Документ. Свой партбилет я порвала и закопала
Григорий Иоффе
23 декабря 2020
Да, моя бабушка, Ксения Герасимовна Ефремова, — разорвала свой партбилет. Но не в 1990-м, когда свои билеты рвали почти все члены КПСС, а в 1943-м, когда действовали законы военного времени.
Воспоминания бабушки Ксении о десяти годах, с 1943-го по 1953-й, проведённых в тюрьмах и лагерях, были опубликованы в «Мозгократии» в самом начале сентября этого года. К публикации проявили интерес около 40 тысяч человек, она вызвала много откликов. Надеюсь, будут небезынтересны и другие воспоминания моей бабушки, а также некоторые другие документы.
Вот, к примеру, бабушкино заявление с просьбой о восстановлении партийного билета. Она написала его тогда же, в 1943 году, и оно сохранилось в её архивном партийном деле.
В этом документе, напечатанном на пишущей машинке, Ксения Ефремова объясняет, почему она порвала и закопала на берегу реки Лабы свой билет члена ВКП(б). Обычно заявления в те годы писали от руки: машинки были в основном в учреждениях и лишь в редких случаях — в личном пользовании. Но бабушка в то время работала секретарём-машинисткой, и ей проще было напечатать, чем написать.
Печатать она научилась ещё в 1918 году на Урале, в городе Карабаше, оккупированном белогвардейцами. Её отец, Герасим Гурьянович Фирсов, был одним из руководителей подпольного профсоюза, он-то и привлёк туда 18-летнюю дочь в качестве машинистки. И потом, на долгие годы, эта профессия стала для неё основной.
Узнал я об этом, в общем-то, случайно.
В 1970 году у бабушки завязалась переписка с пионерами и комсомольцами из Карабаша. Как нашли её пионеры – не знаю. Быть может, накопали что-то в архивах. Или — по совету бабушкиных сестёр Зинаиды и Александры, которые там жили. Потом ещё несколько лет ребята поздравляли бабушку с революционными праздниками, а однажды даже прислали альбом с отчётом о своей работе и фотографиями.
В первой же открытке (на лицевой стороне — на красном фоне силуэт «Авроры», золотые серп и молот со звездой и надпись: «Слава Великому Октябрю!») просьба:
«Опишите, если это Вас не затруднит, о Вашей далёкой комсомольской юности, о том, как Вы начинали историю карабашского комсомола. Если можно, вышлите своё фото любых лет. Нам очень хочется не только узнать о судьбе первых комсомольцев нашего города, но и оформить в Ленинской комнате стенд о Вас, первых комсомольцах Карабаша.
С уважением к Вам продолжатели Вами начатых дел пионеры и комсомольцы СШ №1» (здесь и далее орфография документов сохранена. — Г. И.)
И бабушка написала ребятам целую повесть, на этот раз от руки — к машинке после 1943 года она больше не притрагивалась. А я, по бабушкиной просьбе, эти записки перепечатал, оставив себе рукописный оригинал. Вот фрагмент этого послания:
«В Завкоме была пишущая машинка, и отец решил меня использовать как машинистку. Недели 2 сидела и днями и вечерами, колотила по клавишам, а потом приспособилась, и тут уже все воззвания и какая бы не требовалась переписка, она ложилась на меня. Завком помещался в здании, где за стенкой была милиция, это соседство было крайне неудобно, так как был смежный ход. Правда, я всегда, когда выполняла какую-нибудь работу, закрывала дверь на задвижку, но были и такие случаи, когда совершенно неожиданно начинают барабанить в дверь. В столе в ящиках у меня было двойное дно. Я моментально из машинки вынимала работу, убирала в ящик, а наготове у меня всегда было что-нибудь вроде любовного письма или песни, как будто потому и не открывала, что не хотела, чтобы видели, что я занимаюсь пустяками.
