Особенно обостряются иные из таких воспоминаний в приближении каких-нибудь значимых дат. Вот и сейчас, в день рождения некогда весьма близкого мне человека — певицы Татьяны Соколовой свой рассказ посвящаю её светлой памяти…
«Люблю усталый шепот старых писем, дальних слов…»,— когда-то сказал поэт. Уже много лет, при всех жизненных передвижениях, мне в бумагах попадает в руки один большой конверт. В нём храню, отдельно от других, дорогие мне письма, рука не поднимается расстаться c ними… Среди них и те, которые напоминают одну весьма драматическую историю. Она, хоть и произошла много лет тому назад, запечатлелась в памяти на всю жизнь и, знаю, в своё время потрясла всех… Меня же сейчас просто побуждает к рассказу об этом былые личные симпатии и не исчезнувшее за годы чувство сострадания. Свою роль, кроме всего прочего, сыграло и то, что в нашей с ней жизни Молдавия заняла далеко не последнее, если не сказать главное, место.
Знакомый образ, пусть даже в виртуальном облике, сейчас у меня перед глазами. Татьяна! Молодая, красивая! В консерваторском классе, в оперном спектакле. Самое главное — НЕ знающая, НЕ подозревающая, ЧТО уготовано ей судьбой… Ничто не предвещало…
Сейчас вряд ли кто-нибудь знает, что девочку-певунью, ставшую со временем оперной примадонной — Машу Биешу, приметила на смотре сельской самодеятельности молодой педагог Кишинёвской консерватории Татьяна Николаевна Соколова (1926 – 1996)... Именно она обратила на неё повышенное внимание, а потом уж приложила немало усилий, чтобы уговорить учиться пению профессионально — и саму Машу, и особенно об этом — её родителей. Коротко говоря, именно она привела будущую знаменитость в консерваторию (мне довелось слышать об этом, как говорится, из первых уст). Очень хочется, чтобы имя Т. С., для меня просто Тани, не кануло в вечность, не затерялось среди других, знаменитых. Мне не дают покоя её давние письма, в которых как бы живёт её душа, да и фотографии, которые, по моей просьбе, прислала одна из её дочерей, живущая сейчас (с двухтысячного года) в Израиле. Несколько последних дней я провела с Таней, разбирая залежавшиеся у меня её письма…
И вот. Перед мысленным взором возникает тот жизненный момент, когда я впервые её увидела. Это было в 1946-47-м году на одном из симфонических концертов в Кишинёве послевоенного времени. В верхнем зале театра «Экспресс» ( теперь это малый зал филармонии). У окна стояла, облокотившись на подоконник, красивая девушка. Её милое лицо, да и вся стройная фигура обращали на себя внимание. Это была Таня. Ей было тогда 20 лет, мне — всего 15. Она уже была студенткой Кишинёвской консерватории. Когда же и я поступила туда же (1949 г.), мы с ней сдружились. Она, если мне не изменяет память, училась уже на третьем курсе. Резко выделялась среди других — и внешностью и активным участием в жизни вуза. Певчески одарённая неплохим меццо, она к тому же была просто умным и очень душевным человеком. Для меня Таня была примером, я бы сказала — очень женственным примером. Однако судьба распорядилась так, что со временем Таня стала ещё и символом мужества и воли… И конечно же, не только для меня. Но это было потом…
А тогдашняя, совсем молодая Таня… Была очень душевной, общительной… Она — ещё даже не мама девочек-близняшек, которые позже появятся на свет… В студенческие годы у каждой из нас с Таней были свои романтические истории. Мы переживали их вместе, делились друг с другом. Много времени проводили вместе.
Музицировали... На последних курсах моего обучения Таня много пела в обязательном для пианистов концертмейстерском классе под мой аккомпанемент — романсы, оперные арии. Почему-то особенно запомнилось её прекрасное исполнение арии Иоанны из оперы «Орлеанская дева» Чайковского, его романса «Ночи безумные…». Потом она стала педагогом нашей консерватории. По окончании вуза ей было предложено там преподавание вокала.
Вошла Татьяна и в труппу Кишинёвского оперного театра. На память мне осталось фото Тани в гриме, в облике графини Чепрано (опера «Риголетто»). В театре это было поколение начала 50-х, отмеченное такими именами, как Фёдор Кузьминов, Полина Ботезат, Николай Башкатов, Валентина Савицкая, Борис Раисов... Таня была вообще интересным человеком с её любовью к природе, к братьям меньшим. Одно время она даже, помню, держала в доме обезьянку, которая приносила ей немало хлопот (проковыряла стенку!), но при этом была очень любима. Мы с Таней много времени проводили вместе. Пока она, разведясь с мужем, не уехала в 1962 году из Кишинёва в Новороссийск. Там и настигло её роковое стечение обстоятельств… Расставание привело к вынужденному перерыву в нашем общении. А до того времени у них в доме собирались молодые оперные артисты. Помню, именно там я впервые увидела Т. Алёшину, Н. Башкатова, и С. Александрова и некоторых других. В памяти почему-то застряло, как я не раз провожала Таню на самолёт… Тогда Рышкановка ещё не была жилым микрорайоном. На этом месте были кукурузные поля, службы аэропорта помещались в маленьком белёном домике…, а взлётной полосой был будущий Московский проспект. Сейчас, думаю, не хватит никакого воображения представить себе такое! А потом…
Потом случилась беда…
К тому моменту Таня уже больше десяти лет жила в другом городе. В конце 1974 г. или в начале 75-го она ещё приезжала в Кишинёв. Как я понимаю, к двадцатилетию своих дочерей и по поводу поступления одной из них — в Кишинёвскую консерваторию, другой — в мединститут (по стопам отца — известного врача-невропатолога). Помню, Таня, наведываясь как-то в Кишинёв, собирала друзей в ресторане «Пловдив» на Рышкановке. Мне довелось быть среди них...
