Как Цветаева воспитывала дочь
Однажды, я попала на семинар библиотеки имени Гайдара. Там собрались разные исследователи его творчества, библиотекари и просто любители "Тимура и его команды". И тогда мне запала в душу фраза ведущей этого события:
- Мы дышим его творчеством.
Эта фраза вызвала во мне сопротивление, поэтому она так четко отпечаталась в моей памяти. И сейчас я хочу вам рассказать о человеке, который прожил не свою жизнь, а чужую, продолжая дышать чужим творчеством до самой своей смерти.
Речь пойдет об Ариадне Сергеевне Эфрон, дочери Марины Цветаевой.
Имя
Марина Цветаева выбрала своей старшей дочери необычное имя, стараясь выделить ее, оставить ей своеобразную печать:
«Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже (Сергей Эфрон, муж), который любит русские имена, папе, который любит имена простые (“Ну, Катя, ну, Маша, — это я понимаю! А зачем Ариадна?”), друзьям, которые находят, что это “салонно”. <…>
Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.
— Ариадна. — Ведь это ответственно.
Поэтому и спрашивала она с Ариадны всю меру ответственности по полной.
Марина никогда не сюсюкалась с дочерью, наоборот, она всегда разговаривала с ней на равных:
Помню, как однажды, послушав пластинки Вари Паниной и Вяльцевой — низкие, печальные, удалые голоса! — Марина рассказала мне, еще не совсем четырехлетней, о последнем концерте одной из них, кажется, Паниной.
Вот какой диалог вспоминает Ариадна, после рассказа матери:
Увидев мое лицо, Марина осеклась, спросила:
— Ты поняла?
— Поняла, — ответила я и засмеялась: — Старуха пела, пела, а старики все ушли и свет потушили.
— Ступай! — сказала Марина, помолчав. — Ты еще слишком мала; ступай в детскую!
В январе 1919 года, мать дарит шестилетней Але тетрадь для собственных записей и требует ежедневно писать по две страницы аккуратным почерком, с чем Ариадна отлично справляется:
Наградой за хорошее поведение, за что-то выполненное и преодоленное были не сладости и подарки, а прочитанная вслух сказка, совместная прогулка или приглашение «погостить» в ее комнате. Забегать туда «просто так» не разрешалось.
Как запомнился быстрый материнский наклон мне навстречу, ее лицо возле моего ... И наши разговоры, и ее чтение вслух — сказок, баллад Лермонтова, Жуковского… Я быстро вытверживала их наизусть и, кажется, понимала; правда, лет до шести, произнося «не гнутся высокие мачты, на них флюгеране шумят», думала, что флюгеране — это такой неспокойный народец, снующий среди парусов и преданный императору; таинственной прелести балладе это не убавляло.
Очень рано Аля обнаружила любовь к рисованию, но ее рисунки не встречали особенной радости у матери, наоборот, Марина нещадно критиковала дочь:
Марина склонилась над рисунком. «Где человек? Это человек?»
— «Да».
— «Ну нет, Алечка! Таких людей не бывает. Пока что это — урод. Смотри: сколько у него пальцев на руке? а у тебя? Вот видишь — А ножки как спички? — посмотри на свои. А зубы? Как не стыдно! Так забор рисуют. И голова не бывает больше самого человека. А это что за кружочки?»
— «Пуговицы», — прошептала я, мрачнея.
«Пуговицы — шире живота? Пуговицы — сами по себе, без одежды? Нет, Алечка, плохо. Тебе надо еще мно-ого рисовать и до-олго стараться. До тех пор, пока не получится!»
А ведь придет время, и у нее действительно получится!
Детский дом и отношение к детям
Часто можно встретить яркие заголовки на тему: Марина не любила детей, она сдала их в детский дом. Этот факт в их жизни действительно был. Ариадна и Ирина (вторая дочь) некоторое время провели вдали от матери. Но надо понимать в какое время это происходило. 1919 год, муж ушел на фронт. Марина и без этого была не самой хозяйственной женщиной, например покупая картошку, половина картошин часто оказывалась гнильем. А оставшись одна, она видимо поняла, что не справляется. Поэтому, силясь дать детям лучшую, более сытую жизнь, выдав за сирот, она действительно отдала их в приют. Правда сытнее дочерям не стало, и двухлетняя Ирина умерла. После чего Марина забрала Алю назад.