Зарплаты мне никто не платил, т.к. у Завкома не было средств, и к моей работе не придирались. Иногда начальник милиции сам приносил мне кое-что напечатать секретное, надеясь на мою честность и скромность, а мне это было на руку, и я лишний экземпляр печатала и передавала отцу для сведения, а иногда присваивала черновик, говоря, что уничтожила»
В середине 1930-х бабушка работала заведующей загсом на Кубани, в станице Старощербиновской. Но году в 1938-м или 1939-м, когда районный отдел НКВД закопался в бумагах (горячее было время!), её перевели на работу в эту организацию на должность делопроизводителя, а фактически — секретаря-машинистки. За год до войны вступила в партию. В должности секретаря-машинистки работала до прихода немцев. А после освобождения станицы её выбрали секретарём сельсовета, но вскоре опять перевели на прежнюю работу в НКВД.
Работы у чекистов опять было невпроворот, и опять кому-то надо было разгребать горы бумаг — доносы, допросы, донесения, постановления…
Соответственно, пришлось восстанавливаться в партии. Порванный билет уже не найдёшь, не откопаешь. Так появилось это заявление.
«БЮРО РК ВКП/б/
ЩЕРБИНОВСКОГО РАЙОНА
ст. Старо-Щербиновская КК.
От ЕФРЕМОВОЙ Ксении Герасимовны,
работающей в Щербиновском РО НКВД.
З а я в л е н и е.
Прошу Бюро РКП/б/ рассмотреть мое заявление в следующем: в 1940 году Июне месяце я была принята в члены ВКП/б/ при первичной парт-организации Щербиновского РО НКВД.
В 1942 г. 16 Февраля по решению бюро РК ВКП/б/ я была направлена в Свиносовхоз “Щербиновский” на работу Пом. Нач. Политотдела, где проработала до 31/VII- с/г., 31/VII я была эвакуирована с тракторной колонной с/совхоза в глубокий тыл, но благодаря того, что трактора двигались до невозможности медленно, мы не смогли своевременно переправиться через Лабу и 7/VIII- 42 г. мы были немцами захвачены в плен под станицей Тенгинской, где наши трактора должны были переправляться в брод, о том, что нам грозит опасность и что немецкие танки прорвались из Темиргоевки, я узнала за 3–5 минут до начала боя. Не зная совершенно расположения той местности и имея на руках 10-ти летнюю дочку, я не смогла перебраться на другой берег реки, в силу чего прямо попали этим гадам в руки.
Бой длился 55 минут и вот по окончании боя мы ясно поняли, что мы находимся в плену у фашистских разбойников, которые рыскали по лесу с криком “Русь вылезай”. Не зная, что меня ожидает, и не имея возможности куда либо спрятать парт-билет /так как на мне была только майка и тонкая юбка да сумка с документами/ а зная, что лучше билет уничтожить, чем дать его в руки врагу, и растерявшись от случившегося, я не знала что мне делать, пробовала зарыть целым, не хватило силы, тогда снова откопала и когда вблизи нас стали все громче и громче раздаваться крики “Русь выходи” я решилась порвала парт-билет и закопала в приготовленную ранее ямку, этот день был самым тяжелым в моей жизни. Когда мы вышли из лесу и убедившись в том, что я не только морально убита потерей парт-билета, но и материально так-же бедна, все что было у меня необходимого было взято кем неизвестно, после чего я заболела и вот девушка которая была вместе со мной пошла нашла подводу и мы выбрались из этого ада. От”ехав несколько километров от Тенгинки к нам присоединилось еще несколько человек трактористов с/совхоза, которые овладев нашей подводой и об”явив нам, что права женщины ушли вместе с советской властью, остались хозяевами положения, я несколько раз хотела отстать от этой компании, но благодаря того, что нам было в нескольких селениях предложено ехать домой не останавливаясь, что было на руку трактористам и они гнали от зори до зори лошадей не останавливаясь даже напоить их вволю.
