Гелена (Мотрона) Чаплинская — роковая женщина в истории Польши и Украины

Сведения о происхождении и жизни Гелены противоречивы, но все источники единодушны, в том, что Гелена была шляхетского  происхождения, рано осиротела и была взята в семью Хмельницких в  качестве няньки для детей Богдана Хмельницкого от его первой жены Анны Сомко (Сомкивны).

Николай Костомаров приводит сведения, что Гелена была кумой[1] (крестной одного из детей) Богдана Хмельницкого.

Наиболее подробное описание об истории Гелены Чаплинской оставил Иосиф Ролле, чей очерк был опубликовал в 1894 году в журнале «Киевская старина».

Итак, я нашел эту публикацию и привел ее в соответствие с орфографией современного русского языка.

Женщины при Чигиринском дворе во второй половине XVII века. Д-ра Антония И.
(с польского)[1]

I.

Степная Елена.

Богдан Хмельницкий выступает как исторический деятель внезапно: из скромного чигиринского сотника, а затем войскового писаря он становится обладателем обширного края, разоренного и опустошенного. Желтоводский погром, Корсуньская победа, Пилава быстро следуют друг за другом, и победоносное шествие Богдана останавливается у стен Замостья. Триумфатор возвращается в упоении от удачи, въезжает в древний Киев, где его встречают с великими почестями академики и приветствуют его как действительно посланного Богом избавителя украинных земель. Неудивительно, если этот, недавно еще простой казак, гордый такой встречей, воскликнул, обращаясь к унижавшимся перед ним польским комиссарам: «Правда, я человек малый, но Господь мне помог сделаться независимым повелителем на Руси»[2]. Но в нашу задачу не входит рассказ о триумфах Богдана, — все это известно слишком хорошо. Цель наша гораздо скромнее: мы постараемся обрисовать двор и обстановку гетмана и в особенности проследить роль женщины, ее влияние и значение при этом дворе. Это не лишено интереса. Известно, что во время военных бурь Хмельниччины погибла масса женщин, как местных уроженок, так и привилегированных шляхтянок; большая часть их, в качестве предмета меновой торговли, поступала в продажу на бахчисарайский и константинопольский рынки, но немало осталось на месте, среди новых условий общественности, неожиданно выступившей на историческую арену.
____________

[1] "Biblioteka Warszawska", июль, 1893 г. — Предлагается с некоторыми сокращениями.
[2] Michałowski "Księga pamiętniczna", Kraków, стр. 374.

О происхождении самого Богдана имеется множество самых разноречивых показаний, но мы не намерены вдаваться в подробный их разбор. Отец гетмана Михаил по-видимому не принадлежал к привилегированному сословию. Тем не менее это был человек бывалый, понатёртый и мало чем отличался от шляхтича; Жолковские в Жолкве и Даниловичи в Олеске пользовались его услугами и советами; последний из них, в качестве корсуньского старосты, отдал в 1616 г. Михаилу пустошь в Корсуньщине и даже назначил его чигиринским подстаростой[1]. Возможно, что Михаил не был местным уроженцем, так как других Хмельницких почти не встречаем на этой окраине. Как бы то ни было, новый чигиринский чиновник понимал важность науки, так как отдал своего единственного сына в иезуитскую школу в Ярославе, где Богдан научился по-латыни и усвоил тот лоск и умение говорить, благодаря которым он пользовался таким влиянием на окружающих.

Полученный Михаилом хутор или урочище Суботов находился в миле от Чигирина, официальной резиденции подстаросты. Расположенный над Тясмином и окруженный лесами и болотами, уголок этот скорее походил на стоянку рыбака или охотника, нежели па земледельческий поселок[2]. ____________

[1] Michałowski, op. c., стр. 431. Первоначально грунт Михаила Хмельницкого принадлежал к черкасскому староству (Rulikowski "Slownik geograficzny" XI, 522).
[2] Rulikowski, op. c. XI, 523.