На похороны Ирины мать не приехала:
«Чудовищно? — Да, со стороны. Но Бог, видящий мое сердце, знает, что я не от равнодушия не поехала тогда в приют проститься с ней, а от того, что не могла»
Как мы видим, у Марины был жесткий характер, она не делала никому скидки на возраст, и требовала, чтобы дочь звала ее по имени. Она всегда так относилась к детям, известно, что еще до замужества она "проучила" маленькую девочку, когда была в гостях:
«Когда она подползла ко мне в первый раз, я уколола ее булавкой в ногу. Она не сказала ни слова и только посмотрела на меня, а я — на нее, и она поняла, что я могу уколоть еще раз. Больше она не трогала моих туфель».
Эмиграция
В 1922 году Марина и Аля покидают Москву. Их ждет воссоединение с Сергеем Эфроном, мужем и отцом, который эмигрировал заграницу вместе с белой армией. Первым пунктом назначения был Берлин:
За проведенные в Берлине два с половиной месяца Марина не побывала ни в театрах, ни в концертах, ни в музеях — только в Зоологическом саду и в Луна-парке; первое — понятно, ибо все в нашей семье были зверопоклонниками. А Луна-парк? при Марининой неприязни к «публичности» развлечений, да и к самим развлечениям разряда ярмарочных? Может быть, дело было в том, что помимо аттракционов, обычных для парков такого рода, там наличествовал и необычный: с немецкой дотошностью выполненный — в естественную величину — макет целого квартала средневекового германского города; это должно было привлечь Марину с ее неизменной тягой к былому ...
Берлин Марина так и не полюбила. После революционной Москвы он казался ей чужим, буржуазным. Здесь впервые родилась ассоциация города с казармами:
Дождь убаюкивает боль.
Под ливни опускающихся ставень
Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль,
Копыта — как рукоплесканья.
Поздравствовалось — и слилось.
В оставленности светозарной,
Над сказочнейшим из сиротств
Вы смилостивились, казармы!
1 августа 1922 года Марина с семьей сходит с поезда в Праге.
Сергей учится в Пражском университете и получает стипендию, Марина как литератор получает небольшие деньги за свой труд. Денег, конечно, не хватает. В 1923 году Ариадну отправляют в русскую гимназию - интернат, но ненадолго.
Марине не хотелось меня отпускать: по старинке она считала, что девочкам образование ни к чему, и — боялась разлуки. И на разлуке, и на образовании настоял отец.
Оценив знания дочери, Марина принимает решение забрать Алю и собирается учить ее сама. Поэтому ни среднего, ни высшего образования Аля так и не получит. Читая воспоминания Ариадны я наткнулась на еще одно объяснение этого факта. Итак, Марина приехала навестить дочь и расспрашивает ее обо всем:
Я вертела головой, стараясь разглядеть все сразу и Марину, болтала о девочках, об уроках, о том, что хорошо кормят и хлеб даже остается; крепко держала Марину за руку, как маленькая.
Да, она приглядывалась ко мне со стороны, вела счет моим словам и словечкам с чужих голосов, моим новым повадкам, всем инородностям, развязностям, вульгарностям, беглостям, пустяковостям, облепившим мой кораблик, впервые пущенный в самостоятельное плаванье.
Да, я, дитя ее души, опора ее души, я, подлинностью своей заменявшая ей Сережу все годы его отсутствия; я, одаренная редчайшим из дарований — способностью любить ее так, как ей нужно было быть любимой; я, отроду понимавшая то, что знать не положено, знавшая то, чему не была обучена, слышавшая, как трава растет и как зреют в небе звезды, угадывавшая материнскую боль у самого ее истока; я, заполнявшая свои тетради ею — я, которою она исписывала свои («Были мы — помни об этом в будущем, верно лихом! я — твоим первым поэтом, ты — моим лучшим стихом»…) — я становилась обыкновенной девочкой.