15 Августа мы приехали на ферму с/совхоза, а спустя полчаса я была арестована и направлена в Щербиновскую полицию, просидела 6 дней была выпущена, 7 Сентября была вновь арестована, просидела двое суток и снова была выпущена, а потом предложили работать в совхозе без права выезда. Сбежать от них я не могла в силу материальной необеспеченности и пришлось работать на тех работах куда гнали, работала в поле, возила навоз и вообще исполняла грязные работы, а позднее была поставлена свинаркой. Не смотря на все материальные и моральные унижения, какие мне пришлось пережить я жила только мыслью, что Советская власть не победима и верила всей душой, выход из моего положения должен быть и что солнце скоро или поздно должно засиять над Кубанью, среди своих близких людей, которые теряли всякие надежды на возвращение нашей любимой Красной армии я часто разговаривала о том, что такой строй т.е. фашизм в России привиться не может, так как народ уже не тот, что был до свержения самодержавия и жажда свободы рано или поздно заговорит в нем. Когда я шла в станицу я старалась как можно узнать больше, что слышно о военных действиях и возвращаясь рассказывала своим друзьям.
Как я смотрю на то, что уничтожила парт-билет, сейчас когда все прошло, я считаю, что с моей стороны было допущено малодушие с одной стороны, а с другой стороны, это то что я не была настолько подготовлена, что-бы здраво разобраться в положении вещей.
Хочу ли я иметь парт-билет, да хочу при условии, если даже на меня будет наложено парт-взыскание, я постараюсь оправдать себя перед партией и искупить свою вину.
За время моего пребывания в членах партии ВКП/б/ я не имела ни одного парт-взыскания.
Прошу Бюро РК ВКП/б/ рассмотреть мое заявление и оставить меня равноправным членом ВКП/б.
К сему Ефремова
I/III-43 г»
Это заявление вместе с другими документами по делу Ефремовой мне прислали пять лет назад из краснодарского архива. Но историю, описанную здесь, я знал. Бабушка рассказала мне её ещё в 1987-м, хотя и несколько иначе. И это понятно — 44 года прошло. Девушку, например, о которой она пишет, она назвала Олей. Кроме того, в рассказе фигурировали ещё и три конкретных тракториста:
«Где-то добыла я лошадь и коляску, а по дороге стали появляться и наши трактористы, подсаживаться. На одной остановке я отошла, а Ольга услышала их разговор: отнять коляску. Когда подъехали к переправе через Кубань, они мне предложили: давай сначала вас переправим, а потом сами. Я отказалась. Они угрожали — пообещали припомнить, отомстить»
Когда, по возвращении в станицу, бабушку арестовали немцы, её обвинили «в том, что я организовывала партизанский отряд, а донос написал тракторист Фёдоров и ещё двое подписали. Я: какой же отряд, если у нас никакого оружия, даже перочинного ножа, не было?»
…Партбилет Ксении Ефремовой вернули. Но на этот раз в партии она пробыла недолго. Уже 27 мая её арестовал родной отдел НКВД. После чего военный трибунал из трёх человек («тройка») в составе председателя и двух членов, «без участия обвинения и защиты», приговорила гр. Ефремову К.Г. к 10 годам исправительно-трудовых работ. Несколько минут суда, и — приговор утверждён и подписан: «окончательный и кассационному обжалованию не подлежит». Так моя бабушка в одночасье превратилась во врага народа.
Кто донёс на неё в этот раз — сказать не могу, не знаю. Но не исключаю, что и в НКВД стукнули те же Фёдоров со товарищи.
Все эти подробности наверняка есть в бабушкином уголовном деле. Но из 30 листов этого дела мне прислали из краснодарского ФСБ только 9: ордер на арест, первый допрос, анкета арестованного, обвинительное заключение, приговор и определение об отмене приговора в 1955 году. Остальных листов, где, надо полагать, были доносы, допросы «свидетелей», показания «очевидцев» и прочее, я так и не увидел.
В каждом деле должна быть какая-то тайна.
(Фрагмент из книги «100 лет с правом переписки», главы из которой можно прочитать на сайте peterburg21vek.ru)