Но вскоре Суботов изменился до неузнаваемости: хозяин поставил дом, устроил пруд, при нем мельницу, пасеку, обширный сад, затем явились и поселенцы. Хутор приносил немалые доходы. Должно думать, что хозяйством заведовала мать Богдана, потому что муж ее, занятый службой, отправился с «волонтерами» под Цецору и там сложил голову в побоище[1]. Сын, сражавшийся рядом с отцом, попал в плен и «два года находился в тяжком заключении, по его собственным словам»[2]. Это было в Царьграде;. сделавшись тайным последователем корана, Богдан получил несколько больше свободы[3]; затем попал в Крым, все-таки пленником; он выучился бегло говорить по-турецки и по-татарски, но в этой школе усвоил он много восточной хитрости и немало завязал отношений, которые облегчили ему впоследствии возможность иметь союзников и располагать но первому мановению силами орды. Пользуясь усвоенным в плену опытом, он по возвращении домой нередко принимала деятельное участие во внутренних междоусобиях польских магнатов. Перед 1646 г. он должен был отправиться в Париж, в качестве посредника в деле поступления казаков во французские войска[4]. Богдан пользовался покровительством польского короля Владислава, который знал его лично, потому что войсковой писарь дважды являлся к королю (в 1639 и 1646 г.). Словом, Хмельницкий много видел и побывал в свете, на войне, при дворе, а в школе он познакомился с представителями высшего дворянства и даже духовенства[5].
____________

[1] Żołkiewski, Pisma, Lwów, 1861, 571.
[2] Michałowski, op. c. стр. 431.
[3] Sękowski, Cellectanea, I, 201–203.
[4] Костомаров, Богдан Хмельницкий, изд. 4-е, 1894 г., стр. 67 и 24.
[5] Шаймоха, Dwa lata dziejów nadzych, Lwów, I, 14.

Из плена выкупила его мать. Он вернулся домой как раз вовремя, потому что хозяйство пришло в расстройство под управлением старухи, угнетенной немощью и несчастиями. Сын занялся хозяйством, и по-видимому он понимал дело, потому что все пошло у него на лад. Наконец, в хуторе стало тесно, и Богдан, по усмирении движения Павлюка, выпросил у короля степной участок на противоположном берегу Тясмина. Явились постройки, пасеки, гумна, явился чинш с хат и корчем, потому что в них варились меды и пиво[1]. Быть может, благосостоянию помогла и женитьба, имевшая место около 1630 г. или нисколько позже. В это время Богдану было слишком тридцать лет; раньше он не имел возможности думать о браке, — поход к Цецоре, многолетняя неволя, затем заботы о хозяйстве не позволяли. Анна Сомко, жена Богдана, была дочерью богатого переяславского купца, по смерти отца осталась сиротой и находилась под опекой брата. Последний сошелся с Богданом, пользовался его покровительством и даже был назначен впоследствии прилуцким полковником. Спокойного права, тщедушная, болезненная, Анна всецело отдалась домашнему хозяйству, — все остальное ее не касалось. Детей было четверо: Катерина, Елена или Степанида[2], Тимош (род. в 1635 г.) и Юрий (в 1641 г.). Обстоятельства сложилось благоприятно: достаток, некоторые успехи на поле мелкой дипломатии и походов в степи, популярность среди козаков реестровых и запорожских, необычная для неважного звания войскового писаря, — словом, в своем чигиринском мирке Хмельницкий бесспорно занимал выдающееся положение; войсковые комиссары, назначенные Речью Посполитой (в своем роде региментаря над реестровым войском), не беспокоили его, пользовались нередко его советами и видели в нем будущего предводителя козацких отрядов, если последние будут организованы. Богдан водил дружбу с полковниками, а староста (Станислав Конецпольский) и начальник военных сил отличал его пред другими, равными и даже старшими в чине. Так обстояли дела в течение нескольких лет, пока не явилась на сцену особа, известная в истории под именем подстаростины Чигиринской.
____________

[1] Rulikowski, op. c., XI, 523.—Grabowski, Ojczysté spominki, I, 138.
[2] Krasinski в прибавлении к соч. Несецкого, III, 41.

