ГОЛОСА СТОЙКОСТИ: Дора Диамант

У меня больше нет слёз

Дора Диамант

Записала Рита Матусовски 

Я никому не желаю в жизни пройти через то, что нам довелось пройти.

Дора Диамант

Дора родилась и выросла в Молдавии. Из восьми детей после войны осталось только двое: Дора и ее старший брат, который был на фронте.

Дора рассказывала о пережитом, о годах, которые были вырваны у нее войной, о потере родных и близких. Но потом остановилась и сказала: «У меня больше нет слёз». Я видела, как ей было трудно вспоминать и вновь переживать те ужасные дни.

Трудно что-либо добавить после этих слов. Слушая ее рассказ, я не переставала удивляться Дориной жизнерадостности, чувству юмора, безукоризненной памяти и желанию видеть хорошее в людях. Вот ее история — история стойкости.

Рита Матусовски

Я родилась 2 мая 1910 года в маленькой деревне Изворы в Молдавии. Моя девичья фамилия была Бортман. Мой отец Вольф Исаакович работал управляющим у помещика. Поместье было большое — около 300 гектаров земли. Но, несмотря на это, наша семья была небогатой. Отец скопил немного денег, женился на моей маме Гитл. Сначала они жили у бабушки, маминой мамы. На заработанные средства они решили открыть небольшой магазин. 

Отец построил небольшой дом, и мои родители открыли небольшой ресторанчик. После Первой мировой войны эта территория принадлежала Румынии. Были и неприятные моменты: однажды, когда моя мама была одна в ресторанчике, один из посетителей ударил ее, и она очень после этого мучилась, ее рапы не заживали.

В семье было восемь детей: четыре девочки (я — меня звали дома Доба — и мои сестры Лия, Роза и Дора) и четыре мальчика (Михель, Давид, Фишель и Шломо). Все хорошо учились. Наши родители держали учителя по ивриту. В нашей семье большое значение уделяли образованию. Мы учили иврит, ходили в еврейскую школу. До прихода советской власти в Молдавию мы ходили в синагогу, праздновали еврейские праздники и шабат. Румынские власти раздавали земли, давали евреям тоже, и мы получили немного земли.

Все было хорошо, пока не заболел отец. У него было гриппозное состояние, высокая температура. Врачи поставили диагноз — тиф. Но эго оказался неправильный диагноз. В 1933 году папа умер от воспаления легких.

У мамы уже не было возможности держать учителя по ивриту для всех детей. Приближалось тринадцатилетие моего младшего брата. Мы все вместе решили отправить его в гимназию в соседний город Маркулешты, чтобы он смог выучить иврит и другие предметы и пройти бар мицву. Он оправдал наши надежды, хорошо учился. Я закончила учебу. Мне приходилось вести хозяйство.

Когда в Молдавию пришла Советская власть, жизнь изменилась. У жителей забрали земли, заходили в магазины, лавки, брали все, что хотели, и мы ничего не могли сказать — боялись.

Я познакомилась со своим будущим мужем совершенно случайно, встретила его в городке Сороки. 13 декабря 1939 года я вышла замуж, и через год у нас родился ребенок. Мы жили в доме мужа, в городке Згурица. Моего мужа звали Зуня Серебринский. К началу войны моему сыну было шесть месяцев. Сына назвали Виля.

Когда началась война, моих братьев забрали в армию. Самый младший браг пошел в армию добровольцем. Старший брат имел льготы, потому что при большой семье он, как старший, считался кормильцем, и его не забрали в армию. Немцы наступали, и мой старший брат с мамой и сестрами на подводе уехали из деревни. Они добрались почти до пригородов Саратова. Брата призвали оттуда в армию, а мама и сестры остались около Саратова. Немцы быстро наступали, и моя семья оказалась в окружении. Они все погибли.

Моего мужа забрали в армию, и он не вернулся. Я осталась с ребенком и со свекровью. Сестра мужа гоже жила с нами. Мы не имели никаких сведений о том, что происходит с евреями на оккупированных немцами территориях. Приходили подводы с беженцами — польскими евреями. Но те, кто бежал, тоже не знали, что случилось с теми, кто остался в Польше.

