Сергей Лазо. Записи, сделанные во время пребывания в военном училище в 1916 году
«Трагизм личной жизни и смерти отпадает, когда человек чувствует себя единицей целого человечества и признает смысл своего существования в результатах работы и пользы, которую приносят эти способности человечеству».
В последнем письме я давал свою оценку нашей жизни в училище, должен взять многое обратно. Когда-либо постараюсь подвести итог всему. Немного скажу о новом укладе жизни, который я узнал в военном училище.
Ежедневно от каждой роты посылается на сутки определенное число юнкеров «в наряд», там они в течение круглых суток несут обязанности дежурных по кухне и еще несут службу в «караулах», последний наряд считается самым трудным.
С 8 вечера 29 июля и до 8 вечера 30 июля я нес службу в карауле. Караулы состоят из «караульного помещения», в котором находятся две смены часовых и разводящий по местам. На постах стоит одна смена (всего три смены). При одном караульном помещении может быть один или несколько постов. У нас был один пост. Стояли мы среди леса, вдали от училищных зданий и охраняли пороховой погреб — небольшой деревянный дом; шагах в пятнадцати от него находилась палатка. Один юнкер стоит на посту, сменяясь через два часа, а два других с разводящим находятся в палатке. Разводящий ставит часового на пост, часовой может сойти только по приказанию разводящего или государя, и когда он стоит на часах, то ни один военный, будь он прямым начальником или занимай он высший пост, не может давать часовому приказаний. Часовой обязан охранять пост и не имеет права сойти с него пока не будет снят или сменен своим разводящим, хотя бы жизни его угрожала опасность. Часовой вооружен винтовкой. В больших караулах, кроме разводящего, назначаются еще караульные офицеры, которые имеют право снять часового. Часовому нельзя сидеть, петь, курить; винтовку он держит как хочет и может ходить вокруг поста. На войне бывают случаи, когда разводящего убивают, тогда посылают телеграмму государю и с его разрешения снимают часового, или просто ослабевший часовой падает в обморок, простояв полтора или двое суток. Если часовой покинет пост, то его расстреляют. Нам рассказывали случай, когда часовой, почувствовав ужасную резь в животе,— съел огарок от свечи; стоявший в карауле офицер, вместо того чтобы замять дело, доложил по начальству и солдат поплатился 20 годами каторжных работ, которые потом были заменены одним годом тюрьмы. Неделю с лишним назад на том же посту, на котором я стоял, был следующий случай: на стрельбище перед училищем производились опыты с удушливыми газами; ветер внезапно изменил направление, и облако направилось в сторону левого угла нашего лагеря. Часть юнкеров роты с левой стороны угла была переведена на другую сторону. Затем облако стало приближаться к пороховому погребу, разводящего как раз не было, юнкера запасных смен намочили платок, но часовой не берет, так как он не имеет права принимать вещи от постороннего; уже облако газов окутало человека, весь бледный прибежал помощник дежурного офицера, совершенно растерявшись, он приказывает (не имея на то права) часовому сойти с поста; тот не сходит. К счастью, облако было не из густых, и юнкер остался жив и здоров. Разводящего не было потому, что он ходил спросить у дежурного офицера разрешения снять часового, а сам он может его только сменить. Я был в 1-й смене и стоял в следующие часы: 8—9 вечера, 1—3 ночи, 7—9 утра, 1—3 дня, 7—8 вечера. Спать я мог только следующие часы: 11 — 1 ночи, 5—7 утра; но в нашей палатке стоял такой холод, что, несмотря на шинель, спать (на голых досках) почти не было возможности. Я все-таки спал, но другие не могли даже лечь. Стоять на посту не холодно, так как можно ходить; тихо, спокойно кругом, высокие сосны подымаются вверх, а над ними звездное небо. Время летит незаметно. Думаешь, картины прошлого проносятся в голове. Военная служба часто требует от нас всего нашего времени, но тем не менее она не стесняет свободы наших мыслей. Наоборот, при полном физическом подчинении сами собой всплывают мысли и образы. Дни теперь стоят сырые и холодные; прохладная, свежая, северная ночь. И вот я думаю о том, как должна отразиться хотя бы эта же караульная служба на психике солдата, а следовательно и на народной психике. Ведь от германской границы и до берегов Тихого океана ставят таких часовых.