Происхождение этой степной Елены неизвестно, — местные источники на этот счет расходятся. Но так как она держалась восточного обряда, то нужно думать, что родилась она на Украине. Называли ее «Ляшкой»,—быть может, отец ее был выходец из Речи Посполитой. Несомненно, она осталась сиротой, потому что нашла пристанище в доме Хмельницких. Трудно сказать, чем собственно она там занималась. Младший сын гетмана, Юрий, выказывал ей впоследствии большую привязанность, — вероятно, она ухаживала за ним, когда тот был еще ребенком. Болезненной хозяйке дома нужна была помощница. Естественно было взять сироту для услуг по хозяйству. Но помощница Анны сумела занять место хозяйки и в сердце ее мужа, и при том нераздельно. Трудолюбивая подруга жизни войскового писаря, быть может, и подметила кое-что, но молчала: она чувствовала себя не в состоянии влиять на мужа, ставшего выше ее по образованию, тем более, что Богдан должен был усвоить на Востоке некоторого рода пренебрежение к женщине, этому покорному орудию в руках повелителя-мужа, почти невольницы. Если приютившаяся в его доме сирота пришлась по сердцу Богдану, то почва для развития страсти была подготовлена. Но законная жена была жива, — приходилось ожидать, и Богдан ожидал терпеливо, теша себя надеждой на более или менее близкую развязку. Но тут как раз, самым неожиданным образом, явился опасный соперник. В Чигирине наступила большая перемена: место прежнего подстаросты занял новый, назначенный на этот пост коронным гетманом, некто Даниил Чаплинский, выходец из Литвы, вдовец, человек уже немолодой, так как у него были замужние дочери: одна из них вышла за Комаровского, помощника тестя в управлении обширными Чигиринскими имениями. Вновь назначенный чиновник появился на Украйне в конце 1639 года. Выбор Конецпольского был не из удачных, потому что Чаплинский не обладал подходящими качествами. Привыкший к жестокому обращению с крепаками на своей родине, он с близоруким упрямством стремился применить ту же систему и в степях, т. е. в самом неудобном для этого крае, на пограничье с татарами и запорожскими казаками, которые издевались над всякими административными репрессалиями. К несчастию, Чаплинский имел преувеличенное понятие о своей власти, хотя в действительности она была и велика, благодаря исключительным условиям и легкомысленному отношению местных властей к возложенным на них по конституции обязанностям по охране границ. Вследствие этого подстароста в порученном его надзору округе был неограниченным повелителем, если сумел заслужить доверие старосты. Между тем, в это время чигиринский староста был и великим коронным гетманом; непосредственно ему был подчинен комиссар или «старший» войска запорожского, имевший резиденцию в недалеком Трехтемирове; во врем и назначения Чаплинского эту должность занимал Петр Комаровский, близкий родственник его зятя, и таким образом сама собою создавалась некоторая зависимость последнего от первого. Следует припомнить, что должность комиссара учредил сам Конецпольский в 1638 г. по усмирении восстания Остраницы, а назначение на эту должность выходило из гетманской канцелярии, от нее же зависело и назначение начальников над реестровыми полками; вследствие этого чигиринский полковник Кречовский, подчиненный комиссару, тем самым находился в зависимости от подстаросты, который, пользуясь доверием гетмана, присвоил себе власть как над комиссаром, так и над полковником. Надменный, заносчивый, недоступный и склонный к насилию, Чаплинский считал казаков не войском, но сбродом наглых и непослушных мужиков, и вообразил, что его задача и даже в некотором роде обязанность заключается в усмирении закоренелого своеволия и в карании самоуправства, которое вытекало из условий жизни народа, чаще имевшего дело с саблей, нежели с плугом. Повторяем, выбор гетмана был не из удачных, хотя у него было под рукой много людей опытных и знакомых с краем. Несправедливо было бы впрочем сваливать всю вину за дальнейшие события на одного Чаплинского: он явился на Украйну представителем системы притеснения, не им заведенной и практиковавшейся до него, но Чаплинский применял ее слишком грубо, нередко пользуясь властью и законом в угоду собственным капризам и неосновательным антипатиям.

