dem_2011

• Начало здесь

7

— Всем встать, суд идет!

Идет суд. Я больше не верю, что вот сейчас что-то наконец произойдет и меня отпустят домой. Прямо отсюда. У меня наступил момент осознания и одновременно какого-то иного отстранения от происходящего.

Я иначе — не с ожиданием, а со странным любопытством слушаю свидетелей. Смирилась, что вызывают не тех, кто и впрямь может рассказать о трагедии — врача «скорой», например. А каких-то и вовсе ненужных для поиска истины людей…

…Вызывается Евгений Рубенович Симонов, наш главный режиссер.

Евгений Рубенович как всегда элегантен и, как обычно, красноречив.

Начал издалека. Стал размышлять о трагических положениях у Шекспира, у которого героев преследует рок и жизнь их обрывается от убийства или самоубийства. Только потом переходит к нашим отношениям со Стасом, охарактеризовав их как напряженные и драматические из-за слишком неординарных натур.

Сказал, что очень ценил как актеров и Стаса, и меня. Что за три дня до случившегося, на репетиции, из рукава кожаного пиджака Стаса выпал огромный нож.

— Этот же нож я видел окровавленным в тот трагический день, — свидетельствует Евгений Рубенович.

• Начало здесь

6

И вновь перед глазами длинные коридоры Бутырки. Скрежет железа о железо.

Меня вводят в камеру.

— Ну? Как?

— Народу в зале много… Душно очень.

— А ты сделай суд закрытым, — советует Нина.

После того страшного дня, когда она меня хотела обвинить, после моего крутого ответа на ее безобразный выпад, Нина изменилась. Налила мне кипяточку, угостила пряниками. Денёв достала конфитюр. У меня был сыр, картошка, помидоры, зелень — мне передали конвоиры в суде от Танечки и Сережи. И мы устроили чудесный ужин.

Все были в согласии. Даже камера мне показалась не такой противной.

Два дня свободных!

В баню сходили, играли в настольные игры, слушали рассказы рецидивистки Вали.

— И вот работала я в свинарнике… ну, загоняю я их, свиней, в камеры… тьфу ты черт, — в какие камеры?! Ну, в эти, как они называются? Будь они неладны! Ну, куда свиней загоняют?

А мы хохочем. Рая-мальчик и вовсе захлебывается от смеха:

— В камеры… свиней… ха-ха-ха!

— Ну, ладно-ладно… посиди с мое — не так еще скажешь.

— А я не хочу — с твое, — продолжает смеяться Рая.

Потом стали приводить себя в порядок. Намазали ногти на руках и ногах зубной пастой, дали ей высохнуть и стали сухой тряпочкой натирать их. Лица сосредоточенные, как будто наиважнейшим делом занимаемся. Молчим и до блеска трем ноготки, а на мордочках маски из каши. Денёв сделала из газеты бигуди и накрутила нам волосы, даже Рае чубчик завила.

• Начало здесь

5

Судебное заседание в день рождения Стаса назначено было на 9.30, но отложили до часу дня. Может быть, и в час не состоится.

Холод в боксе пронизывающий. Укуталась во все теплое — не помогает.

Прошусь выйти. Ребята из охраны открывают меня.

— Можно я погреюсь у вас? В боксе ужас какой холод.

— Погрейся. Только от двери камеры не отходи.

Чувствую, что охрана меня жалеет.

— Странный у тебя суд, Валентина. Плетут, плетут… Допросили бы тебя. Сделали бы несколько экспертиз с разными экспертами…

Спрашиваю:

— Как вы думаете — отпустят меня?

— Куда?

— Домой.

Смеются.

— Что ты? Так не бывает. Года три обязательно влепят. Иди в бокс, Валентина.

— А можно дверь оставить открытой?

— Нет, нельзя. Потерпи.

Один из конвоя подходит к моей двери и спрашивает в круглое отверстие:

— Валентина, а почему доктора не вызывают? Ну, который приехал на «скорой»… Он ведь и есть главный свидетель.

— Не знаю я. Ничего я пока не знаю.

Ну, наконец-то! Пришли. Повели в зал заседания.

Зал опять переполнен. Ощущение, что все висят друг на друге.

Судья вызывает мать Стаса.

Александра Александровна очень-очень бледная. Красивая. Стала говорить. И опять повела разговор о найденной в бумагах Стаса записке «Прошу в моей смерти никого не винить».

— Я пришла с адвокатом в прокуратуру Ленинского района. Она же здесь, в суде — гражданский истец. Адвокат подробно знакомилась с делом и показала мне записку. Я закричала: «Это не его рука!..»