Я задаю себе вопрос: подавляет ли часового такая служба, как караульная, порабощает его личность? По-моему, нет. Наоборот, от часового требуется много сообразительности, чтобы он знал, как поступить в том или ином случае; эта служба не стесняет гражданского самосознания, сами солдаты говорят: «Когда я часовой, я больше генерала». Такая ответственная служба будит его гражданское сознание. До этого времени мне случалось нести «семейную» повинность, теперь я несу военную. И с каждым днем я чувствую себя все более самостоятельным и взрослым человеком. Нам не раз говорили, что мы люди взрослые, что нам предстоит ответственная служба. По-моему, военная служба не имеет в себе ничего полицейского и, правильно исполняемая, она не должна принижать человека. Другое дело на практике, когда узкие, ограниченные люди не шли далее формы — хорошей выправки. Так, устав говорит, что на позициях ротный командир обязан быть там, откуда ему удобней командовать ротой. Из этого в японскую войну делали вывод, что ротный командир может сидеть в резерве и оттуда командовать посыльными; теперь, между прочим, ротный командир обязан сидеть в окопах.
Стоя утром на часах, я начал осматривать близкие предметы. Но вот на стене я вижу надписи. Обычно надписями у нас в университете изобилуют все уборные, и надписи — самого различного и пошлого содержания; но здесь я не нашел ни одной сальной надписи, наоборот, видно было, что людям было грустно и что они думали, а ведь это так редко случается без принуждения извне. Когда я стал читать, мне сразу стало хорошо, я взглянул на сосны кругом, на только что вставшее солнце и не мог не любоваться.
Вот несколько картинок из нашей жизни. Сегодня дежурный офицер — поручик П.; мы его хорошо знаем, так как он наш подротный и каждый день ходит с нами на строевые занятия. В начале восьмого утра, когда поют молитву, появляется П., после молитвы осматривает юнкеров: «Юнкер Ш., как у вас вычищены сапоги? Взводный, за чем вы смотрите, пять суток ареста». Это слабая сторона — наказывать не виновного, а старшего. Наш взводный по уходе П. громко жалуется: «Что ж, господа, с вами по-человечески обращаются, а вы подводите...»
В этот же день за обедом одна рота подошла к столу не в ногу, П. кричит: «7-я рота, кругом шагом марш!». И рота идет обратно, потом снова подходит к столам, П. ее снова отсылает, она, наконец, в третий раз пришла хорошо, а все это время тысяча с лишним человек стоит «смирно» и ждет минут 20—25.
Или, все мы уже выстроились в столовой к завтраку, но молитву не поем, так как дежурный офицер еще не пришел. В это время к нам подходит помощник начальника училища, полковник П.; он заметил опоздание дежурного и тут же, не стесняясь присутствием юнкеров, делает ему выговор: «Что это за непорядок, опаздываете, здесь тысяча двести человек выстроилось, а вы сидите в дежурной комнате; чтобы мне этого больше не было».
Наша рота вернулась с молебна, стоит еще в строю; поручик К. ходит перед фронтом, вдруг слышится его грубый и неприятный голос: «3., вы стоите, как беременная женщина, это черт знает что, 3., вы слышите, это вам я делаю замечание; двое суток ареста, неделю без отлучки!» Конечно, все это исключительные случаи, и бывают они не каждый день. Бранных слов у нас не применяют. Военную службу можно оценивать с двух точек зрения. Одну точку зрения можно назвать идеальной; в этом случае за мерку я беру то лучшее, которого может достичь сознательный человек, который знает, что он прежде всего и больше всего ответственен перед самим собой; в этом случае военная служба кажется лишней и ненужной. Иными словами говоря, если бы все люди дошли до той степени развития, которого мы достигли, то весь этот строй жизни, основанный на подчинении и принуждении, сам собой исчез. Но вот другая точка зрения, назову ее реальной. Забудем на минуту о тех достижениях, которые может воспитать в себе человек, и посмотрим, на какой ступени развития находятся люди в данную минуту. И здесь перед нами открывается много безотрадных перспектив. Как ни трудно мне это говорить, но сильная власть все еще продолжает служить фундаментом нашего государственного строя. И думается, что долго это еще будет, так как много людей на свете, которые хотят жить в свое удовольствие вопреки интересам других. При этом мне невольно вспоминается определение Кропоткина: «Война не что иное, как вооруженный грабеж».
В Северо-Американских Соединенных Штатах, где почти нет войны, там царит другая дисциплина — дисциплина промышленная, она так же держит людей в определенных рамках, быть может, не менее тяжелых.
