Золотухин: «Театр — это ограничитель, режим, это постоянная форма, это воздух и вода»

1 апреля 1968

Последние два дня заняты делами Высоцкого.

31-го  были у него дома, вернее, у отца его, вырабатывали план действий.  Володя согласился принять амбулаторное лечение у проф. Рябоконя, лечение  какое-то омерзительное, но эффективное. В Соловьевку он уже не ляжет. —  У меня свои дела.

Сегодня утром Володя принял первый сеанс  лечения «Банкет № 14». Венька еле живого отвез его домой, но вечером он  уже брился, бодро шутил и вострил лыжи из дома. Поразительного здоровья  человек. Всю кухню, весь сеанс, впечатления и пр. я просил записывать  Веньку, Володя сказал, что запишет сам.

Но самое главное — не  напрасны ли все эти мучения, разговоры-уговоры, возвращение в театр и  пр. — нужно ли Высоцкому это теперь. Чувствовать себя почему-то  виноватым, выносить все вопросы, терпеть фамильярности, выслушивать  грубости, унижения — притом, что Галилей уже сыгран, а с другой стороны  появляется с каждым днем все больше отхожих занятий — песни, писание и  постановка собственных пьес, сценариев, авторство, соавторство и  никакого ограничения в действиях, вольность и свободная жизнь. Не надо  куда-то ходить обязательно строго и вовремя, расписываться и играть  нелюбимые роли и выслушивать замечания шефа и т. д. и т. п., а доверия  прежнего нет, любви нет, во взаимоотношениях трещина, замены  произведены, молодые артисты подпирают. С другой стороны, кинематограф  может погасить ролевый голод, да еще к тому же реклама.

Я убежден,  что все эти вопросы и еще много других его мучают, да и нас тоже.  Только я думаю, что без театра он погибнет, погрязнет в халтуре, в  стяжательстве, разменяет талант на копейки и рассыпет их по закоулкам.  Театр — это ограничитель, режим, это постоянная форма, это воздух и  вода. Все промыслы возможны, если есть фундамент. Он вечен, прочен и  необходим. Все остальное — преходяще. Экзюпери не бросил летать, как  занялся литературой, совершенно чужим делом. А все, чем занимается  Володя, это не так далеко от театра, смежные дела, которые в сто крат  выигрывают от содружества с театром.

<...>

12 апреля 1968

... А теперь несколько слов о приказах, запрещающих халтурные (т. е. левые) концерты.

— У  каждого свой хлеб, господин директор. Я же не спрашиваю Вас, на какие  деньги Вы купили в свое время голубую «Волгу» и шеф своего «Москвича»  тоже. На зарплату в театре, сами понимаете, это невозможно. Наследство?  Шутки. Богатая жена? Чушь. В наше время?! Я краем уха слышал, как Вы  похвалялись количеством таких дел, при помощи автомобиля Сатановского, а  потом и своего. Так что, давайте не будем, господин директор, пусть  каждый отвечает сам за свою шкуру… И не лишайте дела ОБХСС, у них тоже  свой хлеб, господин директор. Фельетон в газетке? Согласен, неприятно,  но что поделаешь? Есть вода, есть и сырость, ветер — есть насморк, что  поделаешь, любишь кататься… помните детскую поговорку…

Насчет  ответственности художника вы мне не говорите и слушать не стану. Вы не  мальчик и должны понимать. Я денег не требую, не прошу — народ дает сам  их мне, и благодарит, и извиняется, что мало дал. Что же мне,  отказываться? Никогда бизнес не считался позорным занятием, кроме  Божественных заповедей и книг, это не воровство, я получаю за свой труд.  А кто знает, сколько мой труд стоит? ОБХСС? «Бесплатно только птички  поют» — сказал Шаляпин, а он достопочтенный человек, скалы скупал. Это  не лучшее, конечно, что он сказал и сделал, но ведь он и бесплатно пел.  Так что, так на так.

Я хожу в «задрипанном пальто», изволил  заметить егерь, Зайчик без обувки, без одежки, соответствующей, конечно,  это все суета, и в бочке можно жить, но что поделаешь, не приучены.

<...>

14 апреля 1968

<...>

Утренний «Галилей». Снова Высоцкий на арене. Зал наэлектризован. Прошел на «ура». Алые тюльпаны. Трогательно.

Толстой, «Исповедь»: «…Вера есть знание смысла человеческой жизни,  вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила  жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если бы он не  верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил. Без веры нельзя  жить».

Конечное к бесконечному…

Славина.  У вас с Венькой появилось перед Володькой подобострастие… Вы как будто в чем извиняетесь, лебезите, заискиваете…

Есть  несчастье и незнание, как относиться к нему, что делать, что будет  дальше… тем более, что для него самого нет этого несчастья, он не  считает себя больным и в чем-то виноватым, во всяком случае, в той  степени, в которой считаем мы… И мы растеряны… Это как, — видишь язву на  лбу другого и знаешь, чем она грозит, а сказать боишься и сознаешь  беспомощность, коль скажешь, — потому что ничем помочь уже нельзя… Вот и  мнешься и теряешься.

<...>

18 апреля 1968

<...>

Подлетел Глаголин. На ухо шепчет. — Театр в ужасном положении. Ты не  представляешь, насколько все серьезно. Нужно срочно вступить в партию — в  два дня. В субботу собрание, три рекомендации, и дело в шляпе. Нужно  укрепить нашу организацию молодыми кадрами, Любимова могут снять в любую  минуту. Завтра и послезавтра прогонов не будет. Надо срочно вступить в  партию вам со Смеховым.

Я за правое дело в огонь и в воду, но это  ведь очень серьезное дело, сейчас сгоряча влипнешь, потом не  рассчитаешься. В два дня такие дела не делаются. Ты пойми меня  правильно, это расходится по всем пунктам с моими убеждениями. Да потом,  наивно думать, что два партийных человека молодых могут спасти что-то.  Если сверху нацелились и есть на этот счет указания, хоть весь театр  подастся в партию, ничего не добьется и не изменит.

<...>

19 апреля 1968

Приближается 4-летие театра 23 апреля.  Венька с парнями, а скорее один, сочиняет капустник, я почти не принимаю  участия за неимением времени и «физических сил», как говорит Дупак.  Кстати — почему Любимов уверен, что Дупак — стукач, что между ними  произошло, мне все кажется — не прав шеф, но, быть может, в связи с  официанткой «Камы», ожиданием ребенка от нее, развода с женой и пр.  темными для нашего общества делами — Дупак чего-нибудь боится и не хочет  портить отношения с начальством, заигрывает с ними на всякий случай,  каждый ведь хочеть жить — у него не было детей, он был женат на старой  больной женщине, и тут ему предстоит стать отцом в сорок с лишним лет,  это ведь какое счастье для мужика, променять, отдать все, жизнь, славу,  положение — нет, положение он не хочет терять, и как ему удержать свою  кралю? В общем, черт его знает, положение у него незавидное сейчас.  Любимов обвиняет его в измене, в развале театра, в стукачестве.

Золотухин Валерий Сергеевич.  Таганский  дневник.  Кн.  1