Моисей Губельман. ЛАЗО (8)
<...>
Неравные были условия борьбы. У Семенова работали в ставке генералы и офицеры — крупные специалисты военного дела. Им противостояли прапорщик Лазо, все знания которого в военном искусстве ограничивались более чем скромным курсом пехотного училища, и небольшая группа молодых революционеров-офицеров, пришедших с казачьими частями с фронта империалистической войны: Д. Шилов, П. Журавлев, Г. Богомячков, Я. Жигалин, В. Бронников, Ф. Балябин, Д. Кузнецов, морской офицер В. Радыгин и некоторые другие.
Чувствуя недостаток в специальных военных знаниях, Лазо каждую свободную минуту использовал для того, чтобы лучше овладеть «наукой воевать». Часто ночи напролет просиживал он над военными книгами.
Литературой его снабжал бывший генерал царской армии Таубе. Это был тогда один из немногих генералов, которые сразу же после Великой Октябрьской революции безоговорочно признали советскую власть. Таубе активно работал в военном отделе Центросибири. Лазо пользовался не только его библиотекой, но и часто советовался с ним по различным вопросам стратегии и тактики военного искусства.
<...>
Сергей Лазо дружил со многими командирами. Но особенно теплые отношения сложились у него с командиром боевой сотни конников 1-го Аргунского полка Борисом Кларком — сыном политического ссыльного инженера, бывшего начальником службы движения станции Чита. Юношей Борис Кларк принимал участие в революционном движении, после революции 1905–1907 годов был приговорен к каторжным работам. Бежал с каторги в Австралию, а после Февральской революции возвратился в Россию и боролся за укрепление советской власти в Забайкалье.
Жена его А. Кларк-Аносова в своих воспоминаниях приводит несколько интересных деталей из жизни Сергея Лазо, с которым ее познакомил муж в тяжелые дни борьбы с семеновскими бандами. Лазо бывал в доме Кларков. О любви к детям, о чуткости Сергея Лазо повествуют скупые строки воспоминаний:
«…Борис уходит с Красной гвардией на фронт. Я осталась одна со своей мелюзгой, которой у меня от двух до восьми лет — целая шестерка. Я услышала, что на фронте появился командующий, что зовут его Сергей Георгиевич Лазо.
Однажды вечером приезжает с фронта Борис. Заходит. Гляжу — с ним какой-то высокий, черноглазый, чернобровый, опрятно одетый в военную форму человек.
— Знакомься, Нюта, это наш командующий Сергей Георгиевич Лазо.
Я растерялась, а от его крепкого рукопожатия чуть не вскрикнула.
— Вот товарищ Лазо интересуется малышами нашими. Все про них выспрашивает.
Мы прошли в комнату, где стояли шесть детских кроваток, а на них, разметавшись, спали шесть маленьких человечков. Долго стоял Сергей Георгиевич и смотрел на спокойно спящих ребят. Чему он так радостно улыбается?..
Утром стала просыпаться детвора.
За хлопотами я не заметила, как моя «команда» познакомилась с Сергеем Георгиевичем… Заглянула в комнату. Вижу, сидит Сергей Георгиевич, а у него на спине, на руках — везде ребята; как мухи, облепили они его и что-то рассказывают… Ведь дети так чутки к хорошим людям…
Для детей бывал большой праздник, когда отец приезжал с дядей Сережей, как они его называли.
Бывало, приедет, выстроит всех их лесенкой, скомандует «смирно», наделит их незатейливыми фронтовыми гостинцами, скомандует «вольно», и начинается «светопреставление»… Началась «война»… летят подушки, одеяла… Игра заключалась в том, чтобы взять дядю Сережу в плен. И если это удавалось, то детский восторг выражался в оглушительном воинственном крике. Дядя Сережа валился на пол, и на него наседала детвора…
Однажды я спросила Сергея Георгиевича:
— Если убьют Бориса, то как же я останусь со всей шестерней?
Он ответил:
— Убьют Бориса — останусь я, убьют меня — останется Вася (Бронников, командир 1-го Аргунского полка. — М. Г.), убьют Васю — останутся тысячи товарищей, которые «помогут тебе поднять малышей».
Когда Борис Кларк был убит в схватке с белогвардейцами, Лазо не было в Чите…
«От него я получила записку, — вспоминает жена Кларка, — в которой он писал:
«Мерзавцы убили Борю, но я жив, Вася жив и тысячи товарищей живы — отомстим за его смерть. О детях не беспокойся, вырастим. Сергей Лазо»…»
<...>
Казак, взводный Коренев, так рассказывает о своей первой встрече с Лазо:
«Автомобиль остановился у палатки штаба. И мы все кинулись туда. Каждому хотелось увидеть Сергея Лазо, про которого среди нас ходили разные чудеса. Тысячная толпа окружила палатку. Ждем выхода его. А никто из нас и не обратил внимания на высокого молодого человека, что стоял у самой палатки. Приняли за шофера. И по одежде-то похож… На ногах ботинки с обмотками. Рубашка серая и брюки такие же, заношены. Вот точь-в-точь так одетого шофера с грузовика растерзали Семеновцы возле озера Зан-Аралтуя. Смотрю на авто, в нем пулемет и наган. Молодец главком, не с пустыми руками ездит!