И долго-долго Александра Александровна говорит о записке.

• Начало здесь

4

Я вспоминаю тот зимний вечер, когда, гуляя по арбатским переулкам, я встретила Риту из музея Театра Вахтангова. Она прямым текстом мне сказала: «Тебе бы адвоката хорошего пригласить».

Я не поняла — зачем он мне? Прошло уже много времени после гибели Стаса. Годы. Моим родным тоже в голову не приходило, что мне все еще грозит опасность. Я и теперь продолжаю надеяться на справедливый суд.

Настроение мое после сообщения стало горазда лучше. Вечером, сразу же после отбоя, слушали местный «телефон».

— 149-я, слышишь?

— Говори! — отвечают из 149-й или какой-нибудь камеры.

Разговаривают, главным образом, подельщики, потому что их всегда разводят по разным камерам, а сказать друг другу нужно многое. «Телефон» этот — дело рискованное: дежурная, услышав, либо тут же уводит в карцер, либо не приходит вообще, потому что курухе дано задание подслушивать диалог подельщика потом все рассказывать начальнице.

А позже из башни по всему государству Бутырскому понеслись неаполитанские песни в исполнении какого-то зека. Голос у него был дивный.     

Говорят, что в круглой башне в Бутырках больные живут и что болеют они какими-то особенными болезнями. У нашего певца будто бы проказа. И начальник Бутырки по фамилии Подрез знает об этом певце и разрешает ему петь, потому что его скоро не будет на этом свете. Так говорят.

Замечательно он поет!

Колючеглазая вдруг прослезилась.

Нина смотрела куда-то в потолок, в одну точку. Рая-мальчик резко крутилась с боку на бок. Тронул и ее чудный голос.

Денёв сказала:

Ещё один блог о кино

Есть  в истории Европы один интересный факт, которого европейские политики  разных поколений всегда стеснялись, старались обходить, замалчивать,  переводить стрелки. 

Факт этот касается Европы до 1939 года, то есть, до начала Второй Мировой войны, и состоит он в следующем: антиеврейские настроения были чрезвычайно сильны во многих европейских странах, а не только в гитлеровской Германии. 

Во  Франции, в Польше, в Португалии, в Швеции, в Норвегии, даже в  Великобритании идеи Гитлера находили живой отклик в сердцах миллионов  граждан. В этих странах создавались антиеврейские организации,  издавались «боевые листки» с антисемитской пропагандой, на евреев  нападали, им угрожали. Франсистская партия Марселя Бюкара была одной из  самых многочисленных и влиятельных фашистских партий в Европе. А ведь  были еще Французская народная партия Жака Дорио и Национально-народное  объединение Марселя Деа — те же фашисты, только в профиль. 

Так  что мы не можем сказать, что была только зараженная  человеконенавистнической идеологией Германия, а вокруг все были белые и  пушистые. Отнюдь нет. В той же Франции антисемитизм цвел бурными цветами  задолго до прихода Гитлера (кстати, это великолепно отражено в свежем  французском сериале «Парижская полиция 1900»). 

Американский  историк Роберт Пэкстон убедительно доказал, что режим Виши участвовал в  депортации евреев из Франции во время Холокоста.

• Начало здесь

3

Между тем судья заканчивает читку бесконечно длинного своего произведения. По ее словам получается, что я нарочно не звала никого на помощь. О том, что я вызвала «скорую» на ножевое ранение, вообще не говорится, и что «скорая» задержалась из-за пересменки — тоже ни слова… И так далее… Страшный документ получился.

Если бы все это было не со мной, я подумала бы, что подсудимая — настоящая злодейка.

Судья наконец оповещает, что прокурор, дескать, просила десять лет, а суд, посоветовавшись, лишает Малявину свободы сроком на девять лет.

Мне подумалось: «9 — мое любимое число. Надо же! Сегодня 27 июля, и если сложить цифры 2 и 7, получится тоже 9. Ну надо же!»

На днях адвокат сказал, что судья отправила обвинительное заключение, сочиненное прокуратурой Ленинского района, на доработку. Если теперешнее никуда не годное, какое же было предыдущее? Вот почему я так долго сидела в Бутырке без обвинения. Оказывается, его пересочиняли.      

А разве законно пребывать в предварительном заключении столь долгое время?..

Судья вглядывается в меня, но словно не видит и через паузу тихо спрашивает:

— Вам все понятно в приговоре?

Все взоры устремлены на меня. Ждут чего-то… Истерики или какого-нибудь недостойного зрелища ждут… А у меня есть заветные слова Стаса: «Бойся бояться», и я тихо и спокойно отвечаю:

— Да.

