Сергей Лазо. Запись, сделанная в 1916 году в Москве в период работы в солдатском госпитале

«Пусть говорят, что наш русский мужик необразован, но пусть лучше молчат те, кто привык ругать сплеча. Пусть солдаты люди не развитые, но у них живой ум, они жаждут знаний и поймут их, если облечь в доступные формы».

Впечатления от разговоров с солдатами Лазо противопоставляет впечатлениям, вынесенным из бесед с людьми своего дворянского круга. Однажды, придя с очередного дежурства, Сергей говорил своему товарищу по комнате:

— После бесед с солдатами в голове становится легко, а после разговора с такими господами, как Леня, Сережа, Боря и Ваня Бибери (сынки бессарабских помещиков, учившиеся в Москве), у меня в голове будто под черепом что-то сжимается.

Республиканский музей Г. Котовского и С. Лазо, г. Кишинев.

1. III. 1916 г. Москва.

Дорогая мама! Только что получил от тебя письмо и посылку, по странному стечению обстоятельств они пришли в одно и то же утро. Посылка очень обрадовала, тем более, что последние остатки старой кончились как раз перед этим. Ты спрашиваешь насчет брынзы,— прислать или не прислать нам? Если брынза есть и это не будет слишком хлопотливо — пришли. Мы все очень любим брынзу, и здесь вдвойне все это ценим: городские продукты не только дороги, но гораздо хуже по качеству.

В Москве все еще зима, стоят морозы, падает снег, одно лишь яркое солнце напоминает, что весна не за горами. Для Москвы, положим, обычное явление, что февраль холодный, вероятно морозы продержатся до начала марта, а потом все сразу стает.

У нас не слышно ничего нового, все ждут весны, тогда должны разыграться крупные события. Насчет нашего призыва тоже ничего не слышно нового. Если возьмут, так пойду в пехоту, а пока учусь. В артиллерийское не пойду, так как сейчас нет смысла, а если мобилизуют, пойду, нечего «спасаться».

Вот ты, вероятно, помнишь, на днях мне пошел двадцать третий год. Обычная рядовая жизнь влечет нас вперед, часто не давая времени одуматься; вот сейчас оглядываюсь на прошлое и, вдумываясь в будущее, не могу не остановиться на вопросе: ну так что же мне делать в жизни, как приложить свои силы?

Мамочка, не сердись на меня, если что-либо тебя огорчит в моем письме, у меня есть только одно чистосердечное желание поделиться всеми теми мыслями, которым пока нет выхода, и они тяжело гнетут человека.

Да, так что же мне делать? Понимаешь, мама, существуют две разновидности характеров. Одни люди ищут, чтоб внешние обстоятельства, постороннее влияние дали направление их силам, указали бы им работу.

Оглядываюсь на нашу бессарабскую компанию, я думаю, что все без изъятия были людьми не уходящими далеко от той обстановки, в которой они выросли... Они счастливы, у них мало волнений, мало сомнений, все понемногу налаживается само собой. Их труд легко будет плодотворным, так как у них нет разлада ни со средой кругом, ни с самим собой. Но природа создала и иные характеры, у которых на первый план резко и отчетливо выступают личные запросы, свое определение жизненного пути. Они хотят пойти по ими же проложенной дорожке. Они чувствуют, что их самобытная мысль может создать что-то новое.

Обычно их стремления сталкиваются с мнением и укладом окружающей среды, борьба часто оканчивается не в пользу новаторов, они смиряются, они приспосабливаются к старым устоям, и здесь все на них смотрят косо, так как у них нет ни самоуверенности, ни практической деловитости, все им удается хуже. Их трудно ругать, осуждать, но не лучше ли просто подумать, как это все случилось?

К последнему типу людей я причисляю себя. Понимаешь, мама, есть убеждения, они глубоко, так сказать, въелись в человека. Человек может пойти против них. они могут остаться не приложенными, но забыть их он никогда не сможет, они всегда будут угнетать его. Такое убеждение есть и у меня, оно созрело рано, в детстве: я носил его в своей груди, как самое ценное и дорогое. Вот мои мысли. Я хочу, вернее, хотел создать себе свою жизнь своими трудами сообразно со своими способностями. Поскольку я помню, у меня с ранних лет появилась склонность к научному мышлению, и я думал, что смогу применить эту способность на деле, поэтому самым страстным желанием моей юности (не надо скрывать, что она прошла) было стать инженером. Скажу проще, я не мог себя представить бессарабским сельским хозяином или общественным деятелем. А с другой стороны, я не видел в себе ничего, что бы принуждало меня считать работу в родном краю необходимой.