Несколько ознакомившись с местностью, Чаплинский обратил особое внимание на Хмельницкого. Не поправились они другъ другу. Войсковой писарь слишком импонировал подстаросте, — он считался одним из самых богатых жителей староства; кроме того, Богдан недавно возвратился из Варшавы, где был любезно принят во дворце и даже получил обещания дальнейших вольностей, имел при себе какие-то грамоты, — не удивительно, что Богдан держал себя независимо. Чаплинский начал наводить справки об его предках и узнал, что они были мужиками, что отец его, обыкновенный поселенец, назывался Хмелем; а сын — Хмеленком, но затем самовольно изменил фамилию. В ограниченной голове шляхтича не могли поместиться три понятия: хлоп, богач, за панибрата с королем! Дальнейшим поводом к вражде было соперничество в делах хозяйственных. Чаплинский понимал, что удачным и энергичным заселением обширных степных пространств может заслужить неограниченное доверие со стороны великого коронного гетмана. Известно, что девизом Конецпольского в последние годы его жизни было заселение плодородных пустынь Украины, не щадя никаких расходов и жертв. Сюда входили и королевские имения, которые, по заселении их, должны были составить как бы оборонительную стену для сел и хуторов, расположенных далее в степях: побольше народу, рабочих рук и сил для отпора татарским набегам, — отсюда и большая безопасность для внутренних областей Речи Посполитой, немало терпевших от беспокойных соседей. Благосостояние Богдана кололо глаза Чаплинскому, который, несмотря на все усилия, не мог вести колонизации так удачно, как простой казак, располагавший гораздо меньшими средствами. Последствием этого явилось рассмотрение прав Хмельницкого на владение землями.

К несчастью, документы не были в порядке, и начались придирки. Обиженный не уступал, он подавал жалобы все выше и дальше, — все было бесполезно: по всем правилам закона, которым пользовались лишь когда это было выгодно и удобно, выходило, что чигиринского сотника можно лишить наследственного и даже благоприобретенного имения, утвержденного королем, на том лишь основании, что в свое время акт па владение не был занесен в городские или земские книги, а королевская грамота не была утверждена сеймом. Заслуги отца чигиринского сотника, погибшего под Цецорой, были при этом забыты. Чаплинский вел дело исподволь и вероятно заручился предварительно согласием гетмана, ссылаясь на бунтовские замыслы Богдана, прежде чем приступить к решительным действиям.