Я мог бы быть гармонично развитой личностью, задатки были богатые, но этого не случилось со мной. Насколько я не могу пожаловаться на свое здоровье и вижу, что сильнее и выносливее многих других, настолько я отлично сознаю и не могу не сознавать, что гармония внутреннего душевного мира у меня надорвана. Нашему организму, чтобы быть здоровым, нужен правильный обмен веществ, так и здоровой психике необходим обмен добрых здоровых переживаний, новых мыслей, впечатлений, иначе равновесие будет мало-помалу нарушаться. У алкоголиков происходит особая болезнь, называемая циррозом печени. Все пищевые вещества, прежде чем попасть в кровь, проходят через печень, туда же попадает и алкоголь, отравляя печень. Следствием этого является целый ряд отдельных воспалений клеток печени, в том или ином месте клетки погибают, на их месте образуются рубцы из простой соединительной ткани. И чем сильнее мы отравляем себя алкоголем, тем больше рубцов появляется на печени, последняя делается при этом все меньше и меньше. (Работа доцента Кабакова «Физиология здорового и больного человека»). Я думаю, что в нашем мозгу при продолжительном восприятии им тяжелых и гнетущих впечатлений происходит процесс, аналогичный циррозу печени. Хотя этот процесс и неуловим при наблюдении мозга, тем не менее мы можем, наблюдая других или следя за самим собой, ясно видеть, как мало-помалу покидают нас лучшие спутники жизни: слабеет научное мышление, падает самостоятельная работа мозга; человек не сам ставит себе задачи и находит себе призвание, а ждет, чтобы то или иное воздействие извне упрощало его судьбу.
На основе самонаблюдения я заметил, что несмотря на то, что напряженная умственная жизнь прошла, тем не менее память о ней сохранилась. Теперь я также могу ответить на вопрос, который когда-то сильно волновал меня: имеем ли мы нравственное право на умственное Самоусовершенствование, когда кругом столько людей, которые далеки от удовлетворения самых элементарных потребностей? Теперь я отвечу: да, человек имеет право на умственное совершенствование, если только его мысли не будут праздной и пустой игрой ума. Мне невольно при этом вспомнились слова одного шанявца[1] перед отправлением на фронт, он говорил: «Пусть те, которые остаются в тылу, продолжают научную работу, пусть культурная работа не прерывается, иначе трудно будет ее возобновить потом». И с этими словами мне хочется обратиться к тебе, Люся[2], и вообще к вам, женщины. Мы, мужчины, теперь будем надолго оторваны от обычного мирного течения жизни, быть может, те, которые вернутся, огрубеют, утомятся. И в это тяжелое время женщины должны хранить и передавать дальше то лучшее, до него дошли люди. Вы должны помешать колесу жизни повернуть назад. Я теперь узнал переживания, которых раньше не предполагал в себе.
Скажу несколько слов о нашей одежде и пище. На одежду пожаловаться нельзя, хотя она и не претендует на новизну и изящество, но тепла и удобна. Особенно нравятся мне простые сапоги из грубой кожи; они, правда, немного тяжелы, но зато нисколько не стесняют и не портят ноги. Пищи достаточно, но желудок варит ее плохо. Я, да и многие юнкера, страдаем сильной изжогой. Жаловаться в такое тяжелое время на пищу грех, но беда-то вся в том, что когда нам дают по кружке «готового» чая с сухим хлебом, в расписании меню, подписанным начальником училища, значится «кофе с пряниками», то же самое относится и к завтраку, и к обеду. Я думаю, что солдату на Руси отлично жилось бы, если бы с ним обращались как следует и тратили бы на него все отпущенные деньги. Между прочим, наше училище считается одним из первых по дисциплине и наукам. Особенно оно выдвинулось после пятого года, когда юнкера принимали деятельное участие в «усмирении» беспорядков в Москве. За такое «доблестное» поведение нашим шефом назначен цесаревич и к знаку, получаемому при окончании училища, прибавлены мечи.
- Студент университета имени Шанявского.
- Люся — двоюродная сестра С. Лазо.
Сергей Лазо. ДНЕВНИКИ И ПИСЬМА
Подготовили к печати Ольга Андреевна и Ада Сергеевна Лазо
ПРИМОРСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ВЛАДИВОСТОК, 1989. Стр. 113 – 118