Вот теперь, скажем, я знаю, что нужно помогать в хозяйстве, участвовать в общем деле. Но я не мог себе усвоить, почему нужно, чтобы человек свой зрелый возраст, свои силы отдал тому, что ему совсем чуждо. Поэтому, я думаю, ты со мной согласишься, что нет для меня нравственной необходимости непременно в будущем трудиться у нас. Ты пойми, что от этого все равно проку будет мало.

Теперь ты меня спросишь, что я думаю делать сам, как я себе представляю ту работу, к которой стремлюсь.

Когда я кончил гимназию, как я выше сказал, я представлял свою работу в будущем в качестве инженера; но случилось что-то неладное, у меня не было ни опыта, ни желания делиться своими мыслями.

Знаешь ли ты, что я перешел в университет с расчетом вернуться в Технологический институт после окончания университета и воинской повинности. И это не так трудно. Учиться вовсе не трудно, и во всяком случае легче, чем работать. В моем плане нет ничего неисполнимого; правда, затратить труда пришлось бы вдвое больше, чем если бы дело шло без таких «отсрочек». С такими мыслями я носился до самого последнего времени. Попутно я вспоминаю, что ты нас часто упрекала, что у нас слишком много мечтаний и мало дела; помнишь, летом ты не раз это говорила. Да, ты права, мечтаний и запросов было много, а дела мало. Верно, я кончил 8 классов и решил не только опять начать учиться, но хотел работать на практике, хотел самостоятельной жизни. В этом не было ничего невозможного. Другим это удалось, мне — нет. Я не смог, не сумел; мне было больно, когда меня расспрашивали об этом; иные смеялись. Все это верно, они правы, безусловно, я один неудачник, кандидат в лишние люди. Свободы располагать собой у меня нет и долго не будет.

Человек часто откладывает на завтра то, что могло бы случиться сегодня, но жизнь не ждет, она идет вперед, поэтому всякие отсрочки и задержки меня мучают.

Мама, согласись, что мы не так уж виноваты, что иногда только мечтаем, но не делаем; иногда нам самим это тяжело.

Но перейдем к практическим вопросам. До сих пор я жил тем, что времени впереди много и я успею сделать в будущем то, что мне раньше не удалось. И теперь я полагаю, что смогу быть инженером, смогу учиться до 30 лет. Это не так трудно. Но вот мало-помалу во мне начала подыматься волна нравственных сомнений: имею ли я право так долго учиться, когда кругом столько бед, опустошений; после войны нужны будут работники, а мы все еще ученики. Раньше я с легким сердцем брал отсрочку по воинской повинности — не все ли равно, когда отбывать — годом раньше, позже? Но теперь это не все равно, так как между войной и миром разница огромная. Я должен дать ответ себе, для чего я учусь, к чему я себя готовлю. Да, для чего я учусь? Ты себе представляла нашу будущую жизнь на лоне родных палестин. Хорошо, но если так,—мне незачем больше учиться, и вот почему: общее развитие я уже получил, а те знания, которые сейчас мне дает университет, — их не к чему приложить в Бессарабии. Мало того, тем сильнее я буду чувствовать несоответствие моих знаний и моего дела. Вдумайся, мама, только в то, что я переживаю. Вот передо мной предметы моего факультета, они мне дороги, я их люблю, после занятий я испытываю чувство глубокого удовлетворения. Но к чему эти знания, раз они ни к чему не будут приложены. Пойми, каждый день в университете приспособляет мои мозги к работе научной, последовательной, планомерной, но спрашиваю я себя, к чему мне привыкать к такой умственной работе, когда после в Бессарабии не будет соответствующего труда, придется снова ломать себя, снова приспосабливаться к новым условиям...

Сергей Лазо. ДНЕВНИКИ И ПИСЬМА
Подготовили к печати Ольга Андреевна и Ада Сергеевна Лазо
ПРИМОРСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ВЛАДИВОСТОК, 1989. Стр. 108 – 112