Между тем в Суботове произошли большие перемены: жена Богдана умерла, оставив сирот; Богдан начал пить, по обычаю, столь распространенному на Украине. Эта дурная привычка не осталась без влияния на здоровье сыновей, как младших в роде. Прекрасная Елена продолжала жить у вдовца, быть может в качестве няньки при детях. Трудно сказать, когда именно узнал ее Чаплинский, но, кажется, это случилось еще при жизни Хмельницкой. Пользуясь отсутствием сотника, подстароста явился в Суботов, чтобы осмотреть хозяйство, о котором так много слышал; нашел все в образцовом порядке; хозяйка, ссылаясь на нездоровье, не вышла к гостю, — место ее заняла Елена, и подстароста был поражен. Вероятно, она была необыкновенно хороша собой, если успела так очаровать двух немолодых уже соперников. Должно думать, что она подавала надежды обоим, — иначе трудно объяснить ожесточенную борьбу их за обладание Еленою. Как бы то ни было, подстароста для похищения девушки распорядился организовать настоящее нападение, «заезд» — обычный в ту пору прием, терпимый законом, но представлявший явное нарушение последнего. Все дело велось под предлогом выселения войскового писаря из незаконно занятого Суботова. Конечно, все совершилось по заранее составленной программе: хаты поселенцев были снесены, взято с гумна 400 коп хлеба, мельница и все хозяйство Хмельницкого сделались добычей пламени, а тем временем девушка была похищена[1]. Брак был совершен по латинскому обряду, — вероятно, Елена приняла католичество. Это было в 1646 году. Взбешенный писарь вызвал противника на поединок, но едва сам спасся от засады; вслед за тем он кинулся к Конецпольскому, сыну коронного гетмана, управлявшему староством по смерти отца, — бесполезно; обратился к суду, — получил отказ. Богдан помчался в Варшаву. За ним поспешил Чаплинский. Оба противника предстали пред лицом сенаторов, приглашенных в качестве судей. В числе других обид, потерпевший упомянул о похищенной девушке, которую назвал своей женой. «Что касается этого, протестовал подстароста, то она вовсе не была женой Хмельницкого: он силой держал ее у себя, вот почему она так поспешно ушла от него, а так как она мне пришлась по сердцу, то я и женился на ней. Никто не заставит меня отказаться от нее, но если бы и так, то она сама не согласится и ни за что не возвратится к Хмельницкому». Присутствовавши начали подшучивать: «Ну, стоить ли, пане сотник, жалеть о такой особе! Свет не клином сошелся, — поищи другой, а эта пусть останется при том, кто ей так понравился»[2].
____________

[1] Maciejowski, Pamiętniki o dziejach piśmiennictwa i prawodawstwa słowian, I, 139, I, 319
[2] Костомаров, ор. с., І, 238 — 241.

Король тоже не оказал Богдану никакой помощи, при этом случае Владислав будто бы напомнил Хмельницкому о значении сабли для самозащиты. В сердцах возвратился Богдан на родину; Суботовым он уже не владел, так как новый староста передал его в пожизненное владение Чаплинскому. Поэтому Богдан поселился в Чигирине, в своей усадьбе, чтобы быть поближе к врагу, а может быть и к пани Чаплинской. Можно думать, что последняя подавала ему какие-то надежды, что она приковала его к себе какими то особыми чарами, — иначе трудно объяснить поведение Хмельницкого. Что ему грозила ежеминутно опасность, можно судить из длинного списка притеснений и насилий, на которые не скупился теперь подстароста в упоении двойной победой над писарем. Ненависть усиливалась по мере того, как росла популярность Богдана в Чигирине; в то время как у Чаплинского было пусто, на дворе у писаря вечно стоял говор и веселье: гостеприимный хозяин угощал многочисленных посетителей, вербовал себе сторонников, нерасположенных к подстаросте. Нередко показывался здесь и черкасский сотник Барабаш, принадлежавший к партии умеренных; Иван Кречовский, некогда уроженец брестский, а теперь полковник чигиринский, следовательно, непосредственный начальник писаря, крестил у него детей и часто навещал кума. Николай Зацвилиховский, после Комаровского бывший комиссаром Речи Посполитой войска запорожского, «племени русского и закона русского», высказывал Богдану неизменную дружбу. Приязнь эта завязалась со времени походов против Павлюка и Остраницы. При каждом приезде из Трехтемирова в Чигирин, Зацвилиховский являлся к войсковому писарю, выступал в роле посредника, старался примирить противников. Но что удивительнее всего, даже преемник Зацвилиховского, печальной в народе памяти Ян Шемберг, охотнее гостил у Хмельницкого, нежели у Чаплинского: до такой степени все осуждали зазнавшегося подстаросту. Писарь громко заявлял, что никогда не участвовал ни въкаких мятежах и бунтах, и всегда и во всем поступает законно[1]. Но все это не избавило его от невзгод и притеснений: молодой староста, хорунжий коронный, склонялся на сторону своего подручного Чаплинского и безнаказанно позволял ему бесчинствовать. Однажды Чаплинский приказал высечь публично на рынке Тимоша, старшего сына Хмельницкого, за какую-то провинность[2]; затем наслал на него товарища, который во время похода хватил его обухом по голове; наконец, подговорил прос того козака Песту обвинить чигиринского сотника пред старостой в измене и бунтовских происках.
____________

[1] Ojczyste spominki, II, III.
[2] Szajnocha. Dwa lata dziejow naszych, II, 8.—Szkice historyczny, IV, 197.—Иначе у Костомарова, ор. с., I, 160.