В начале лета 1941 года в деревню вошли вооруженные румыны. Местные молдаване к ним присоединились. Стали грабить еврейские дома: посуду, мебель, все мало-мальски ценные вещи. Им доставляло удовольствие видеть страдания евреев.

Мы с сыном тогда были вместе с матерью и сестрой мужа. Нам было приказано покинуть дом и ничего с собой не брать. У меня на ногах были тапочки, и я была в легком платье; я прижала к себе моего маленького сына и вышла из дома. Вокруг бежали люди в панике. Нас всех согнали и окружили солдаты. Нам было приказано идти на площадку к реке. Когда мы туда добрались, я увидела большую группу людей — это были евреи из окрестных деревень, ждавшие «приказа». Мы думали, что нас привели па расстрел, но румынские солдаты приказали нам маршем идти вперед. Это было очень изнурительно, мы двигались с места па место, окруженные вооруженными солдатами, без пропитания и воды. Днем было очень жарко, температура была около 35 градусов, палило солнце, а когда мы останавливались на ночь, лил проливной дождь. Эго продолжалось несколько месяцев, до конца декабря.

Я не знаю, сколько дней мы шли и какое прошли расстояние, пока солдаты не сказали нам остановиться. Остановились мы в маленьком еврейском штетле Белыжаны. Мы увидели много пустых домов с еврейскими атрибутами и вещами. Мы простояли некоторое время в Белыжанах, но без воды и пищи.

Местные жители-неевреи потихоньку давали нам воду и хлеб. Кое-кто пытался поменять личные вещи на хлеб. Я не знаю, сколько мы простояли там, мы не знали времени и дат. Только по погоде мы определили, что лето сменилось осенью. Становилось очень холодно, шел леденящий дождь, но нам было приказано подняться и двигаться дальше на восток.

Это было очень тяжело. Я очень устала, еле двигала ногами. Мой маленький сын очень ослабел. У меня не было сил, не было еды, и я не могла его кормить. Каждый раз, когда мы останавливались на ночь, наутро все больше и больше людей не могли подняться от бессилия, и их так и оставляли там умирать. Мы дошли до деревни Косовуц, до берегов Днестра. Нам было приказано остановиться в лесу на берегу реки. Люди были в панике, некоторые начали молиться Б-гу, а потом эта молитва перешла в крики и плачь. Мы провели там ночь. Наутро румынские охранники приказали нам сесть в лодки и переехать реку Днестр. Мы добрались до Украины.

На том берегу Днестра нас ждали украинские охранники — полицаи. После еще одного марша мы добрались до маленькой украинской деревни Осеевки. С виду это была ферма, на середине поля был сарай, где колхозники держали своих лошадей. Охранники загнали нас в этот сарай. Внутри было ужасно грязно, на земле лежали кучи конского навоза. Я была очень слаба и двигалась медленно; один полицейский ударил меня по голове прикладом винтовки, и я упала. Потом оказалось, ч то я оглохла на левое ухо.

Через несколько дней я поняла, что охранники не обращают на нас особого внимания, и решила пробраться в деревню, найти какой-то способ пропитания. Мне надо было кормить сына и не умереть самой от голода. Я ужасно боялась, что меня поймают, но я спустилась к деревне и стала просить людей дать мне работу за какую-нибудь еду. В деревне были только женщины и дети, так как мужчин призвали в армию, и они нуждались в помощи для работы на поле. Я работала на несколько домов, собирала овощи на ноле. Была уже зима 1942 года, было очень холодно. Я собирала картошку и другие овощи. За эту работу я смогла получить немного овощей и хлеба. Но этого оказалось недостаточно, чтобы прокормить моего ребенка. Он был очень спокойный, даже не плакал. Он умер от голода в эту зиму. Мне было очень тяжело пережить эту потерю. Так было жалко его...

Когда нас выгнали из дома, у меня на ногах были домашние тапочки. Той зимой я обматывала ноги мешковиной. Кто-то из местных жителей дал мне пару обуви. Эти ботинки были очень большого размера, но у меня не было выбора, и я их носила. Я так натерла себе ноги, что они кровили и болели, и я не могла ходит ь и работать на поле. Моя свекровь пошла в деревню попросить немного еды или одежды.

