В своем журнале «Дневник писателя» Федор Достоевский публиковал не только художественные рассказы, но и материалы, отражающие взгляды на актуальные проблемы того времени. В статье Самих Гювен рассказывает о наиболее интересных, по его мнению, дневниковых записях писателя, в которых поднимались такие темы, как концепция всечеловечности, русская душа, вестернизация и война.
( Collapse )
На этот свой день рождения Назым Хикмет получил два подарка.
Первый. Выходит мамина книга на арабском языке в Бейруте.
Второй. Сегодня в Казани, в Татарском ТЮЗе Сойжин Жамбалова начала репетировать сказку «Слепой падишах», написанную мамой и Хикметом.
Счастливой жизни книге и спектаклю!
( Collapse )
Живите вы в своём кругу( Collapse )
Со счастьем человечьим,
А я иным быть не могу —
Я холоден и вечен!
— Михай Эминеску
"Спасибо! О красоте трудно написать по-новому, а у Вас получилось."( Collapse )
— Ульяна, читательница канала.
Ясский Национальный музей румынской литературы и Ассоциация «Общественное наследие» („Patrimoniu pentru comunitate”) организуют серию мероприятий Eminescu - 170 по случаю Дня национальной культуры, в среду, 15 января 2020 года, в музее «Михай Эминеску».
( Collapse )
2 января 2020 года исполнилось сто лет со дня рождения Айзека Азимова, автора романов «Основание» и «Конец Вечности», цикла «Я, робот» и более четырехсот других книг. В России его творчество обычно проходит по разряду детско-юношеской прозы, как сказали бы сегодня — young adult. Но это только часть правды: сама биография писателя читается как захватывающий роман, а некоторые его идеи до сих пор служат фантастам всего мира. По просьбе «Медузы» литературный критик Василий Владимирский вспомнил пять фактов из жизни Азимова, которые помогут по-новому взглянуть на его творчество.
Вернее, он родился в РСФСР — 2 января (по другой версии 7 февраля) 1920 года в местечке Петровичи неподалеку от Смоленска. В США его семья эмигрировала только в 1922-м. «Я мог бы стать писателем-фантастом в СССР», — не без ностальгии пишет автор «Основания» в мемуарах «В душе по-прежнему молод».
( Collapse )К юбилею Сталина шестнадцатилетняя Майя Вайнштейн написала стихотворение и отправила его маме в Акмолинский лагерь жен изменников родины (А.Л.Ж.И.Р).
«Вождю — 60 лет»
... В стране, что всех свободней,
мы празднуем сегодня
Великий день рожденья!
...В аулах и станицах,
По всей нашей землей —
Все взорами в столице,
Все мыслями — в Кремле...
...Там сильный и могучий, —
любимый и родной,
Прекрасный, самый лучший —
Наш Сталин дорогой!
...Ликует вся природа! И радостен народ!
На радость всем народам
Пусть Сталин наш живет!
[Декабрь 1939 года]
Мы уже подходим здесь совершенно к теме «Демона». У Достоевского сказано: «Дети были общие, невинные люди радовались рождению их, как участников земного своего блаженства». Чем более сядет за стол гостей, тем радостней пиршество. И о смерти они не скорбели; но смерть, даже безболезненная, есть уход, сокрытие. Гость вышел из-за стола и ушел в иное место. Если даже он ушел и в лучшее место, это лучшее — для него, а у нас, за нашим пиршеством, стоит пустой стул. Хоть легкая тень скорби останется при виде пустого стула. Итак, смерть все-таки есть скорбь, но рождение — «здравствуй, еще человек, гряди в мир!». Древний теизм, да и теизм в видении Достоевского, есть как бы разлившееся молоко, пожалуй — как бы разлитие по всем нашим жилам чего-то нежного, мягкого, любящего, бессловесного, подымающего грудь, без имен, без статуй, без средоточий в один пункт или минуту. Посему первые храмы не имели ничего общего с нашими: идешь, идешь — поле; не очень много святости; входишь в лес — больше святости! 'Гут и птички, и дикая коза, и такая большая куча листочков — «божков». День — хорошо; сияет солнце, есть святость; но ночь — зажигаются мириады солнц, все небо «в очах» — тут святость гуще, тут слезы подступают к горлу. Все и везде свято; но нажим святости сосредоточивается в некоторых местах, областях, пространствах, временах. Но из этих времен субъективно для каждого есть одно особенное и исключительное, по странности, по радости, по глубоким благодатным последствиям: — это рождение, мое или от меня. Представить себе можно этих первых людей в момент влюбленности. Достоевский и говорит: «они все были как бы влюбленные друг в друга». Тургенев рисует нам влюбленных, и он, старик, в старый фазис цивилизации рисует их, как древние своих полубогов, а мы все, не сговариваясь, называем их «героями». Любовь исключает обман; вот кого не обманет жених: свою невесту. Пожертвует жизнью. Они не лукавствуют, не хвастают, не лгут, не зложелательствуют: назовите мне грех между ними, и я дам на отсечение свою голову. Это — сейчас, в пору старости. «Весь избыток молодых сил уходил у них на любовь»,— говорит Достоевский. Что же должны были чувствовать, влюбляясь, ранние человеки, и, главное, как они должны были быть удивлены, поражены этим чувством, его феноменом, его неразгаданною сущностью?! Но тут пусть скажет два слова наша наука:«Мы обозрели все явления органической жизни,— питание тканей, рост, старость,— и видим, что ни к одному из них положительная наука, да и какая бы то ни была гипотеза, не дает ключа. Но мы ничего еще не сказали о поле: все живые существа, без какого-либо исключения, суть или мужские, или женские. Но что такое пол — это наука менее знает, чем что-либо». Так кончает на последней странице Страхов свою философскую книгу, посвященную проникновеннейшему и осторожнейшему исследованию органических явлений.
( Collapse )(По поводу главного сюжета Лермонтова)
Апулей в XI книге «Золотого осла» дает изображение одной из древних религиозных процессий. Мы не назовем имени божества, которому она посвящена. Имя является поздно, имя и статуя — ничто, привесок, позднее изобретение. Чувство бога — вот главное, вот все. Важно, чтобы поднялась грудь, а уж уста произнесут имя.
...его ты назови
Как хочешь: пламенем любви,
Душою, счастьем, жизнью, Богом — .
Для этого названья нет;
Все — чувство...
Имя ж — звук и дым
Вокруг небесного огня...
Сперва были жесты, вздохи; люди бродили, собирались, глаза их сияли. Образовались церемонии, процессии, «гимны торжественные и непонятные»; и уже после всего появились имена, разные в разных странах, у разных народов, на разных языках, а по существу — одно. Время описания церемонии, которое мы берем,— царствование Адриана римского, т. е. уже полное и глубокое разложение древнего теизма. И все-таки кое-что мы уловим... удивительно напоминающее «Сон смешного человека» Достоевского.
( Collapse )