А совсем через короткое время меня посетил брат Тани Виктор, который принёс эту ужасную весть! Машина, в которой она ехала на очередное концертное выступление, попала в аварию! Незабываемый август 1975 года!
Какими словами можно передать душевное состояние человека, ранее привлекавшего всех живостью характера, оживлённостью в общении и… потерявшего эту способность?!! (своей статью, гибкой фигурой Таня всегда притягивала к себе взгляды, особенно мужские — я тому свидетель!)… И вот, у такого человека парализована вся нижняя часть тела!!!.. Главное — ноги!!! Прервана сама возможность двигаться!!! Именно это случилось с Таней!!!.. И приковало её к инвалидной коляске на долгие двадцать лет!!! ЧТО ей пришлось перенести, не поддаётся никакому описанию…
Травма позвоночника! Да что там — травма… Просто выбило пару позвонков… Отказали ноги! Трудно себе представить что-либо страшнее такой участи! Один знакомый, уважаемый профессор (никогда не забуду!) сказал мне, узнав о том, что постигло Таню: «То, что было с Вами, по сравнению с её травмой, это — детские игрушки…». (За десять лет до того я тоже пострадала в аналогичной ситуации, поплатившись пробитой головой и «выпадением мозга в рану», как написано в справке, которая до сих пор хранится у меня). Мы с Таней в переписке потом сравнивали наши судьбы…
Вот на каких примерах поневоле постигаешь, что всё на свете относительно… Позволю себе повторить эту известную истину в назидание всем живущим…
Когда одна из дочерей Тани — Лиля заканчивала в 1979 году дирижёрско-хоровое отделение нашей (Кишинёвской) консерватории, я писала отзыв на её дипломный реферат. А другая дочь Лора (напомню, что они были близнецами) в 1978 году закончила Кишинёвский мединститут и затем проработала двадцать лет в городской больнице. И вот — я нашла её в Израиле. Сейчас держим с ней связь, часто разговариваем, вспоминая всю ту ужасную историю. Так откликнулась через годы наша с Таней молодая дружба… Жизнь, как говорится, продолжается…
После несчастья, постигнувшего мою подругу, наша с ней переписка была довольно интенсивной...
В новых тяжелейших условиях, в которых она оказалась после той аварии, моя Таня проявила неслыханное терпение, мужество, которое вызывает просто восхищение. А главное — она сохранила верность профессии! Не переставала петь, стала в меру сил (понадобилось для того немалое волевое усилие!) учить других. Занималась на дому, в инвалидной коляске (!). Всё было не просто, нужны были условия… В конце концов помогло неравнодушие тех, кто сумел помочь в этой необычной ситуации... К городским властям обращались и друзья из Кишинёва… (та же Мария Биешу, и мой отец, профессор консерватории). О так сильно пострадавшей и всё же не сдавшейся Тане писала местная пресса… Трудно сказать, как бы другой повёл себя на её месте… Позволю себе привести кое-что и из её писем… То, что она пишет, думаю, не нуждается в комментариях, красноречиво говорит само за себя…
Таня пишет:
«Золюша, милая моя, хорошая! Очень рада твоему письму. Правда, получила его с опозданием. Меня не было дома, только что вернулась из Крыма, лечилась там два месяца в санатории им. Бурденко. Правда, я немножко отошла и, вот, пишу тебе даже без слёз, а то — как пишу, так мокрая бумага…
Лечение в санатории я получила хорошее, много занималась лечебной физкультурой. Даже пела, давала концерты, пользовалась большим успехом. Как ни странно, сама удивляюсь. У меня сейчас голос звучит во сто раз лучше, чем когда-то. Даже обидно. Может, это — возраст, какой-то опыт, отсутствие страха (между прочим, из-за него я всю жизнь мучилась и теряла 50% своего таланта!). Все находят, что я — копия Синявской. Окрепли грудные низкие ноты — это я уже захвасталась — но доля правды в этом есть! Так вот, я теперь самая лучшая певица в спинальном санатории – это всё, что мне осталось. Люди просят, слушают. Я приношу хоть и маленькую, но радость этим, самым несчастным людям на свете. У многих не двигаются не только ноги, но и руки – «шейники» – их так здесь называют. И по теории относительности – я ещё ого-го! Если меня прислонить к тёплой стенке… и т. д. У меня кое-какие сдвиги есть, тьфу, тьфу!, но для свежего глаза, наверное, незаметно будет. Хожу плохо, но лучше — я сама это ощущаю — легче стало передвигать ноги. Самостоятельно хожу только по квартире и немного во дворе…».
Но потом — в другом письме:
«... Стараюсь сама себя обслуживать, передвигаясь на коляске (раньше пыталась ходить на палочках, но после того, как упала, сломала ногу, пролежала два года в больнице — прочно села на коляску, боюсь рисковать. Если ещё упаду, уже не выкарабкаюсь…).
Очень горюю, что забыла поздравить Бориса Семёновича (это — о моём папе — И. М.), моего милого, славного Учителя, но ничего — в юбилейный год можно поздравлять целый год. Читала о нём статью (Лора мне сюда прислала). Очень интересно пишет Серёжа Лункевич. Сердце замирает от гордости, что я тоже могу назвать Бориса Семёновича своим учителем. Конечно, если бы я не уехала, то может быть, кое-чего и добилась бы. По крайней мере, хочется в это верить. Я ему написала письмецо и открыточку. Передай моему любимому, обожаемому маэстро большое спасибо за то счастье, что он дарил нам всем своим огромным талантом…».
Все эти письма дарят воспоминания о былом…