Сергей Лазо. Дневники (5)

Записи после поступления в Петербургский технологический институт (продолжение)

2.ХП-13 г. СПБ. Воскресенье. 4 ч. утра.

Встал, бегу к Суручанам. Завтракаем. Едем в Эрмитаж. По дороге почти ни о чем не говорили, так как около нас увивался Федя. Приходим, встречаем Лозинского. Начинаем осматривать картины, осмотр идет небрежно, Яша перекочевывает с места на место. Это меня злит, я иду рядом с Китей. Она хочет добросовестно посмотреть хоть кое-что. Выходим. Меня охватило какое-то неприятное чувство. Я все время думал и думаю, мог бы я полюбить женщину, не показалась бы она мне через некоторое время бесконечно пошлой и не потянуло бы меня к другой? Я был бы несправедлив, это было проявление живости молодого человека, которому, быть может, я сам не сумел внушить то, чего требовал потом.

Мы пришли к Невскому. Я с Милой. Сели на 4-й номер и доехали к Охтенскому мосту. Посмотрели на мост и поехали домой. Все время я не отходил от Милы, она как будто сама хотела остаться и поговорить со мной. То сидя вместе на скамейке, то стоя у дверей, мы непринужденно болтали. Больше говорила Мила, я слушал от нее ответы и постановку тех вопросов, которые с раннего детства волновали ее, на которые ей не хотели отвечать или отвечали урывками. «Знаете, Сережа, — говорила Мила, — еще маленькой девочкой я много думала о разных вопросах, на некоторые из них мне и не могли ответить, но меня больше всего обижало, что многое от меня скрывали и говорили совсем не то, что я хотела знать — лучше совсем бы не говорили».— «Я отлично понимаю вас, — отвечал я, — мне самому случалось испытывать то же, хотя окружающие и придерживались того правила, что нужно говорить все или ничего».— «Знаете, я много думала о браке, почему люди бывают несчастливы». Мила говорила, что в молодости нужно увлекаться, нужно ухаживать, можно веселиться, но, выйдя замуж, человек должен помнить свои обязанности, то, что позволительно в молодости, уже потом придется оставить. «Знаете, Сережа, я все-таки бы вышла замуж за богатого скорее, чем за бедного, все- таки с бедным не может быть такого равенства». Я говорил в свою очередь: «Браки бывают несчастными, так как люди не знают, для чего они женятся, нельзя жениться или выходить замуж только для эгоизма, для взаимного наслаждения любовью. Любовь должна быть не целью, а средством. Средством, скрашивающим невзгоды и украшающим жизнь. Нужно, чтобы у людей было дело, которое они сообща любили». «Да, с каким удовольствием я помогала бы мужу, — говорила она,— или же читала то, что он написал; затем нужно уступать друг другу; а что вы думаете насчет ревности, я не могла бы не ревновать». Во всех ее словах было слышно искреннее чувство, иногда она говорила и останавливалась, как будто бы не договаривая, иногда казалось, что слова ее не кончатся. Когда мы выходили из картинной галереи Эрмитажа и на минуту зашли в нижний этаж посмотреть ассирийский и вавилонский отделы и древнюю культуру, она спросила меня: «Знаете ли, я давно хотела задать вам один интересовавший меня вопрос: счастливы ли вы?» — «Счастлив ли я, — нет, такого счастья, которое понимает большинство, у меня нет, мир в области личных отношений для меня чужд, у меня нет близких людей ни среди семьи, ни среди моих знакомых. Я любил, но одни смотрели на меня, как на выгодного жениха, другие были ближе ко мне, но когда я начинал говорить с ними на языке моих мыслей, то меня считали сумасшедшим. С этой стороны я не смог подойти к миру и потому то, что все называют счастьем, у меня сейчас нет и быть не может и не будет. Короче говоря, я не надеюсь, или надеюсь очень слабо, что мне удастся найти человека, с которым я мог бы близко сойтись, чтобы мы поняли друг друга.; мне кажется, что вслед за близкими отношениями нахлынет целое море пошлости».

Я не мог удержаться, чтобы не сделать маленькой вставки и отразить нахлынувшие на меня мысли. Мне кажется, что я не ошибусь, поставив вопрос о таком счастье в тесную зависимость с отношением к женщине (о ином возможном счастье я буду говорить далее). Такое счастье я понимаю, как настроение длительной слитности и слитности гармоничной с окружающим миром, и такая слитность не только требует утверждения вокруг лучшего порядка, но и стремления к воплощению в этом мире новой жизни. Для этого нужна женщина. Какую же женщину я мог бы полюбить? Мне кажется, что моему духу ближе два типа — одинаково чистые, одинаково неиспорченные жизнью. Во-первых, «простая» женщина с невинной душой. Под словом «простая» я не хочу сказать необразованная, неотесанная; наоборот, она может знать и читать очень много, но существенным свойством ее жизни будет служить — отсутствие потребности в драме, не искание, а боязнь драматизма в жизни. Ее идеал дети и семья. Но я верю, я чувствую, хотя и не знаю, что существуют иные существа, необыкновенно женственные, которые или молча внимают тому, что говорят мужчины, и в этом внимании есть что-то великое и святое (Монна Лиза), или они вступают в борьбу с мужчиной, в борьбу, лишенную какой бы то ни было подкладки необходимости, борьбу, которая базируется на одном внутреннем чувстве. Такая борьба не может продолжаться всю жизнь, это ясно, но она является великолепным преддверием к любви.

Но существует иное отношение к миру, правда, холодное, жестокое, но к нему я неизбежно пришел, разуверившись во всем теплом и нежном. Я не стал более искать, скорее я стал со стороны наблюдать, изучать мир. И после такого внутреннего перелома я достиг спокойствия и независимости от судьбы и, если хотите, счастья. Да, я счастлив, но совсем не так, как понимает большинство это слово.

От Охтенского моста на семнадцатом номере мы поехали обратно к Инженерной. Мила стояла у дверей. На ней было длинное пальто с меховым воротником и отороченная мехом шапочка. Шеи она ни за что не хотела закрывать кашне, и потому она все время была открыта. Мила рассказывала о своей силе воли: «Я с раннего детства закаляла себя; например, я что-нибудь ем, и мне это очень нравилось, но я нарочно бросала кусок, и мне было приятно отказаться от него».

Наконец, мы приехали к ним.

Сидели у Милочки в комнате, беседовали. Милочка доставала тетрадки. Яша ей что-то писал. Я беседовал с Китей, но, видно, она меня чуждается. Ей кажется, что все подходят к ней из милости. Не знаю, но у меня никогда ничего подобного в мыслях не было. Обедали... Егор Федорович рассказывал про последний вечер на Китиных именинах и поразил меня верными и глубокими наблюдениями. Остальную часть вечера до одиннадцати часов сидели в гостиной; Яша все время не отходил от Милы. Я не мешал ему и сидел с Китей. Мы уехали. В трамвае Яша кое-что говорил о Суручанах, но разговор не клеился.

Сергей Лазо. ДНЕВНИКИ И ПИСЬМА
Подготовили к печати Ольга Андреевна и Ада Сергеевна Лазо
ПРИМОРСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО  
ВЛАДИВОСТОК, 1989. Стр. 65 – 68