Надо сказать, что местные жители, украинцы, старались помочь евреям, согнанным в лагеря в их деревнях. Они давали, кто что мог — хлеб, воду, одежду. Помогли и нам.

Моя свекровь встретила в деревне местного фельдшера. Она рассказала о моих ранах, которые не заживали, и он дал ей для меня марганцовку. Я разводила ее в воде и держала в ней ноги. Только к весне мне стало лучше, и я начала ходить. Мы ходили на работу вместе, я и свекровь, и люди в деревне нас уже знали. Местные поначалу боялись нас к себе пускать, но потом привыкли к нам, познакомились и стали доверять. Мы вытаскивали картошку из подвалов, а за это нам давали немного картошки, хлеба или мамалыги. Мы были рады всему. Я начала немного поправляться.

Была уже весна 1943 года. Нам очень повезло — мы встретились с одной местной женщиной. Ее муж был в армии, и ей нужна была помощь: у нее был маленький ребенок. Она предложила нам перейти к ней жить. Охранники иногда появлялись пьяные, но в основном не возражали. Мы ей платили за проживание: у нас было немного немецких марок. Люди, когда видели наше положение, иногда давали нам деньги, которые мы не могли нигде потратить, вот мы ими и расплачивались. Мы даже делились с этой женщиной продуктами, которые мы получали за работу. Мысли бежать у меня не было. Во-первых, мы были вместе со свекровью, и даже еще одна семья из нашего местечка поселилась рядом. А во-вторых, вокруг была территория, оккупированная немцами.

Так мы жили до зимы 1944 года. Советская Армия наступала, и через деревню шли отступающие немецкие войска. Они были голодные, стучались в дома и просили хлеба и воды. Украинские полицаи ушли с ними.

Весной 1944 года пришла Советская Армия. Когда советские солдаты вошли в деревню, все вышли из домов. Люди бежали рядом с идущими солдатами и не могли поверить, что пришло освобождение. Многие стали собираться и пробираться в сторону Молдавии вслед за наступающими советскими войсками.

Мы сразу не поехали домой. Было еще очень холодно, а мы уже знали от других евреев, которых пригнали позже, чем нас, что наш дом и хозяйство разрушены и нам негде будет жить. Мы решили остаться еще немного в Осеевке и вернулись домой только летом. Это была правда, что все было разрушено. Мы вернулись вдвоем: мать мужа и я. Сестра мужа умерла в лагере, в Осеевке.

Мой старший брат вернулся с фронта. Остальные мои братья не вернулись, все погибли на фронте. Позже мы узнали о судьбе моей семьи. Я пыталась их разыскивать, писала в Москву, в государственные учреждения. На мои письма и запросы пришел ответ, что моя мама и сестры погибли от рук немецких захватчиков в районе Саратова.

Мы стали понемногу восстанавливать наш дом, потихоньку обживались. Я пошла работать. Потом я познакомилась на работе с моим вторым мужем, Ойзером Диамантом, и в 1947 году мы поженились. В 1948 году родился мой сын.

В 1956 году моему мужу предложили работу в небольшом городке Сороки, и мы переехали. В Сороках жило много евреев, вернувшихся после войны. До войны там было еврейское местечко, и люди туда вернулись. Я хотела, чтобы мой сын жил среди евреев.

Мы праздновали еврейские праздники, но уже скрытно. В синагогу ходить было небезопасно. Сын закончил школу. Антисемитизм был сильный, сыну не дали поступить в институт как еврею. Он уехал во Фрунзе, где жил мой старший брат, и поступил там в институт. Там он женился и позже уехал со своей семьей в Канаду. Мы с мужем эмигрировали в Израиль в 1988 году.

Перед отъездом в Израиль я поехала на Украину, в Осеевку. Люди меня помнили, относились с большим уважением. Я взяла в архиве бумаги о том, что я была там в лагере. Я никому не желаю в жизни пройти через то, что нам довелось пройти.

Мой муж Ойзер умер в Израиле в 1999 году, и в 2005 году я приехала к сыну в Канаду. У сына хорошая и дружная семья. Я очень радуюсь тому, что могу видеть моих детей и внука.

Опубликовано в:
Matusovski, Rita: VOICES OF RESILIENCE; Pub: Svetlana Shklarov, 2010 ISBN 9780986553905