Генрих Гейне: уход от иудаизма и возвращение к нему
К 150-летию со дня смерти великого поэта
Еврейская Газета Декабрь 2007 - 12 (64)
Генрих Гейне с младых ногтей ощущал себя немцем и хотел им быть, но довольно скоро уяснил, что это ему заказано. Как ассимилированный еврей, он, конечно же, испытывал мучительное раздвоение: его интересовала и влекла еврейская традиция, но пересиливало стремление к немецкой и европейской культуре, которая в ХIХ в. заменила многим евреям религию.
Основой еврейско-немецкого симбиоза в случае Генриха Гейне является немецкий язык, в котором он ощущал себя как пловец в своей стихии. В «Признаниях» (1854) он отмечал, что Священное писание стало для евреев диаспоры портативным отечеством, которое они в своих скитаниях повсюду таскали за собой, храня как зеницу ока. Он же вынужден был создать свое «портативное отечество» на базе немецкого языка из жизненных элементов – литературы, философии, истории. Через стихию слова Гейне ощущал себя немцем.
Однако раздвоение личности всегда мучительно. Потому-то Кафка и посочувствовал Гейне: «Несчастный человек. Немцы обвиняли и обвиняют его в еврействе, а ведь он немец, и притом маленький немец, находящийся в конфликте с еврейством. И как раз это и есть типично еврейское в нем».
Гейне был чужд еврейской самоненависти, ярким примером которой стал в начале ХХ в. Отто Вейнингер. Поэт принял крещение 28 июня 1825 г. тайно, но с согласия семьи, внутренне испытывая глубокий стыд. Мотивировка этого шага была прагматична: через две недели он должен был получить диплом и рассчитывал на хорошую должность. Другу Мозеру, с которым Гейне с 1822 г. входил в берлинское Общество науки и культуры евреев, он пишет откровенно:
«Мне было бы очень жаль, если мое крещение явилось бы тебе в благоприятном свете. Я не вижу, чтобы мне полегчало, напротив, с тех пор я еще больше несчастлив».
Подчас он иронизирует по поводу своей персоны:
«Я становлюсь теперь истинным христианином, то есть состою паразитом при богатых евреях».
Но его шуточки – маска, а под ней человек, переживающий глубокий кризис.
В Париже, где Гейне оказался в 1831 г., еврейские проблемы вроде бы отошли на задний план, тем более что для друзей-французов он ведь был немец. Однако он раздражал слишком многих. Его поздней поэзией пренебрегали, а уж Гейне-прозаик и журналист просто выводил из себя. Не будем перечислять всех его прижизненных обидчиков – от «французоеда» Менцеля, который называл Гейне «наглым евреишкой», до Крауса, объявившего «Книгу песен» «опереточной лирикой».
1848 г., когда революция в Германии потерпела поражение, был для Гейне первым годом жестокой болезни, которая давно подбиралась к нему, а теперь накрепко, на всю оставшуюся жизнь, приковала к постели. Он не только не мог передвигаться, но и начал терять зрение. Его надежды на возможность демократических преобразований на родине рухнули. Боль обманутых ожиданий наслаивается у Гейне на физическую боль. Именно в это время происходит поворот в его взглядах, духовное преображение, которое озадачит многих.
В письме к брату в далекий Петербург Гейне пишет:
«В мучительные бессонные ночи я сочиняю очень красивые молитвы, которых, однако, не записываю и которые все направлены к весьма определенному Богу, Богу наших отцов».
Еще недавно, узнав, что его биография попала в книгу «Знаменитые евреи», вышедшую в Мюнхене, Гейне кипел от возмущения, не потому что стыдился происхождения, негодование вызывали попытки загнать его в гетто еврейства. Как и опочивший Гете, он считал себя в первую голову европейцем, гражданином мира. Но вот 15 апреля 1849 г. он пишет в редакцию «Всеобщей газеты»:
«… я больше не самый „свободный после Гете немец“. ... Теперь я всего лишь бедный, смертельно больной еврей, изнуренное подобие горя, несчастнейший человек!»
Что стоит за этой метаморфозой? В послесловии к лирическому сборнику «Романсеро» (1851), третий раздел которого составляют «Еврейские мелодии», Гейне публично заявляет, что «возвратился к Богу, подобно блудному сыну, после того как долгое время пас свиней у гегельянцев». Однако возврат к ценностям еврейства не привел его «к порогу той или иной церкви или даже в самое ее лоно». Гейне и после духовного переворота остался дерзко-насмешливым скептиком, верным своей Музе, родившейся на берегах Рейна, на родине карнавала, а потому легко меняющей маски.
«Признания», в которых Гейне объясняет перемены в собственных взглядах, создавались зимою 1854 г. Он сам назвал эти 55 страниц текста «важным жизненным документом», и это побуждает отнестись к нему с особым вниманием. Гейне замыслил «Признания» как эпилог к новому изданию книги «О Германии», включавшей его известный очерк «К истории религии и философии в Германии». Что же это за признания? Есть шутливые, невинные, но некоторые явились настоящей сенсацией.