в 1925 году семья Цветаевых-Эфрон переезжает в Париж.
Здесь появляется на свет новый член семьи. Кстати, с ним связана любопытная история:
Дорогой Борис!
1-го февраля, в воскресенье, в полдень, родился мой сын Георгий. Борисом он был девять месяцев во мне и десять дней на свете, но желание Сережи (не требованье!) было назвать его Георгием — и я уступила. И после этого — облегчение.
Узнали Бориса, товарища по переписке? Да да, это Пастернак!
Кстати, к сыну Марина проявляет больше ласки чем к дочерям, например она дает ему домашнее имя - Мур. Кстати, домашнее прозвище Серёжи - Лев, а у Марины - Рысь. Аля же - просто Аля.
1937
Возвращаться в Россию в этом году из эмиграции - очень плохая идея. Но - видно это была судьба. Именно здесь, про это страшное время она скажет, что это были два самых счастливых года в ее жизни. Она встретила человека, которого любила.
Сергея Яковлевича Эфрона арестуют, а потом расстреляют. А Алю в том же, уже 1939 году арестуют, и будут долго допрашивать, силясь вытащить из нее признание, причастна ли она к французской разведке. А потом отправили в Коми АССР - на лесоповал. Представьте себе молодую девушку, ей 27 лет. Она не знает, что с ее отцом, позже приходит известие о смерти матери. До 35 лет наша художница Аля валит лес. Потом будет короткий период свободы, и вновь за ней придут в феврале 1949 года. Ее отправляют в ссылку в Туруханск.
Вот, что напишет она Борису Пастернаку:
"...Однажды было так - осенним беспросветно- противным днем мы шли тайгой, по болотам, тяжело прыгали усталыми ногами с кочки на кочку, тащили опостылевший, но необходимый скарб, и казалось, никогда в жизни не было ничего, кроме тайги и дождя, дождя и тайги. Ни одной горизонтальной линии, все по вертикали - и стволы и струи, ни неба, ни земли: небо - вода, земля - вода. Я не помню того, кто шел со мною рядом -мы не присматривались друг к другу, мы, вероятно, казались совсем одинаковыми, все. На привале он достал из-за пазухи обернутую в грязную тряпицу горбушку хлеба, - ты ведь был в эвакуации и знаешь, что такое хлеб! - разломил ее пополам и стал есть, собирая крошки с колен, каждую крошку, потом напился водицы из-под коряги, уже спрятав горбушку опять за пазуху. Потом опять сел рядом со мной, большой, грязный, мокрый, чужой, чуждый, равнодушный, глянул - молча полез за пазуху, достал хлеб, бережно развернул тряпочку и, сказав: "на, сестрица!", подал мне свою горбушку, а крошки с тряпки все до единой поклевал пальцем и в рот - сам был голоден. Вот и тогда, Борис, я тоже слов не нашла, кроме одного "спасибо", но и тогда мне сразу стало понятно, ясно, что в жизни есть, было и будет все, все - не только дождь и тайга. И что есть, было и будет небо над головой и земля под ногами...
В Туруханске Аля работала художником оформителем.
Сильная женщина Ариадна, Хранительница Памяти своих родителей даже в тюрьме, и в ссылке оставалась светлым человеком. Ее любили, к ней тянулись, ей верили. В 1956 году, наконец, имя отца реабилитировали, и Ариадна получила "чистый" паспорт.
Вот так все свое детство Аля была наперсницей матери, а всю молодость провела в тюрьме из-за отношения правящей власти к ее отцу. Когда, наконец, она станет свободна, у нее останется всего двадцать лет жизни до того, как ее измотанное сердце перестанет биться. И эти годы она потратит на систематизацию и подготовке к печати литературного наследия Марины Цветаевой:
Я решила жить, во что бы то ни стало. Моя жизнь настолько связана с ее жизнью, что я обязана жить для того, чтобы не умерло, не пропало бесповоротно то ее, то о ней, что я ношу в себе…" .
В 2012 году вышел документальный фильм о ней - вы можете посмотреть его здесь.