В списке обид, посланном Михаилу Потоцкому, вел. кор. гетману по смерти Конецпольского, сам Богдан выражается по этому поводу так: «Самой тяжкой обидой признает Хмельницкий то, что какой-то Песта, хам, козак, коварно очернил его пред его милостью паном хорунжим коронным в замыслах отправить артиллерию на море и т. п.»[1]. Подстароста постепенно все более ожесточался против своего противника; зять Чаплинского публично грозился, что «если не удастся справиться с Хмельницким, то прикажет убить его». Однако этого не случилось; из заточения освобождал сотника Кречовский, в качестве поручителя, а иногда даже сама пани подстаростина. Хмельницкий патетически упоминает об этом, — единственное письменное восхваление женщины грозным впоследствии мстителем: «если бы не эта доброжелательная и заботливая о невинно страждущих Эсхирь», восклицает Хмельницкий, не уйти бы ему от мести жестокого тирана, ее мужа[2].
Обстоятельство это дает повод думать, что и Елена, несмотря на брак с подстаростой, не была вполне равнодушна к чигиринскому сотнику: быть может, ею руководило сожаление, — ведь по ее вине он пострадал; возможно, что на нее произвела сильное впечатление эта выдающаяся энергия человека, не опускавшего рук, несмотря на все удары судьбы. С другой стороны, Чаплинский по-видимому еще не был вполне удовлетворен своей победой, — не догадывался ли он о симпатии жены к непокорному казаку? Во всяком случае, Елена сумела усыпить подозрительность мужа, коль скоро он снисходил к ее просьбам и хотя временно смягчался в своей ненависти к сопернику, как будто успокаивался. Судя по дальнейшим фактам, можно думать, что, подчиняясь убеждениям и предостережениям Чаплинской, войсковой писарь решился исчезнуть из глаз опасного врага и ушел на Низ в декабре 1647 г., покинув все,—только старшего сына Тимоша взял с собой.
____________

[1] Michałowski "Księga pamiętniczna", 5.
[2] Szajnocha. Dwa lata, II, 7.

Скитаясь по днепровским островам, Богдан продолжал посылать жалобы к влиятельным лицам в Речи Посполитой, и на первом плане всегда стоял ненавистный муж Елены: очевидно, Богдан не мог забыть о нем. Тоска, оскорбленная любовь, как ржавчина, грызла сердце Богдана; в жгучих словах он выражал свою злобу к Чаплинскому и из заурядного старосты тем самым сделал его историческою личностью. Изливши свой гнев, он уже спокойнее излагал затем другие свои обиды и претензии. Вот характерная для Богдана выдержка из одной такой жалобы, посланной великому гетману коронному Николаю Потоцкому: «невесть откуда явился нарушитель спокойного житья моего, Чаплинский, литовский бродяга, польский пьяница, вор и грабитель украинский, подстароста чигиpинcкий, который, распоряжаясь в течении восьми лет в Чигиринщине именем своего господина, пана Конецпольского, коронного хорунжего, клеветническими изветами и доносами в конец погубил многих наших братьев и присвоил их имущество; и конечно уж не пан хорунжий коронный, а слуга его, лжец, изменник и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной»[1].
____________

[1] Szajnocha. Dwa lata, II, 6.

Таким образом, не подлежит сомнению, что в этом кровавом историческом споре не последняя роль принадлежала женщине.

Продолжение