И что же вы думаете — этот самый молодой человек, похожий на шофера, вдруг в один прыжок очутился на авто, сбросил с головы кепчонку, выпрямился и, к нашему удивлению, крикнул: «Товарищи, внимание! Вы, очевидно, хотите послушать мои сообщения, и я тоже считаю это нужным, полезным…»
Тут мы и поняли, что перед нами сам Лазо. Батюшки, что произошло, поднялось… крики, общий рев восторга: «Это ты Лазо? А мы-то не узнали тебя… Да здравствует Лазо!»
А он стоит на авто, улыбается и ждет, когда мы замолчим. Долго не давали ему говорить, будто одурели. Он уже несколько раз взмахом руки пытался остановить нас, даже нахмурился, ерошил свои черные волосы. Наконец мы затихли…
После речи Лазо мы были уже не те. Я слышал, как один казак упрекал другого за такой поступок, на который раньше никто бы из нас не обратил внимания. Мы стали замечать друг за другом ошибки, стараться исправлять их: «Ты слышал, что говорил Лазо о дисциплине?»
Мы как следует стали чистить винтовки и клинки.
В чем была сила товарища Лазо? А в том, что он с первой встречи становился близким, родным, он заботился о нас, дорожил жизнью каждого из нас…»
<...>
В Сибири создалось положение, какое существовало лишь в самые мрачные времена царизма.
В расцвете сил — двадцати шести лет был расстрелян один из образованнейших марксистов Сибири, председатель Красноярского исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся Григорий Вейнбаум. Вместе с ним в одну ночь убили и председателя Совета рабочих и солдатских депутатов города Енисейска Валентина Яковлева, члена Красноярского совета коммуниста Якова Дубровинокого, неутомимого солдата революции, известного под кличкой «Твердокаменный» Илью Белопольского.
В это же время погиб замечательный человек и истинный патриот генерал Таубе. Когда белогвардейцы захватили Сибирь, он остался работать в забайкальском подполье. Его выследили, арестовали и предложили вступить в белую армию. Таубе категорически отказался.
— Мои седины не позволяют мне итти на склоне моих лет в лагерь интервентов и врагов трудящихся России, — заявил он.
Враги приговорили его к смертной казни. Но он умер в тюрьме от тифа, прежде чем приговор был приведен в исполнение.
Зверски была замучена и Ада Лебедева.
Лазо не раз с грустью вспоминал исключительно яркий образ Ады, с которой он был связан в Красноярске крепкой дружбой. Это была умная, веселая, жизнерадостная девушка, прекрасный организатор, страстный агитатор и пропагандист революционных идей. Она первая требовала, чтобы женщины обязательно изучали военное дело и наравне с мужчинами могли с оружием в руках защищать советскую власть.
Старая коммунистка А. Померанцева в своей книге «Центросибирцы», рассказывая об Аде Лебедевой, пишет:
«В самые грозные дни Ада была бодрой и твердой, с тем же улыбчивым огоньком в глазах. Она, чтобы удобнее нести караулы, исполнять обязанности патруля, сняла свои чудные волосы и надела красноармейский костюм; в уборе бойца Ада еще больше помолодела и казалась мальчиком, очень воинственным и серьезным. Ада попала в плен к белогвардейцам; они бросили ее вместе с пятью товарищами в трюм баржи и отправили в Красноярск. 250 пленных революционеров на барже ждали своей участи.
Ночь… Пленных выгнали из трюма. Грохнули мостки, й в этом грохоте словно послышалось: конец. Торопили, толкали и загоняли в длинный узкий проход между цепями охраны: два ряда чехов, а третий — конный — казаков. Выстррили по четверо в ряд. В первом ряду поставили Аду и Марковского. За ними три ряда женщин, дальше — мужчины. Белогвардейцы, держа наперевес винтовки, наголо шашки и нарушая тишину ночи шиканьем, погнали пленных. Под страшным ударом пошатнулась Ада. Марковский закричал:
— Оставьте женщин! Не бейте женщин!
Какой-то казак хватил шашкой Марковского по голове. Он упал, затем, придя в себя, приподнялся и повернул залитое кровью лицо к палачам:
— Негодяи, что вы делаете!
К нему метнулась Ада, маленькая, в солдатском картузике. Озверев, казаки стали хлестать Аду и Марковского… Ада падала от ударов и снова поднималась, как беспомощный ребенок. Аду и Марковского избили. Они едва идут, чаще, все чаще падают… Ада плелась с открытой головой, сбитый ударом нагайки картуз затерялся. На востоке затеплилась заря, а палачи… все рубили и хлестали нагайками пленных. Один из казаков схватил с налета за пояс Аду, бросил поперек седла и понесся в сторону.
Наутро Аду и Марковского нашли за городом. Ада и Марковский были сильно порубаны и истерзаны пытками, они чуть-чуть стонали в предсмертной агонии. Ада лежала в овраге, закрыв глаза своей маленькой рукой, и по пальцам ее из глаз стекала кровь…»
Фрагменты из книги:
М. Губельман. Лазо. — М.: Молодая гвардия, 1956. — (ЖЗЛ) — 280 с.