«Романтик-расстрига» прощался с гегельянством. Диалектику Гегеля он уподобил серой разварной паутине. Какое святотатство! Гейне отрекался от атеизма, который оказался оборотной медалью гегельянства, в упрощенном варианте овладевшего массами. Рост безбожия в среде простонародья его напугал, как некогда Вольтера, который сказал, что если бы Бога не было, его следовало бы выдумать.
Гейне писал, что воскрешением религиозного чувства он обязан Библии. Он, «прошатавшийся по всевозможным танцулькам философии, предававшийся всем оргиям ума, возомнивший себя Господом Богом», теперь находит утешение в этой священной книге. Он рекомендует «обожествившим себя безбожникам», среди которых мелькают знакомые имена Фейербаха, Бруно Бауэра и Маркса (последнего он аттестует как своего «непримиримого друга»), почаще обращаться к библейским сказаниям для назидательного размышления.
Признаваясь, что раньше недолюбливал Моисея и в целом иудейское законодательство, враждебное всякой образности и пластике, Гейне делится своим новым открытием: Моисей сам был великим художником и обладал подлинным художественным духом. Из пастушеского племени он изваял народ, которому дано было преодолеть тысячелетия.
«Как о Создателе, так и о его созданиях – евреях я никогда не говорил с достаточным уважением и тоже, конечно, из-за моей эллинской натуры, которую отталкивал иудейский аскетизм. С той поры уменьшилось мое пристрастие к Элладе. Я вижу теперь, – пишет Гейне, – что греки были лишь прекрасными юношами, евреи же всегда были мужами, и не только в былые времена, но и до сего дня, несмотря на восемнадцать веков гонений и страданий».
Тема национальной гордости чрезвычайно актуальна и в наши дни, но на ней легко поскользнуться. Мы знаем множество примеров, когда пробуждение национального сознания оборачивалось воинствующим национализмом, а национальная гордость – дискриминацией инородцев. Заканчивалось это катастрофически для всех. Умирающий Гейне нашел точку опоры в своей иудейской гордости, вспомнив о царях и пророках, к которым восходит его род. Подлинная национальная гордость ведь не политична, не демагогична, она – этична.
После смерти Гейне в его бумагах были найдены во множестве высказывания и афоризмы, которые позднее вошли в собрание его сочинений под общим названием: «Мысли, заметки, импровизации». Среди них есть и такая неожиданная запись: «Еврейство – аристократия: единый Бог сотворил мир и правит им; все люди – Его дети, но евреи – Его любимцы, и их страна – Его избранный удел. Он – монарх, евреи – Его дворянство, и Палестина – экзархат Божий». Далеко ушел Гейне от юношеских суждений, отрицавших идею богоизбранности евреев. Уверовал ли он в избранность евреев или таким образом эпатировал, дразнил христиан?
Гейне, как и Пушкин, в молодости брал уроки «чистого афеизма» (атеизма). Однако «кощунства», доходящие до цинизма, в которых обвиняли обоих, часто бывали не более чем маской. В юношеском стихотворении «Безверие» Пушкин признавался: «Ум ищет Божества, а сердце не находит». Молодому Гейне в высшей степени было знакомо это состояние, но в конце жизненного пути поиски Бога захватили его. Он всегда был одинок и уязвим, теперь же, оказавшись в «матрацной могиле», был обречен на полное одиночество. Трагизм безверия в этой ситуации ощущался особенно остро. Отсюда – постепенный возврат к ценностям иудаизма.
Многие из его предсмертных записей посвящены Германии, до последних дней мысли его устремлялись к Рейну, уносились за Рейн. Вот лишь одно высказывание: «Немцы хлопочут сейчас над выработкой своей национальности; однако они запоздали с этим делом. Когда они с ним, наконец, справятся, национальное начало в мире уже перестанет существовать, и им придется тотчас же отказаться и от своей национальности, не сумев извлечь, в отличие от французов или британцев, никакой пользы из нее». Гейне не суждено было узнать, что эти хлопоты доведут немцев до национал-социализма, который ввергнет его возлюбленную Деву-Германию в бездну. Но он, сумевший подняться над шаблонами мышления своего времени, предвосхитил идею объединения Европы. Нынешние тенденции глобализации, существование Европейского Союза с единой валютой, куда вошла и Германия, казалось бы, подтверждают правоту Гейне, но наряду с этим действуют и угрожающие миру центробежные националистические силы. Опасность, идущую с Востока, от радикального ислама даже такой ум, как Гейне, не смог предвидеть.
Положение еврейства в Германии продолжало волновать поэта до последнего часа. Незадолго до смерти в марте 1854 г. он высказывает глубоко продуманную, можно сказать, выстраданную мысль о том, что еврейский вопрос в Германии – это, прежде всего, немецкий вопрос. «Евреи… лишь тогда будут по-настоящему эмансипированы, когда христиане также полностью добьются эмансипации. Их дело тождественно делу немецкого народа…» Эти строки звучат настолько актуально (и не только в Германии!), что трудно поверить, будто они написаны 150 лет назад.
Контекст
©"Заметки по еврейской истории" №2(125) февраль 2010 года
Вильям Баткин. Кадиш по Гейне