Шепот в зале…

Судья вкрадчиво спрашивает опять:

— Вам понятен приговор?

— Да, понятен, — говорю ровно, спокойно.

• Начало здесь

2

Чтение   приговора все длится и длится. Устали все, и все с нетерпением ждут   результата: сколько дадут лет? Сколько — вот что интересовало всех без   исключения.

Пытаюсь   вслушиваться и я. Мелькает мысль, что текст приговора выгодно отличается от обвинительного   заключения. Судья, конечно, профессионал в своем деле.

Под   ее лихим пером комната наша вся оказалась в крови. Море крови. А между тем доктор «Скорой помощи», вызванный наконец для свидетельских показаний на одно   из последних заседаний суда, четко сказал, что у Стаса было внутреннее   кровотечение и что он вообще не видел крови до того, как выхватил из моих рук нож и порезал мне пальцы… Я на мгновение прикрываю глаза, и вновь передо мной   возникает яркая, словно не потревоженная временем картина: красное на белом.   Но это не кровь. Это — вино, с глухим бульканьем стекающее в раковину.

Конечно же, я выпила на глазах у Стаса не все, что было в бутылке. Уйдя на кухню,   вылила остатки вина в раковину. Возвратившись, я совсем не удивилась,   обнаружив, что Стас медленно клонится на ковер, словно нечаянно уснувший от   сильного опьянения человек. Он и прежде, когда был пьян, любил укладываться   на ковер. Вот из-за обычности этой картины я и не заметила в первую минуту   никаких признаков трагедии. Я просто стала помогать ему лечь удобнее… И   только тут увидела окровавленный нож у ножки кресла и рану…

Все   последующее отпечаталось в сознании, словно обрывки бредового сна..

В семье Сафроновых скандал: художник Никас судится со своим старшим братом Анатолием за двухуровневую квартиру в центре Москвы. Полтора месяца назад последний таинственно исчез, а его гражданская жена обвинила художника в том, что тот якобы заточил брата в больницу на время судебных разбирательств. Никас в свою очередь утверждает, что в семье всё нормально, сообщает издание Life.

Услышьте ее, люди!

Ее лицо, однажды увидев, невозможно забыть. Ее голос, прозвучавший с экрана или со сцены, помнишь спустя много-много лет… Заслуженная артистка России Валентина Малявина. Трогательная и веселая, решительная и беззащитная, она на редкость серьезно относилась к своему призванию, к своему таланту, когда снималась в «Ивановом детстве», которому сопутствовал ошеломляющий успех на Венецианском кинофестивале, да и в других кинофильмах: «Ночной звонок», «Король-олень», «Красная площадь», «Лелька»… Когда играла на сцене Вахтанговского театра.

И сегодня удача не отвернулась от Валентины; больше того, она умножила свое дарование, взяв в руки перо. В этом вы убедитесь сами, прочитав эту книгу, пронзительную, трагическую и благостную одновременно, книгу любви, размышлений, страданий, но не содержащую даже намека на мстительность, книгу, в которой автор не отрекается ни от близких, ни от «далеких», ни от самой себя.

А ведь жизнь Малявиной можно без преувеличения назвать фантастической. Ее судьбу — неповторимой. «Из огня да в полымя» — это про Валентину. Ее любили, ей поклонялись Александр Збруев, Александр Кайдановский, Андрей Тарковский («Именно Андрей Тарковский показал мне весь мир! Я благодарю Бога!»). Успех сопутствовал ей везде и во всем…

Караджале
Константиновский Илья Давыдович

СМЕРТЬ ЭМИНЕСКУ

Вот выдержка из дневника Титу Майореску:

«Вторник 28 июня 1883…  Часов в десять утра Эминеску пришел к нам… Неподвижно глядя на стену,  он благословил мою жену и дочь, а потом обнял меня, весь дрожа… Позднее,  к обеду, пришел Караджале и, узнав все, что случилось с Эминеску,  заплакал».

Утонченный, холодный эстет Майореску записывал в  дневнике не свои ощущения и сокровенные мысли, а главным образом факты.  Дневник его похож скорее на бухгалтерскую книгу, чем на исповедь.  Трагедии времени отражены в нем не страстными комментариями, а  лаконичным протоколированием случившегося. Запись от 28 июня 1883 года,  не совсем понятная неосведомленному читателю, означает, что величайший  румынский поэт Михаил Эминеску сошел с ума. Она означает также, что  узнав об этом, «циник» Караджале, не обладавший невозмутимостью  профессора философии, хотя и был в то время в очень плохих отношениях с  Эминеску, дал волю своему отчаянию и слезам.